— Зажигай, Павленко, а ты, Ерилов, мастер по моторам, педали мотоциклетные нажмешь!
Вспыхнула спичка. Брошенная на облитую одежду Сизова, она быстро превратила его в пылающим костер. Сизов застонал, беспомощно ворочая туловищем.
— Пущай мотор… да машину не забудь под обрыв направить!
Мотоцикл сорвался с места и, никем не управляемый, помчался по степи.
Красное пламя охватило Сизова. Казалось, что мчался не мотоцикл, а огненный столб, гонимый сильными порывами ветра.
Вот и обрыв.
Мотоцикл, словно самоубийца, бросился вниз, разбившись об острые камни.
До вечера ждал отряд сообщения от Сизова, пока проезжие крестьяне не сообщили о случившемся.
Ночью комсомольцы и два броневика пошли в наступление на хутор Калиновчик. Бандиты были застигнуты врасплох. Завязался бой. Отряд Чернова показал исключительное геройство. Махновцы дрогнули и начали отступать. Отряд по пятам преследовал убегающих бандитов, со всей беспощадностью расправляясь с теми, кто сеял ужас и разорение для трудящегося крестьянства.
На следующий день хоронили Сизова.
Было пасмурно и хмуро.
Крупные капли дождя, словно слезы, падали на землю.
Над зияющим провалом могилы склонилось боевое знамя комсомольского отряда.
Рассеялись в воздухе последние прощальные слова.
На могилу брошена последняя горсть земли.
В Голодаевке на площади выросла свежая могила с дощечкой и надписью:
Здесь похоронен прах борца,
Он был живым сожжен врагами.
Но память о тебе меж нами
Зажжет огнем наши сердца.
Лектор, он же секретарь Екатериновской ячейки комсомола Бердник, потирая от холода руки и постукивая о пол дырявыми ботинками, выпустил изо рта «пар».
— Итак, товарищи, лекция по истории революции закончена. У кого есть вопросы?
«Коптилка» бледно мерцала. Небольшая темная комната с обваленными стенами, откуда врывался назойливый декабрьский ветер, напоминала сырой подвал. Два стула весьма подозрительного качества и опрокинутая на бок разбитая скамья представляли собой всю мебель. Махорочный дым беспрерывно поднимался вверх и казалось, что над головами слушателей, вместо потолка, плавают крутые, как взбитое тесто, облака.
— Ну, чего же молчите, — волновался Бердник. — Если что непонятно, спрашивайте.
Затрещал стул. Отряхивая с полушубка грязь, поднялся «несчастливец», упавший вместе со стулом и, под общий смех, раздраженно заметил:
— Понятно оно все, только непонятно, почему о стульях никто не беспокоится. Полгода существует комсомол, а политкружку заниматься негде.
Закутанная в шаль комсомолка, прижавшись к соседке, сказала:
— Может, для Павла все понятно, а для меня нет. И нечего тут стульями глаза замазывать.
Бердник обрадованно встрепенулся. Ему всегда стоило больших трудов втянуть ребят в беседу. Не привыкли они. Некогда было заниматься воспитательной работой. С утра до поздней ночи гоняют по колено в снегу бандитов и устраивают облавы на самогонщиков. И когда Бердник услышал реплику комсомолки, он почувствовал, что эта реплика есть та ниточка, ухватившись за которую, можно распутать клубок молчания.
— А что для тебя непонятно? — спросил он, обращаясь к комсомолке.
Соседка прошептала:
— Ну, говори же, Нюрка…
— А што спросить?
— Пущай скажет, што такое монахристы?
— Что такое, товарищ Бердник, монахристы? — чуть заикаясь, спросила комсомолка.
Бердник поправил:
— Не монахристы, а монархисты. Кто ответит на этот вопрос?
Наступило молчание. Сквозь дымовую завесу было видно, как зашевелились комсомольцы. Усиленней запыхтели «цыгарки».
— Может, ты ответишь, Меринов?
«Несчастливец» Меринов, тот, что опрокинулся вместе с поломавшимся стулом, недовольно буркнул:
— Я-то отвечу, а вот пусть другие скажут.
— Ну, вот и ответь, а остальные послушают.
Меринов снял шапку и почесал затылок.
— Монархисты это те, которые с бонбами… Они, конешно, убивают буржуазею и помещика…
Меринов тяжело дышал. На лбу выступил холодный пот.
Ему казалось, что он попал в «точку» и что ребята удовлетворены его ответом. И вдруг, будто что-то тяжелое свалилось ему на голову, и он, как сквозь сон, услышал:
— Меринов бузу прет. С бонбами, это которые за анархию, а монархисты, которые за царя…
Меринов покраснел и отошел в сторону.
— По-вашему выходит и на одну букву ошибиться нельзя. Повыдумывали разных слов, только мозги путают.
Бердник взглянул на часы. Половина десятого. Еще можно позаниматься два часа. В двенадцать часов очередная облава на самогонщиков.
Скрипнула дверь. Холодный ветер полыхнул в комнату. Рябой начальник милиции, расталкивая ребят, подошел к Берднику и наклонился над ухом.
— Кончай лекцию, а комсомольцев не отпускай. Сейчас накроем больше десятка самогонщиков. Есть сведения…
Начальник милиции сказал еще тише:
— Позови Меринова.
Меринов подошел и широко раскрыл глаза.
