Попробовал бы кто-либо сказать ей, что она может и вправду всплакнула, глаза бы выдрала: «Хуже всего, когда героические поступки оценивают иронически со стороны тех, которые сами не способны на это».
А они слушают ее завистливо и думают:
«Ах, если бы нам доверили такую важную, рискованную работу!»
Мурлычев передал из тюрьмы, куда его перевели, письмо, в котором раскрывал тайну провала. Хозяйка дома, где он жил, знала его, как большевика и десятника боевой дружины завода «Лели», где он работал слесарем. Знала также о том, что он был членом горсовета. У нее — знакомый, старший надзиратель 7-го участка. Хотела ли она Мурлычеву злой смерти или думала, что его нужно посадить в «холодную» на недельку, чтобы одумался и остепенился, — но она донесла, «как верная долгу гражданка», о том, что Мурлычев, такой-сякой, может взорвать кого задумал, что-то затевает. А в то время конспирация какая была: дворовый пес, и тот понимал, в чем дело, и явно равнодушно пропускал гостей к Мурлычеву. Надзиратель проследил, донес по начальству — и дело было сделано.
Петр ШумскийСверстники
Отцветали сады. И когда полк вошел в село, солнце сквозь оголенные деревья сочилось дрябло и прохладно. Ночи густели синеватым наливом, да и небо было холодное, обмороженное льдинками звезд. Дули ветры с дождем. Сквозь темноту нащупать противника было труднее и рискованнее.
В исходе сентября полку был отдан приказ сняться со стоянки и форсированным маршем итти на подкрепление отступающих частей. Ухали далекие орудия, сливающиеся с перепалкой грома. В полночь Печурку вызвали в штаб. В темноте он смутно распознал знакомые обрывки усов и глухой простуженный голос. Фигура на лошади качнулась и моментально затерялась в черноте ночи.
Печурка уяснил только одно, что ему сегодняшней ночью поручили ответственное дело. Найдя среди бойцов своего товарища, спящего на лошади, разбудил. Сонный Юрка долго пялил глаза, пока не опознал товарища.
— Если не вернусь, Юрка, передашь хоть в протокол… Говорил он по-молодому задористо, но Юрка почувствовал, что Печурка сегодняшней ночью подвергнется опасности.
— Ты не смейся, а говори делом, чтобы я знал.
— Защита правого фланга лежит на моей ответственности.
— Подумаешь, командир выискался! Завтра же напишу в ячейку ребятам.
— Вот, вот, так и напиши, что Печурка с честью выполнит поручение защиты правого фланга.
— Ты скажи, что за поручение?
— Поручение? Видишь ли… — Печурка замялся. — Поручение ответственное.
— Но какое?
— Подносить патроны. — Чувствуя, что сказал мало, добавил:
— От меня зависит, так и сказал командир полка: — «От тебя», говорит, «зависит, если патроны сумеешь доставить вовремя защите».
Печурка умолк и до самой остановки не произнес ни слова.
Полк пошел в наступление.
Мимо Печурки мелькнул знаменосец, увлекая в бой бойцов.
Простившись с товарищем, Печурка взвалил на плечи восемь коробок патронов и свернул с дороги на боковую стежку.
Окунувшись в камыши, он почувствовал страх и одиночество, но, вспомнив разговор с Юркой, устыдился. Где-то далеко, за камышем, глотая ленты, медным голосом звал пулемет.
Итти было вязко, боязно и тяжело. Винтовка болталась на ремне, оттягивая и без того перегруженное левое плечо. Остановился, прислушиваясь к говору камыша. Все также издалека сквозь камыш доносилось медное дыхание пулемета. И, словно отвечая ему, ворчливо отозвались дальние орудия.
«Поспеть-бы», — подумал Печурка, чувствуя, как хлюпает вода в ботинке. Очутившись в прогалине, остановился, замирающе прислушивался. Пулемет заглох, лишь попрежнему завывали орудия протяжно и тоскливо. Немного передохнув, Печурка решил итти на орудийный звук, зная, что в том же направлении ждет его мертвый пулемет. Камыш густел, ветер усиливался, и молодые ноги впервые в жизни отказывались служить. Дотащившись до просвета, Печурка вдруг остановился цепенея. Перед ним тихо покоилось озеро. Пронизывающий ветер зло кидал волны в пустоту, обдавая ноги брызгами.
Пулемет не подавал признаков жизни. Только орудийные взрывы передвинулись ближе, и звук доносился отчетливей и звонче.
«Пропал», подумал Печурка бросаясь назад. Очутившись в густой заросли камыша, опустился на илистую траву. Машинально смахивая с лица пот, сидел, чуткий по-звериному, оглядываясь по сторонам. Стрельба передвигалась все ближе. Орудийная перепалка мешалась с беспорядочной винтовочной стрельбой. Затравленно опознавая местность, Печурка встал и шатающейся походкой медленно побрел через озеро.
Скорей бы, словно в забытьи, шептал он, чувствуя, как ледяная вода обожгла его. Ему казалось, что его уже не существует и что через озеро бредет не он, а кто-то другой, не живой, а замороженный. Был момент, когда Печурка думал сбросить с плеч цыновки, но тот, как ему казалось, другой, — кто брел по озеру, предупредительно грозил ему.
