— Филипп Калюжный сидит в цистерне и вместе с Васькой Светлых помогает товарищам укреплять последнюю муфту.
«Красота», — думает Калюжный и мягким взглядом обводит лица товарищей. Первой смене есть работа. Цистерна собрана.
Торжественное собрание открыл Петька Зерний. Он дважды откашлялся, рассыпал по залу стекляшки звонка и выкрикнул:
— Товарищи!
Потом все перевернулось в голове. Непрошенное радостное волнение подхлынуло к горлу и Петро не поспевал за словами.
— Разрешите вас поздравить с этим большевистским молодежным праздником, с этим огромнейшим днем социалистических побед. Пусть…
Дальше слов не было слышно. Зал захлебнулся аплодисментами и могучим прибоем оркестра.
Доклад окончился скоро. Оркестр резанул устоявшуюся тишину, и сильные звуки революционного гимна долго полоскались в зале.
Затем рапортовали цеховые ячейки. Один за другим выступали ребята и выкладывали свои достижения и успехи.
«И все-таки чего то нехватает. Эх, не добили мы его, проклятого. А добьем. Будет сто. И больше ста будет», — думал Калюжный, слушая отчеты.
— Итак, товарищи, мы переходим к последнему вопросу, — к премированию.
Зал задвигался, зашевелился. Поверху поплыл легкий говорок.
На авансцену вышел Еремин и выкрикнул:
— Калюжный!
Председатель подхватил:
— Премируется посылкой в дом отдыха.
Вихрь аплодисментов смешивается с звуками оркестра. К эстраде пробирается широко улыбающийся Калюжный.
— Юдушкин! На две недели в дом отдыха.
— Горский!
— Ну, корешок, поздравляем.
Калюжного обступила бригада..
— Крой теперь да поправляйся.
— Рановато, братцы. Вот перекроем его проклятущего, тогда уж…
Филипп до боли пожимает товарищам руки.
— Перекроем!
Таганрог.
Вал. ВартановКарты
Солнце ударится о зеркало
И прыгнет на стенку, зайкой,
А как только солнце меркнет,
Тянется к картам хозяйка.
Мир, по дешевке распроданный,
Чужим и далеким заселен,
Все, что на свете — отдано
Прихоти карточной карусели.
Закружились шестерки, девятки,
Короли бородатые и мальчики…
А жизнь с хозяйкой играет в прятки,
Никак не дается на пальчики…
Гадает: «Дорога и встреча
с чернявым в казенном доме»…
Вязнут хозяйкины плечи
В липкий, вечерний омут.
Хозяйка! Я тоже гаданьем порочен.
И чтобы весь мир обшарить,
Я часто врезаюсь бессонницей в ночи
За картами двух полушарий.
Под тишины несмолкаемый ропот
И мне, и луне не спится.
Я часто гадаю — по карте Европы
Как растекутся границы.
Пытаю судьбу.
И грядущее вняло —
Приходит, как старый знакомый;
Мне тоже выпала
встреча с чернявым.
Наверно — с заворгом райкома.
Я завтрашний день познаю понемногу,
И мне выпадают шестерки,
Должно быть, завтра
в путь-дорогу
Уеду на заготовки…
В окошко весна забирается мартом…
Высокая молодость!
Звездная высь!
Даны нам, хозяйка, и разные карты,
И разные цели,
и разная жизнь.
М. РешетниковСталь комсомольской плавки
В потертом американском костюме торопился куда-то мастер Шмидт и остановился у станка светловолосого парня.
Петя удивленно глядел в большие черные глаза иностранца. Эти глаза глубоко ввалились в череп, в округ них на бледном лице расходились синие круги: отпечаток длительной безработицы и скитаний в трущобах Нью-Йорка.
Сейчас в этих глазах — искры тревоги.
— Товарищ, — смешно произнес иностранец и снова смолк. Нет у него больше русских слов. Шмидт протянул руку с деталью, об’ясняя жестами брак.
Быстро, как ток, проносились мысли у Пети:
«Опять брак, снова говорильня. Из ударников выкурят!»
Голубые глаза беспокойно и быстро побежали по станкам. Увлеченные работой, формовщики не обращали внимания на Петра и мастера.
«Не видят? И не покажу!»
Ловко, как кошка, схватил деталь, не задумываясь, бросил в кучу наваленных опок. Гулко звякнул брак, запротестовавшая пыль медленно оседала. Еще раз осмотрел ребят: «Не видели. А мастер? Ну, что мастер! Ерунда, — ловкость рук и никакого мошенства»…
Шмидт смотрел еще с минуту на Петра, на его упругие играющие мышцы, на выпуклую грудь и комсомольский значок на фуражке. В недоумении пожал плечами и быстро отвернулся, вспомнив про плавку. Но тут же столкнулся с подходившими комсомольцами. Все трое рассмеялись. Иностранец вежливо раскланялся, произнося свое единственное слово — «товарищ».
Петя кусал запеченные губы, думал: «Зачем активисты пришли? Не видели ли они брак?» Яша — секретарь коллектива — не доходя до Петра, заговорил:
— Мы должны использовать все внутренние ресурсы, — и, обращаясь к редактору комсомольской стенгазеты Мазаеву, кивнул на Петра:
— Сей муж художник большой руки. Здорово!