— У нас есть точные сведения, что твой дядька, Аким Петрович, гонит самогон и связан с другими самогонщиками. Надо обделать небольшое дельце. Только, смотри, провалишь — плохо будет.
Лицо Меринова покрылось красным налетом.
— Ты что меня, за провокатора считаешь? Дядька — дядькой, а за самогон душа вон!..
Пока начальник милиции, отозвав Меринова в сторону, вел с ним беседу, Бердник об’явил об окончании занятия политкружка.
— Работа кружка переносится на завтра, а сейчас никто не расходись.
Начальник милиции и Меринов скрылись за дверью.
Акима Петровича Меринова знает вся Екатериновка. До революции он скитался по селам, работал у кулаков. С приходом советской власти получил девять десятин земли, а когда отменили продразверстку и ввели продналог, урвал еще восемь десятин. На собраниях всегда говорил о своей бедности, спекулировал на прошлом. Но от прошлого Меринова не осталось и следа. Торгашеская паутина опутывала все сильнее и сильнее его сознание. Потихоньку скупал скот и занимался перепродажей по дорогой цене. А когда услышал, что можно неплохо подработать на самогонке, — купил у приятеля аппарат и на «паевых» началах, с группой односельчан, организовал у себя дома варку самогона. На чердаке припрятал в мешках запасы сахара и пшеницы. А если на общегражданском собрании стоял вопрос о борьбе с самогоноварением, Меринов тут как тут.
— «Зеленый змий» — наша гибель, — гремел голос Меринова, — он наше нутро грызет, мешает советской власти покрепче организоваться. А сколько хлеба жрет самогон?
Меринову аплодировали, а его друзья по варке самогона хихикали в кулак.
— Ну и Аким! Вот заливает!
Вот и сейчас — Меринов входит в свою просторную хату, снимает кожух и широко улыбается.
— Обвел, жинка, обормотов. На собрании прямо сказал — кто варит самогон, высылать надо.
— Закрывай дверь на засов, а то еще кто-нибудь заглянет.
На печке варился самогон. От большого чана спускалась вниз узкая оцинкованная труба, упиравшаяся круглым концом в горлышко «четверти». Из трубки в «четверть» лилась, с зеленым отливом, жидкость.
Меринов закрыл дверь. Занавесил окна грязными тряпками.
— Давай, жинка, ужинать.
Кусок сала и большой ломоть хлеба, «приправленные» чашкой самогона, были уничтожены моментально.
Меринов остановился, тяжело дыша. Жена, растопырив руки, испуганно заворочала глазами.
— Снимай все и прячь в сени…
Жена бросилась к печке.
Стук повторился настойчивее и упрямей.
— Дядька, отвори…
Меринов облегченно вздохнул. Он ясно услышал голос племянника и подождав, пока жена все убрала, открыл дверь. Вошел Павел Меринов.
— Не узнал, Аким Петрович, родню? Я к тебе на минутку… За ломтем хлеба… С утра ничего не жрал, все на собрании торчал.
В комнате слышался легкий запах самогонных паров. Павел это почувствовал.
— Может, Аким Петрович, у тебя сальце есть? А к нему неплохо и рюмашечку дернуть.
Аким Петрович насильно улыбнулся.
— Комсомольцам пить не полагается. Да и где взять-то влаги?
Жена вмешалась.
— Сам, Павка, знаешь, как теперь за самогон нахлобучку дают. А тебе, как комсомольцу, стыдно об этом говорить. Да… стыдно…
Павел усмехнулся.
— Я теперь не комсомолец. Сегодня на собрании, на глазах у всех билет порвал. Нечего мне там делать, толку никакого нет. Только и знаешь, что горло бандитам подставляешь. Износился, обтрепался, а помощи никакой.
Павел выругался:
— К чорту все!
И схватив за руку дядьку, тихо сказал:
— Решил пожить хорошо. Начну варить самогон.
Дядька подозрительно посмотрел на Павла. Жена злорадствовала.
— Что, раскусил комунию? Сколько раз я тебе говорила — выпишись оттедова. Обносился до ниточки, а теперь жрать нечего. Эх, ты!
Павел молчаливо сел на стул и закрыл лицо руками. Дядька моргал жене. Она вышла в сени и вынесла оттуда стакан самогона.
— Брось, Павла, хныкать, — сказал Меринов, — выпей лучше, а потом поговорим по душам.
Павел опустил руки и увидел налитый самогоном стакан, схватил его.
— За твое здоровье, Аким Петрович.
И опустошив полстакана, закашлял.
— У-у-у-у… Не лезет проклятая!
— Дуй все… Сейчас, Павла, вместе хлебнем.
И Меринов размашисто ринулся в сени.
Павел стоял с налитыми глазами и чувство тошноты подкатило к горлу. «Зеленый змий» тихо вползал в сознание. Становилось обидно, что приходится глотать эту гадость, но для него теперь было ясно, что дядька гонит самогон и что заявление, поданное на него в милицию, не злостная клевета, а горькая истина.
Он бросился к двери. Жена Меринова схватила его за руку..
— Ты куда?!
— Ты спрашиваешь, куда? А вот…
Павел отодвинул засов и толкнул дверь.
— Заходи, ребята!
Вместе с начальником милиции в комнату вошли комсомольцы.
Жена заголосила.
Меринов, услышав плач, выскочил из сеней, держа в руке стакан, доверху налитый самогоном.