Комсомольцы направились к сеням.
— Не пущу! — заревел Меринов, — не пущу!
Павел бросился вперед.
— Гадина! — прошипел Меринов и бросил в Павла стакан.
Павел нагнулся. Стакан полетел мимо и, ударившись о стену, прозвенел и рассыпался.
Бердник сидел в холодной комнате и составлял для уездного комитета комсомола отчет о работе ячейки.
— Сообщаю, что культурно-воспитательная работа почти отсутствует. Помещения для занятий политкружка до сих пор не достали. За последний месяц удалось прочитать только одну лекцию. Вся работа ячейки состоит в операциях против остатков банд и облавах на самогонщиков. Варка самогона принимает угрожающие размеры. Уничтожаются сотни пудов хлеба и сахара. Организовали четыре молодежных отряда по борьбе с самогоноварением. Проводим массовую работу, собрания, беседы. Двадцатого декабря накрыли двенадцать крупнейших самогонщиков, работавших в одной «артели» под руководством Акима Меринова. Аким Меринов присужден на пять лет со строгой изоляцией с последующей высылкой. Остальные на разные сроки. Очень интересно, что эта шайка были раскрыта комсомольцем Павлом Мериновым, племянником Акима Меринова. Пришлось прибегнуть к довольно «оригинальным» методам работы…
И Бердник подробно описал то, о чем уже знает читатель.
Председатель правления центрального клуба рабочей молодежи Золотовский неистово размахивал руками:
— Я же вам говорю — не туда вешаете плакат. Сейчас же снимите и пригвоздите его над сценой!
Коротконогий парень, слезая со стула и пыхтя, словно хорошо нагретый самовар, кричал:
— Опять не туда? Когда же ты перестанешь меня мучить? Я категорически отказываюсь выполнять твои распоряжения!..
— Ну, ну, Петька, не бузи. Ты сам должен понять, что плакат с надписью «религия — опиум для народа» — есть на сегодня узловая проблема.
— Сам ты опиум и узловая проблема, — передразнил Петька и, переваливаясь из стороны в сторону, пошел к сцене.
На сцене в это время была на полном ходу репетиция. Вечером — антирелигиозный карнавал. Ночью, после карнавала, доклад «Наука и религия», спектакль и концерт. Клуб готовился к важнейшей политической кампании — «комсомольскому рождеству».
Руководитель карнавала, спектакля и концерта Николай Филиппенко стоял, прислонившись к декорации, и укоризненно покачивал головой.
— Послушай, Байраченко, куда ты пялишь глаза в стороны. Ты — «дева Мария» и поэтому будь добра, закати глазки к небу. Вот так… Так… Правильно! Теперь сложи руки на груди, как покойник! Молодец! Пройдись блаженной походкой. Замечательно!
Филиппенко прищелкнул языком.
— А теперь, пречистые девы, отойдите в сторону. Товарищи попы, пожалте бриться….
Пресвятые девы всех вероисповедании — христианская Мария, буддийская Майя, магометанская Иштар и прочая, и прочая — уступили место попу, мулле, раввину, а эти, в свою очередь, расчистили путь богу Саваофу, Моисею, Аллаху, Будде. За ними демонстрировали «ангелы» и «черти». Елейные мотивы, песни, частушки сочетались с танцами, монологами и общим хороводом. Аллах, воздев вверх руки, орал не своим голосом:
Самый сильный бог
Это ми — Аллах.
А всэ астальной
Есть балшой дурак.
Христианский поп с огромным красным носом, пошатываясь, хрипел:
Ночка темна,
Грязь по уши.
Люблю выпить
И покушать.
Я есть поп
Не бусурманский,
Настоящий
Христианский…
— Получается на красоту, — торжествовал Филиппенко. — А теперь давайте хором споем антирелигиозный интернационал. Не забудьте, что его должен подхватить весь зал, после инсценировки. Семенцов, сколько штук ты отпечатал «интернационала»?
— Пятьсот.
— А не мало?
— Тю, еще останется.
— Ну, ладно… затягивай…
Сперва тихо, а потом сильней и сильней понеслись со сцены слова, врываясь в тишину зала.
Вставайте, кто силен и молод,
Берите бога за бока.
Дроби его сильней наш молот,
Чтоб жарко стало небесам.
Припев звучал громко и отчетливо:
Против бога
Науку
Грызть зубами начнем.
И с мыслью свободной
Мы в новый мир войдем.
— Вот здорово! — хлопал в ладоши Петя, забыв про плакат и устремив взор на сцену, — как в жизни все получается.
— Еще бы, — авторитетно заявил Филиппенко, — недаром полторы недели муштровал.
Петя хитро подмигнул.
— Ишь ты! Небось ребят муштровал, а сам хотя бы в какую-нибудь пресвятую богородицу нарядился!
— Я-то? О, насчет меня не беспокойся. Я, брат, превращусь в самого главного чорта.
— Ну?
— Вот те и ну! Да еще на крышу катафалка залезу.
— Ишь ты!
— Да оттуда речуху сказану. Все святые от страха помрут.
Филиппенко засмеялся.
— Я вот хоть чортом буду, а ты что делаешь? Стенгазета готова?
Петя сделал обиженное лицо.
— Ясно, а как же!
— А плакаты?