«Нет, не брошу», — будто отвечал ему, подумал Печурка. А стрельба все близилась, близилась, и казалось — вот уже близко-близко рыщет противник, отыскивая скрытый пулемет. Силится Печурка выбраться из ледяного озера, но вода ползет выше и выше, добираясь до горла.
«Пропали», подумал Печурка, окостеневшими руками поддерживая цыновки. Хлесткие волны обливали голову, попадали в рот. Надломленный ношей, теряя сознание, Печурка упал в воду, но вода вдруг неожиданно резко пошла на убыль. Беспомощно приподнимаясь, он выбрался на берег, теряя путь. Окраина замерла, лишь ветер глухо свистел, хлестко обдавая лицо камышем. Казалось, что камыш никогда не кончится, но он неожиданно пропал с глаз Печурки, открыв поляну. Опять заговорили… винтовки, поддерживаемые близким орудийным огнем. По горизонту чуть вправо, к удивлению Печурки, отметился темный силуэт — и моментально исчез в темноте, а потом в том же направлении мелькнули еще две фигуры.
«Неприятель», спокойно подумал Печурка.
Страха не было, а была смертельная усталость…
— Кто идет? — окликнул впереди робкий голос.
— Печурка, — ответ был равнодушный, покорный. Черный силуэт вдруг вырос в глазах Печурки, быстро направился к нему. Обессиленно, чувствуя, что ноги его потеряли дно, а сам он падает в глубокое илистое озеро, Почурка свалился на землю. Сквозь забытье он слышал разговор и потом неожиданно радостно ожил. У пулемета был знакомо-волнующий голос…
Вечером Юрку и Печурку вызвало командование.
— Так значит, готовы?
— Готовы, товарищ командир, — отвечал Юрка.
Командир устало потянулся к окну, долго стоял в задумчивости, глядя на небо.
Печурка кашлянул.
— Вам вдвоем столько лет, сколько мне одному. Жизнь впереди — и какая жизнь!
Голос командира дрогнул нежностью.
— Сына у меня вчера убили — погиб. Не жил, а погиб. Сегодняшней ночью, возможно, еще двоих потеряю. Тяжело! — нервно хрустнул пальцами, опять отошел к окну.
— Хорошая жизнь берется дорогой ценой: мы платим кровью. Тяжелая плата, но… Вы идете умирать, да, умирать, но то, что вам поручено, дороже наших жизней. Командир смолк, подошел к ребятам вплотную, протянул руку. Вышли. Звездный путь указывал дорогу. За селом, в степной прохладе, Юрку потянуло курить. Он с сожалением вспомнил, что спички находятся у Печурки.
— Покурить бы, — сказал он.
— Нельзя, — ответил Печурка, — могут заметить.
— А мы в канаву.
— Не дам спичку! — отрезал Печурка.
Юрка обиделся.
— Если вернемся, доложу командиру о твоем поступке.
— Мы не вернемся.
— Надо вернуться. Взорвать и вернуться, понимаешь?
Шли дорогой молча, осматривая окрестность.
Чтобы помириться, Печурка сорвал на бахче арбуз и предложил Юрке. Сели, тщательно собрали об’едки и бросили в траву сбоку дороги. Брезжило предрассветье. Дорога ветвилась надвое. Правая ветка вела к селу. — Значит, сюда, — произнес Печурка, указывая на чуть видневшийся в ложбине синеватый налив садов.
Шли попрежнему молча, думая о своем. Печурка — о грозящей опасности, Юрка — о табаке. На гребне остановились, оглядывая растерянный, мчавшийся налетом кавалерийский раз'езд.
— Бежать не смей! — вдруг вскрикнул Печурка, хватая за руку Юрку. — Все равно не убежишь. — Стояли у края дороги, судорожно уцепившись друг за друга…
«Семь», мысленно сосчитал Печурка, уставившись в переднего. Буланый конь играл под всадником.
Стой; — приподняв руку, скомандовал передний, осаживая коня. Лица всадников в глазах Юрки раздвоились и запрыгали. Он отчетливо заметил близко-близко, на расстоянии удара, вызубренное белое стремя, берегущее аккуратно вычищенный сапог.
— Сироты мы, — боязливо отозвался Печурка, глядя на переднего всадника.
— Казанские? — насмешливо спросил тот.
— Не, мы тутошние.
— Тэкс, тэкс, следовательно, сироты. А красные вам какие будут родственники?
Несколько всадников угодливо засмеялись. Передний с улыбкой нагнулся, оправляя стремя, и ребята отчетливо заметили посеребренный погон с продольной полоской, на которой были рассыпаны четыре мелкие звездочки.
— Ну да, как вам красные доводятся по матери или по отцу?
— Никак! — отрезал Печурка и решил больше не разговаривать. Офицер вскользь кольнул… взглядом Печурку и, обращаясь к заднему, вкрадчиво произнес.
— Нефедов, проведешь в штаб, прихвати с собой двоих, что-то подозрительные сироты…
— Слушаюсь.
Сказано это было тихо, но ребятам показалось, что офицер не прошептал, а отрубил металлическим голосом решение их участи…
Окруженный всадниками, Юрка пытался было произнести какое-то слово, но оно потерялось вместе с ударами сердца в глубинном тайнике.
— Печурка?.. — только и произнес он.
— Что, Юра?
— Так… Ничего…
Впереди устало покачивалась спина Нефедова, старая, покорно р…… запыленная тысячеверстьем.