— Возишься с ними, как с писаной торбой, а по-моему — за ноги, да об забор, как, Митрий?
— Не иначе, как можно?
— Чиво можно?
— Али побить, али отпустить.
— Кого отпустить? — вдруг оборачиваясь, спросил Нефедов.
— Митрий хочет ребят отпустить, — заискивающе отозвался всадник.
— Никак нет, господин урядник, побить их, — произнес Митрий.
— Ты у меня смотри, а то я тебе отпустю плетей!..
Смолкли. Показалась зеркальная река. Густая синяя вода урчала у обрывистых берегов. По ту сторону реки, по колено в воду, забрели вербы, образуя теневую зубчатость садов. В Печурке вдруг безумно затрепетала жизнь. Хотелось крикнуть об этом, но рядом сидел равнодушный всадник, приговоривший их к смерти. Неожиданно Печурка рванулся в сторону и прыгнул с обрыва…
В шесть часов утра разведка донесла, что в селе Заречном произошел взрыв порохового склада. Полк моментально свернулся. Ослепительное солнце вело в село. Пытаясь отыскать брод, командир полка свернул влево, вдоль реки. У обрыва, сбоку дороги, лежал мальчик. Командир слез с лошади, оторопело приостановился, всматриваясь в окровавленную белокурую голову. Мертвец улыбался далекому, но вечно прекрасному солнцу. Это был Юрка.
Ливенцовка
Август 1933 г.
Николай ДурачСквозь строй годов
1920 год. На станции Матвеев-Курган — невообразимая толкотня. Грязное помещение тонет в табачном дыме. Пол завален мешками. В заплеванном углу прикурнуло несколько оборванных фигур, похрапывая на весь зал. На перроне — не лучше. Сотни людей устало бродят, с безнадежностью посматривая на свободный железнодорожный путь. Со вчерашнего дня не было поезда. «Мешочники» волнуются, ругаются. Один из них выбегает из помещения и, всплескивая руками, вопит:
— Держите! Держите! Ограбили!
Толпа безучастно наблюдает. Никто не имеет ни малейшего желания броситься в погоню за вором. Сорвешься с места и сам без мешка останешься. Здесь это — обычная история.
Среди людской мешанины выделяется группа молодых ребят, вооруженных винтовками и обрезами. Их — шесть человек. Они часто ходят к начальнику станции и убедительно просят его сообщить точные часы отправки поезда. Начальник станции невозмутим. Он, по обыкновению, разводит руками.
— Пока ничего неизвестно… возможно вечером будет.
— Но ведь у нас вечером открывается конференция…
— Ничего, граждане, не знаю… не мешайте работать.
Ребята уходят. Они — делегаты на первую уездную конференцию комсомола от Матвеево-Курганского подрайонного комитета. Им надо обязательно попасть сегодня в город. Неужели не будет поезда?
В толпе раздался зычный голос:
— «Максим» идет! «Максим»!
Как сумасшедший закружился перрон. Замелькали мешки. Толкая, спотыкаясь, падая, бежали стадом люди. Из помещения хлынула новая человеческая волна. Все смешалось, завертелось беспорядочной каруселью.
Подошел «Максим». В вагоны полетели мешки и люди. Кто-то вскочил на густую толпу человеческих голов, покатился по ней, как мяч, скрывшись в вагоне. Желтая, как лимон, женщина, сдавленная, словно тисками со всех сторон, кричала не своим голосом:
— Ой, задушили, родимцы… задушили!
Кондуктор, пытавшийся урегулировать посадку, был освистан и сбит с ног.
В вагонах повернуться негде. На перроне суетятся не успевшие сесть.
— На крышу! Скорей!
Крыши в одно мгновение заполняются «пассажирами». На одной из крыш уселись комсомольцы — делегаты первой уездной конференции. Смеются, шутят.
— С треском, врежемся в город… на курьерском.
— Да еще в специальном вагоне, вроде, как иностранцы.
Раздался третий звонок.
— Ложись, ребята, поехали!
— Не спеши. «Максим» сперва подумает часок, а потом ножками задрыгает…
Прошло полтора часа после третьего звонка. Паровоз хрипло засвистел и тихо поплелся по знакомому пути.
Ребята разлеглись на крыше. Веснущатое лицо секретаря комсомольского подрайкома Ивана Тесленко задумчиво смотрело на облачное майское небо. Лежавший с ним рядом комсомолец Семен Кривошеев нарушил молчание.
— Ваня, что там про фронт слышно? Говорят, поляки бьются здорово?
— А как же ты думал? Воевать — не орешки щелкать.
— Ваня, а как по-твоему, чья возьмет?
— Чья? Ясно, наша возьмет. Потому, у нас главная сила — сознание. За нас горой встанут польские рабочие и крестьяне. А у них что? Муштровка одна…
Тесленко перевернулся на-бок.
— А ты, Кривошеев, что, сомневаешься, что наша возьмет?
— Ну, нет, Ваня, ты не придирайся к словам. Это я у тебя спросил, как сам в политике хреново разбираюсь.
Поезд остановился на станции Таганрог.
В клубе имени Карла Маркса готовились к конференции. На сцену втащили большой стол и покрыли красной материей. Знамена отсвечивались «золотыми» и «серебряными» буквами. Стены увешаны плакатами и лозунгами.