— Здорово! — уже смелей сказал Петя… «Про брак — ни гу-гу! Хорошо!» Слово художник Пете понравилось. Он любил рисовать еще с детства, в деревне учился самоучкой. Недаром бабы прозвали — «богомаз». Петя самодовольно улыбнулся.
«Да уж не вам чета».
— Вот и пришли к тебе за помощью. Спешно выпускаем газету. У Мазаева работы хватает, да и не спец он, заголовок нарисуешь ты. Договорились?
— Не смогу.
— То-то тебя вообще за последнее время видно в комсомоле. Отрываешься?
— По горло занят, сам знаешь, учусь…
— Срок три дня, успеешь.
— Ладно! — и пустил станок на полный ход.
Сосед Пети Цапов в это время сидел на станке, нервно раскуривал папиросу. Прищуренным взглядом проводил комсомольцев из цеха…
В красном уголке цеха, чисто как в санатории. Недаром Петрович, седой слесарь, приходит сюда в перерыв и читает журналы.
Над гранками газеты повисла кудрявая голова Миши Мазаева. Вокруг расположены пыжечки, тюбики акварельной краски.
Миша на минуту задумывается. Вдруг улыбается и быстро рисует карикатуру.
Пустяшное дело — карандаш, но он вырисовывает никем незамеченный факт, когда настройщик Цыганков ушел с формовки получать деньги. Стоит в очереди. Формовщики ищут его, кричат во все горло, на агрегате создается простой.
У слесаря инструмент за ухом, за пазухой ключи, вместо волос на голове отвертки торчат, — не нос, а молоточек.
Глянешь — смех разбирает.
А это что за человек ногами кверху, зорко наблюдает — не смотрит ли кто на него, сграбастал брак и прячет его за пазуху. Смешно и противно, что комсомолец прячет брак.
Да это Миша посвящает Пете!..
Не заметил Миша, что позади стоял Цапов и через плечо просматривал карикатуру.
У Цапова сжимаются челюсти и сердце. Снова всплывает ненависть.
«Ух, так бы и размазал кулачищем эту комсомолию!..»
Он пристально вглядывается в рисунок:
«Да это ведь я, Цапов! Я на пресвятую троицу пришел пьяный на работу. Сталь у меня вытекла из стопки. Простой был — только одну гаечку повернул — и готово. Отдохнул… Из-за гаечки стояли электропечи, а за ними выбивка».
«Пронюхали, черти!» бешено метнулась мысль.
Но Цапов — человек осторожный. Тихо, спокойно он вышел из красного уголка.
Он умеет сдерживаться при людях, затаивать ненависть…
Он сел на подводной стол своего станка. Дергались на его скулах желваки… На костлявых пальцах вздуваются жилы…
Тяжесть мышцев падает на кронштейн, пружина снимается, кольца заходят за кольца, и кронштейн больше не живет. На 3 сантиметра опустился ниже остальных, а кронштейнов теперь нет в кладовой…
Цапову сейчас особенно хочется отдохнуть до трех часов…
Петя что-то возится у своего станка и приговаривает:
— Уберу, а то грязный, как беспризорник.
Цапов вспомнил карикатуру и рассмеялся.
Петя поднял голову:
— Ты что?
— Вспомнил одну вещь. Тебя касается.
Петя страдал любопытством.
— Ну, не манежь.
— Ладно, пойдем за цех.
Вышли. Цапов обнял Петра и посмотрел ему в глаза:
— Петя…
От неожиданной ласки этого всегда грубого человека Петя размяк. В свою очередь обнял его. Нетерпеливо:
— Ну?..
— Оно, ежли, чего, то — молчок. Понял? — Цапов оглянулся по сторонам. — Сам знаешь — не грубо на газете висеть. Каждая тварь будет смеяться.
— Как на стенгазете, я зачем, нет…
— Не было бы — не говорил… Брак-то прятал?
Петя испуганно сдернул руку с горячего плеча Цапова. Отвернулся, стыдно стало: «Узнали. Как они могли? Кто? Вот елки зеленые».
— Да ты не плачь. Не поздно. Я тоже уголок занял, на уплотнение к тебе попал.
— Ну?
— Так ты скажи, что заголовок испортил. Пусть они покрутят носом. Сдадут.
— Ага, и бумаги больше нет! Измажу — и амба. Ловкость рук и никакого мошенства…
Петя долго думал над словами Цапова.
«Хм, попался, вот елки зеленые! А кто видел? Может, он блат зеленый правит?»
Под предлогом, что идет в уборную, Петя вырвался в красный уголок. На стол навалился Миша. Голова упала на руки. Спит. После третьей смены трудно сдержаться. А газета закончена вся, как есть. Просмотрел.
— Значит, правда. Елки зеленые…
— Ты что, сынок? — спросил Петрович, свертывая газету.
— Да я вот к редактору. Насчет заголовка…
— Приказывали не будить его. Задремал малость. Дельный он у вас, как погляжу.
— Тьфу! Елки зеленые, раскричался!..
Петя нервным движением выключил радио.
— Ты понимаешь, — кричал он в рупор, — что я наделал? В газете прохватили. А ты — марш наяривать.