Большинство молокан не желали оставаться в Турции. Они знали, что за религиозные убеждения в Советской России не преследуют, привыкли жить общинами, иногда даже имели общий сельскохозяйственный инвентарь. Им отвели огромную земельную площадь в Сальском округе, Донской области.
В Карс прибыла делегация американских молокан, которая вместе с исполкомом молоканских общин в Турции тщательно обсудила все детали переселения и устройства на новых местах. Американские молокане обещали снабдить переселенцев сельскохозяйственными машинами и даже построить для них узкоколейную железнодорожную ветку.
Однажды, в конце ноября, я выехал в крупное молоканское село, где исполком устраивал совещание с представителями будущих переселенцев.
Под вечер к зданию генерального консульства подкатила тройка. Два здоровенных молодца, в полушубках, опоясанные цветными кушаками, в белых валенках и четырехугольных бархатных шапках с меховой опушкой, усадили меня и моего сотрудника в уложенные ковром сани, потом вскочили на облучок, и один из них, разобрав вожжи веером, страшным голосом закричал:
— Пади!
Лошади понеслись.
Кучер со щегольством и ухарством, с какой-то необыкновенной легкостью, которые передаются из поколения в поколение, то слегка привставал и отпускал вожжи, и тогда казалось, будто кони летят по воздуху, то откидывался назад, и кони замедляли бег, то вдруг наклонялся в сторону, и сани, поднимая вихрь снежной пыли, делали крутой поворот. Но вот уже остались позади городские постройки, и мы выскочили на шоссе. Кругом простиралось бесконечное пространство, покрытое снегом.
Далеко-далеко мелькали огни. У ворот, закрывавших въезд в село, вспыхнул прожектор. Луч его скользнул по нашей тройке, осветил дорогу, поле и потух. Подошли двое мужиков в тулупах, с винтовками в руках. Пошептавшись с кучерами, они отворили ворота. Тройка шагом въехала в село. По обе стороны широкой улицы стояли двухэтажные дома, освещенные электричеством. От дома к дому тянулись высоченные заборы. Огромные деревянные ворота были окованы железом. Мы въехали в один из дворов, встреченные звонким собачьим лаем. У коновязи стояло не менее двух десятков саней. В глубине двора виднелись сараи, коровники, птичники, амбары. Вдоль забора, гремя прикрепленной к проволоке цепью, ходили две огромные кавказские овчарки. Луна ярко освещала двор, напоминавший стол, покрытый белой скатертью. Все было выметено, вычищено, как на полковом плацу.
Мы прошли в сени и разделись в прихожей. Хозяин, высокий, могучий старик с седой бородой, синими глазами и удивительно белыми зубами, повел нас в «сионскую горницу». Пропуская меня вперед, он сказал:
— Только прошу не курить.
Горница напоминала гостиную в средних провинциальных домах дореволюционной России: кресла, стулья и диваны были обиты красным бархатом, в простенках — зеркала, обрамленные бумажными цветами, на окнах — штофные гардины. Середину горницы занимал большой стол, имевший форму буквы «П» и накрытый белой скатертью; вдоль стола — скамьи, обитые красным бархатом. Стол был загроможден всякой снедью — блинами, медом, маслом, пирогами, кувшинами с молоком и простоквашей. На скамьях сидели несколько десятков молокан — люди среднего возраста и старики. За ними стояли девушки, строго и просто одетые, в платках, спущенных на лоб. Молчаливо и без суетливости расставляли они блюда, приносили и уносили посуду.
Я был поражен физической красотой этих людей и понял, что до этого никогда не видел истинно русской, славянской красоты. Я знал о ней только из былин, судил о ней лишь по изображениям древних иконописцев, исказивших славянский тип греческими чертами, или художников школы Васнецова, испортивших его декадентской утонченностью. Правильные черты лица, высокий лоб, ясные голубые или серые глаза, могучие плечи, большой рост, физическая сила, соединенная с мужеством, благородство повадки — все это, повторяю, глубоко поразило меня. Наверное, таким был рязанский князь Олег Красный, который, будучи пленен Батыем в битве при Коломне в январе 1237 года, отказался переменить веру, был приговорен к смерти, но оставлен в живых за свою красоту.
Передо мной сидели обыкновенные русские крестьяне, предки которых сто семьдесят лет назад ушли в леса, на окраину государства, ушли из-под контроля царского режима и были предоставлены самим себе на протяжении трех поколений. Они сохранили свой язык, свою культуру и свои убеждения, одежду, быт, весь уклад жизни и создали такое материальное благополучие, которое и не снилось «верноподданным его величества» из крестьян центральных областей России.
Всех волновал один вопрос. Карсский договор предусматривал окончательную дату выезда, после которой человек оставался турецким подданным, а если он уезжал, не успев продать недвижимое имущество, оно продавалось с аукциона властями местному населению. Зная это, турки давали молоканам за землю, дома, мельницы, сыроварни, кожевенные и другие предприятия до смешного низкую цену. Ведь увезти все это с собой молокане не могли, а после определенного срока любую недвижимость можно будет получить почти даром.