Председатель оргбюро по созыву первого уездного комсомольского с’езда Емельянов поминутно подходит к столу регистратора, узнавая о количестве прибывших делегатов. Член оргбюро Савченко, большого роста парень, сидя на подоконнике и обложившись кипой бумаг, составляет тезисы для доклада. Руководитель музыкального кружка, кучерявый Задара, шлепает босыми ногами и, держа подмышкой мандолину, нетерпеливо созывает оркестрантов:
— За сцену ребята, за сцену!.. Через полчаса открывается конференция, а мы еще ни разу не репетировали!..
В зале группами сидят прибывшие делегаты. Почти все — с винтовками и сумками через плечо. В задних рядах организуется хор. Савченко вскакивает с подоконника. Захватив бумаги, он бежит в коридор, становится на колени и, положив на стул недописанные тезисы, ожесточенно чиркает карандашом.
Из зала несется:
Вихри враждебные
Веют над нами,
Темные силы
Нас злобно гнетут.
В бой роковой
Мы вступили с врагами,
Нас еще судьбы
Безвестные ждут.
Савченко, закрыв левое ухо пальцем, продолжает «вымучивать» тезисы. Он чувствует, как кто-то положил ему на плечо руку.
— Николай, пошли. Сейчас открываем конференцию. Прибыла последняя делегация из Матвеева-Кургана.
Савченко вскакивает.
— С тезисами ни черта не получается.
— Брось ты эти тезисы. Без них лучше выйдет…
Савченко рвет тезисы и входит в зал. Голос Емельянова мягко звучит со сцены.
— Первую уездную конференцию коммунистического союза молодежи об’являю открытой…
Делегаты встают и бешено аплодируют. Тесленко влезает на стул.
— Да здравствует пролетарский союз молодежи, здравствует наш первый с'езд!
Задара, бледный от волнения, дрожаще поднимает руки. Три мандолины, четыре балалайки и две гитары грянули «Интернационал».
Делегаты поют. Емельянов опускает вниз влажные глаза.
С интер-на-цио-на-лом
Вос-прянет род людской..
Емельянов выпрямляется.
— Для ведения с’езда нужно избрать президиум. Какие будут предложения?
— Емельянов!
— Савченко!
— Касьяненко!
— Кривошеев!
Загуторили делегаты. Десятки фамилий полетели на сцену. Полтора часа шли выборы президиума.
Вспотевший Емельянов зачитал список.
— Прошу членов президиума занять места.
Кривошеев с некоторой боязнью поднялся со стула.
— Да иди же, иди — толкает его Тесленко, — привыкать надо…
Председательское место занял Савченко.
— Предлагается следующая повестка дня: текущий момент и задачи комсомола, доклады с мест, отчет городского комитета и выборы укома. Какие будут замечания? Нет. Повестка дня принимается. По первому вопросу слово имеет товарищ Емельянов.
Притаившуюся тишину пронизала горячая речь.
— Наша задача — борьба с экономической разрухой и помощь военному фронту. Польские паны, не считаясь с интересами своих рабочих и крестьян, повели наступление и начали вторгаться в пределы советской Украины. Нужно разбить шляхту и победить разруху. Мы, коммунистическая молодежь, должны отдать этому все силы и нашу энергию, сотнями и тысячами вливаясь в Красную армию…
Задара с открытым ртом наблюдал за движениями Емельянова и, когда услышал последние слова, — да здравствует победа над польскими панами, — заегозил:
— Приготовились… начали… пошли…
Прогремел «туш», сливаясь с гулом аплодисментов и приветственными криками в честь Красной армии.
Савченко терпеливо ждал, пока прекратится шум.
— Кто хочет выступить в прениях?
Кривошеев не понял. Он долго силился вникнуть в суть диковинного для него слова «прения» и нерешительно повернулся к рядом сидевшему члену президиума.
— Слушай, что это за «прения»?
Парень улыбнулся.
— Разве не знаешь? С борщом едят…
Кривошеев покраснел. Парень дружески сказал:
— Мотай на ус, да не забывай. Прения — это когда ребята выступают и говорят в прениях…
Кривошеев был удовлетворен. Ему ужасно захотелось выступить в прениях, но он не решался. Никогда ему не приходилось говорить на собраниях, да еще на таких многолюдных. Долго он сидел, слушая выступавших ребят, а потом решительно поднялся и протиснулся к председателю.
— Товарищи, я хочу сказать в прениях…
— Фамилия?
— Семен Кривошеев… из Матвеева-Кургана…
Председатель об’явил:
— Слово предоставляется товарищу Кривошееву, делегату Матвеево-Курганснского района.
Кривошеев почувствовал, как у него задрожали колени, а язык будто присох. Он весь вытянулся, схватился левой рукой за стол.
— Поляки думают нас завоевать, — начал он, еще крепче хватаясь за угол стола, как будто в этом находил поддержку для продолжения своей речи. — Но мы этого не допустим… Мы должны, как комсомол, все пойти на фронт. Я об’являюсь добровольцем, чтобы юные коммунисты, как делегаты, тоже записались в Красную армию…