Петя спохватился и поднял брошенный плакат, бурча под нос:
— Эти плакаты у меня в печенках сидят. Все стены облепил, а говорят — мало. Ты понимаешь, Колька, три ночи глаза не закрывал, а? Три ночи!
И Петя, захватив плакат, нехотя полез на лестницу прибивать плакать над сценой.
— Религия — опиум для народа, — прочитал вслух Филиппенко и шутливо спросил:
— А ты как думаешь?
Петя, вколачивая последний гвоздь, со злостью ответил:
— Трижды опиум! Какому-то дьяволу понадобилось пустить его в оборот, а ты теперь страдай.
Он неожиданно изменил выражение своего круглого лица и зареготал:
— Пригвоздили, наконец, этот проклятый опиум!
В рождественский сочельник, как по уговору, затрезвонили колокола, перекликаясь нудным гулом. С улицы и переулков шмыгали в ночную темь людские силуэты. Одни, еще окутанные паутиной лжи и ханжеского лицемерия, направляли свои стопы в церкви. Другие, разорвав религиозные цепи, шли на антирождественскую демонстрацию для участия в молодежном походе против поповского дурмана.
Площадь рядом с комсомольским клубом клокочет шумным говорливым потоком людей. Ярко горят факелы, и черный дым большими кольцами отрывается от полыхающего огня, разнося по воздуху смоляной запах. Три катафалка выделяются своей белизной, привлекая всеобщее внимание. На катафалках пусто.
В ожидании «покойников» демонстранты выстроились шпалерой по обеим сторонам дороги.
Дверь комсомольского клуба широко распахнулась.
— Несут! — шумно пронеслось и скрылось в последних рядах. — Несут!..
Из клуба, на скрученных белых простынях, вынесли три гроба. Крышки гробов наглухо забиты. На одной из них надпись — «религия», на другой — «попы всех вероисповеданий», на третьей — «фанатики всех стран». За гробами беспорядочно шествовала святая братия: — боги, попы, «пресвятые девы», «ангелы», монашки и черти.
Поднялся невообразимый шум, свист, смех. Группы молодежи коллективно выкрикивали лозунги:
— До-лой ре-ли-ги-оз-ный дур-ман!
— Да здрав-ству-ет на-у-ка!
— Ура!!!
Гробы кладут на катафалки. Впереди катафалков разместился благочестивый народ.
Стянутые морщинами лица стариков перекашивались злой усмешкой. Согнутая временем, словно обруч, бабка шамкала беззубым ртом:
— Анчихристы… езуиты… против бога пошли… срам-то какой!
И поплелась обратно в церковь, крестясь на ходу и унося с собой слепую веру в рождество несуществовавшего Христа.
А карнавал продолжал бушевать огненными вспышками факелов, боевыми речами, лозунгами. И песни, веселые и задорные, шумно плескались в ночной темноте, нарушая спокойствие церковного молебствия.
— Долой религиозные путы! Да здравствует комсомол, несущий знамя освобождения трудящейся молодежи от поповской лжи и обмана.
Речи и веселые мотивы сменяются сильными, как порывы ветра, знакомыми словами:
Никто не даст нам избавленья,
Ни бог, ни царь и ни герой.
Добьемся мы освобожденья
Своею собственной рукой…
Карнавал двинулся дальше вниз по Ленинской улице. Со всех сторон стекались к карнавалу толпы людей, умножали ряды демонстрантов, запрудив доотказа широкую улицу. И когда волнующаяся человеческая масса остановилась около здания уездного комитета комсомола, трудно было уловить взором, где начинается и где кончается лавина безбожной армии.
Один за другим выходят ораторы на балкон уездного комитета. Представители комсомола, партии, юных спартаков, трудящейся молодежи, рабочих, работниц — все горячо призывают к борьбе против религии.
Ряженые «святые» в смущении. Они простерли руки к небу, громко призывают сойти на землю «господа бога» и повергнуть в прах нечестивых богохульников.
В это время к катафалку подбегает группа комсомольцев:
— Товарищи, — кричит один из них, и многотысячная толпа мгновенно утихает. — Сейчас начинается сожжение религии. Возражений нет?
В ответ несется «ура».
С катафалка снимают гроб с надписью «религия». Его ставят возле орущих благим матом «святых», обливают керосином и поджигают… Огонь быстро прошелся по сосновым доскам гроба, бросая в воздух мелкие блестящие искры. Группа комсомольцев делает «круг» и, взявшись за руки, образует живое человеческое кольцо. Закружились ребята в хороводе.
Сжигаем мы
Поповский хлам
Чум-чаара, чу-ра-ра!
Не нужен он
Для стройки нам
Ку-ку!
Заголосили каждый на свой лад ряженые попы. «Ангелы» утирают слезы огромными платками. «Монашки» и «непорочные девы» истерически кричат. И только «чорт», забравшись на крышу катафалка, безумно кривляется и грозит в пространство кулаком.
— Чорт, гля… чорт, — несется по толпе.
И вдруг «чорт», неожиданно всплеснул руками и, застонав, полетел с крыши катафалка вниз. Вначале думали, что это шуточный номер, исполненный ряженым. Но «чорт», упав на снег, продолжал стонать. Неудержимо рванулись первые ряды демонстрантов.