Высокий, широкоплечий молоканин, с копной седых волос, соколиными бровями, тонким носом и серыми глазами, потемневшими от гнева, кричал:
— Братья, ведь это же чистый разбой! Мельницу нашу построил мой дед. Теперь она первая во всей округе. Локомобиль немецкий, дает свет в три села. А турецкие купцы сговорились между собой, смеются: хочешь за нее сто рублей золотом, бери, а нет — даром оставишь! Что делать, братья, не знаю. Остаться — душа не позволяет, уехать — с чем? Не идти же по миру…
Председатель, старик лет восьмидесяти, крепкий, как вековой дуб, поднял руку. Мельник поклонился в пояс и, не закончив фразы, сел. Справа и слева от председателя сидели «старшие наставники». Все трое пошептались между собой.
Председатель спросил спокойно, будто речь шла о пустяковом деле:
— Во что ценишь свое хозяйство?
Мельник встал:
— Самая низкая цена — пятьдесят тысяч.
Старики опять пошептались. Председатель сказал:
— Получишь пятьдесят тысяч и сдашь хозяйство общине.
Прощаясь, я спросил у председателя:
— Какой же смысл общине, переселяющейся в Россию, покупать хозяйство, которое останется здесь?
Старик посмотрел на меня, погладил бороду:
— Иногда невыгодное для одного оказывается выгодным для многих…
Через два дня мютессариф (губернатор) Али Риза-бей пригласил меня к себе. Это был старый чиновник, прослуживший много лет при султане на разных административных постах и примкнувший к кемалистам (ибо ему больше ничего не оставалось) после Эрзерумского конгресса. Он хорошо говорил по-французски, и мы обходились без переводчика. После того как обязательная в таких случаях чашка кофе была выпита, он, обычно очень спокойный и выдержанный, заговорил взволнованным голосом:
— Произошел странный случай, который, однако, может иметь большие последствия. Владелец самой лучшей мельницы позвал к себе турецких купцов и посредников и спросил, какую цену они предложат за его предприятие, имея в виду, что он уезжает. Они назначили цену. После этого мельник пригласил своих гостей во двор, и на их глазах мельница была подожжена и сгорела. Купцы думали, что он сошел с ума, но мельник спокойно сказал им, что он, как и другие русские, предпочитает скорее уничтожить свое добро, чем продавать его за такую смехотворную цену… Что вы скажете по этому поводу?
— Я думаю, что вы не собираетесь оспаривать право частной собственности? Владелец имущества может распоряжаться им по своему усмотрению.
— Да, но поджог! В этом есть элемент криминала…
— В этом был бы криминал, если бы владелец имущества после поджога потребовал выплаты страховой стоимости. Поскольку такого требования нет, в чем же криминал?
Мютессариф вздохнул:
— Так или иначе, но пришлось начать расследование. Я пригласил сюда адвоката этого мельника, господина Ахмед-бея.
Он велел дежурному чиновнику позвать адвоката в кабинет.
Ахмед-бей, господин средних лет, с подстриженными усиками, в визитке и цветном жилете, по которому была выпущена золотая цепь, в ярких носках и лаковых туфлях, появился в кабинете, ступая мягко, как кот. Разговор он начал с уверений, что ему трудно выразить наслаждение, которое он испытывает, находясь в моем обществе и обществе господина губернатора. Покончив с церемонией, он поклонился, сел в кресло и умолк, сосредоточенно глядя на носки своих лаковых туфель.
Губернатор мрачно спросил его:
— Находит ли господин Ахмед-бей своего клиента нормальным и поступок его, не нарушающим закона?
Господин Ахмед-бей собрал морщины на лбу и снисходительно улыбнулся:
— Вполне. Согласно нашему законодательству, владелец имущества может делать с ним все, что ему заблагорассудится. Этим мы отличаемся, да простит мне наш уважаемый гость (кивок в мою сторону), от некоторых других государств. Не так давно его превосходительство Митад-паша, женившись на одной очаровательной особе значительно моложе его возрастом (тут Ахмед-бей как будто подмигнул, или мне это только показалось), велел сломать в Терапии две свои чудные виллы и устроил на том месте сад, засадив его розами, а в середину поставил беседку, из которой бы его ханум могла любоваться закатом солнца на Босфоре…
Губернатор вскочил:
— Но ваш мельник не Митад-паша!
Адвокат вздохнул и почмокал губами:
— Что делать, беем, закон! Мельника охраняет закон!
С этого дня цены на недвижимое имущество молокан стали расти и в конце концов достигли нормальных. Каждый день в Россию уходили составы, груженные до отказа. Молокане увозили с собой все — хлеб, сено, лошадей, скот, птицу, кошек и собак.
КЯЗИМ КАРАБЕКИР-ПАША
Обстановка в восточных провинциях Турции тогда была довольно сложной. В Карсе существовали представительства Армянской, Грузинской и Азербайджанской советских республик, подчинявшиеся генеральному консульству. Но у каждой из этих республик были здесь свои граждане и свои интересы. Фактическим диктатором всего края являлся командующий войсками Восточного фронта Кязим Карабекир-паша. Ставка его помещалась в Сарыкамыше. Он не очень торопился помогать Кемаль-паше, который вел борьбу за независимость Турции. Под Ангорой фронт стабилизировался. Обе стороны накапливали силы. Греческая армия и турецкие части, сформированные султаном, получали беспрерывные подкрепления от англичан, французов и американцев, оккупировавших Константинополь. Было также известно, что Кязим Карабекир-паша и во время Эрзерумского конгресса и позднее встречался с известным английским разведчиком, подполковником Альфредом Роулинсоном, информатором лорда Керзона.