– Вы служите королю Наваррскому!
Король поцеловал руку графине Грамон. Он приказал знаменосцу выйти вперед, а к ней обратился с просьбой освятить знамя. Она сделала это и прижала тяжелый затканный шелк к своему прекрасному лицу. Затем король Наваррский один прошел по рядам, то одного, то другого солдата схватывал он за куртку, узнавал их и вдруг кого-нибудь обнимал: этот уже служил ему. И всем хотелось услышать то, что он говорит каждому из них; наконец он обратился ко всем.
– И я, и вы, – заявил он, – сейчас белые да чистые, как новорожденные, но долго такими не останемся. Наше военное звание требует, чтобы мы были сплошь порох и кровь. Целым и невредимым останется только тот, кто хорошо мне будет служить и не отступит от меня даже на длину алебарды. Я всегда умел справляться с лентяями. Тесен путь к спасению, но нас ведет за руку Господь…
Так говорил король Наваррский, обращаясь к двум тысячам своих новых солдат, а они верили каждому его слову. Тут же грянули барабаны, колыхнулось знамя, и он вскочил на коня. У него уже не было времени подставить руку графине, чтобы она, став на нее ногой, тоже могла сесть в седло. Она села сама и помчалась впереди своих придворных дам и кавалеров.
Генрих не посмотрел ей вслед: у него был свой полк.
Во весь опор
Едва достиг он со своим полком большой дороги, как вдали на ней заклубилась пыль; что могло там быть, кроме врага? Уже доносился топот копыт. Генрих велел своим солдатам залечь во рву, а часть спрятал в лесу, пока не выяснится, на кого придется нападать. Между тем из желтых облаков пыли уже вынырнули первые всадники; сейчас они будут здесь. Вперед! Генрих и его дворяне ставят коней поперек дороги и хватают скачущих за поводья. От толчка один вылетает из седла и, уже валяясь под копытами, кричит в великой тревоге:
– Король Франции!
В это мгновение облако пыли оседает, и из его недр появляется то, что оно скрывало: карета, запряженная шестеркой, форейторы, конвой, свита, и поезд несется во весь опор. Генрих уже не успевает очистить дорогу, и карета, покачнувшись, вдруг останавливается. Кучер осадил лошадей, они дрожат, а он бранится, всадники приподнимаются на стременах, иные размахивают оружием.
– Мы друзья, господа! – кричит Генрих. Он указывает на ров и на рощу. – Я привел с собой целый полк, чтобы охранять короля!
– Вот дьявол, оказывается, он поджидал нас! – Они растерянно переглянулись и расступились перед ним. – Мы скачем от Парижа без передышки, никто не мог нас обогнать, разве что на крыльях.
Генрих спешился, подошел к окну кареты и снял шляпу. Стекло занесло пылью, и его не открыли. Никто из слуг, стоявших поблизости, и не подумал о том, чтобы распахнуть перед королем Наваррским дверцу кареты. Но так как все были изумлены, то воцарилась тишина. Генрих и сам затаил дыхание. И он услышал среди полного безмолвия, что происходит за пыльным стеклом окна. Он услышал, что король судорожно рыдает.
Очень многое пронеслось при этом в памяти Генриха, очень многое. Но лицо ничего не отразило, он сел в седло и поднял руку. Поезд тронулся – карета, запряженная шестеркой, форейторы, конвой, арьергард, а также полк Наварры, который двинулся быстрым шагом, легко и бодро. Он не отставал и пешком, ибо королевский поезд уже не мчался. Все это было очень похоже на бегство, как будто король Франции без оглядки бежал из своей столицы в самую свою отдаленную провинцию. Именно так оно и было, и как ни изумился Генрих, он все понял. «Куда же король едет? Ко мне? Неужели дело дошло до того, что он у меня ищет защиты? Но я сделаю так, что ты никогда об этом не пожалеешь, Генрих Валуа», – думал Генрих Наваррский, ибо в подобных случаях бывал он сердцем жалостлив и благороден.
Когда они достигли города, уже наступил вечер. Стража у ворот не знала, кто сидит в карете, а жители, смотревшие в окна, едва ли могли разобрать что-нибудь, так как было темно. Карета и войска двигались во мраке, а если попадался уличный фонарь, король Наваррский посылал кого-нибудь вперед, чтобы его потушили. Возле ратуши он дал знак остановиться. Не успел он сойти с коня, как дверцы кареты отворились. Король вышел: он тут же обнял своего кузена и зятя – но молча, не заговорил и потом. Сильнее, чем он это сознавал, жаждал король обнять отпрыска своего дома, хотя бы в двадцать первом колене.
Короля раздражало все вокруг – здания и войска, занимавшие площадь и улицу. Из дома вынесли лампу, и Генрих заметил на лице короля испуг и зарождающееся недоверие.
– Я хочу видеть маршала де Матиньона, – сказал король. Он вспомнил, что должен поддерживать не губернатора, а его заместителя. Нельзя отступать от заученного плана!
– Сир! Его сейчас нет в Бордо, и гарнизон его крепости нас так сразу не впустит. А в ратуше я дома. Ваше величество здесь будет в безопасности, и вас примут хорошо.
Услышав столь легкомысленные слова, сказанные его зятем и кузеном, король нахмурился еще больше. Он чуял в этом какой-то умысел и подвох и был отчасти прав; ибо по пути сюда Генрих, несмотря на все благородство и чуткость сердца, тщательно обдумывал, где и как лучше всего завладеть этим Валуа. И решил, что удобнее всего в ратуше, ибо там всем управлял его друг Монтень. Следуя глазами за взглядом короля, Генрих воскликнул:
– У моего полка одна цель – охранять ваше величество!
А король надменно ответил:
– У меня у самого есть полки.
– Ваши конники, сир, под командой маршала де Матиньона рассыпались по горам и долинам, чтобы сразиться с моими.
Король вздрогнул. Он понял, что попал в западню. А Генрих, увидев это, почувствовал к нему сострадание; быстро наклонился он к королю и настойчиво прошептал ему на ухо:
– Генрих Валуа, зачем же ты приехал? Доверься мне!
На лице несчастного короля отразилось некоторое облегчение.
– Пусть твои войска уйдут отсюда, – потребовал король также шепотом, и Генрих немедленно отдал приказ, чтобы они удалились, но для офицеров добавил: пусть полк остается в городе, отрежет его от крепости и будет готов отразить нападение врага. Валуа, мы не уверены друг в друге. Он был счастлив доложить:
– Сир! Мэр города и господа советники!
Вошли четверо мужчин в черном, они опустились перед королем на колени. Один из них, с золотой цепью на груди, приветствовал короля по-латыни, чистоту которой король не мог не отметить; это было тем похвальнее, что классические обороты трудны в обыденной речи, особенно же они трудны для южанина. Королю было приятно, минутами он почти забывал об опасности. Он попросил советников встать и наконец проследовал в ратушу. Иные потом утверждали, что лишь красноречие господина Мишеля де Монтеня побудило его это сделать.
Наследник престола
Сначала мэр города ввел короля в самую обширную залу. Ввиду столь неожиданного приезда его величества ее не успели еще должным образом осветить. Далекие тени в углах тревожили Валуа, он потребовал, чтобы ему отвели небольшую, но ярко освещенную комнату, поэтому отперли библиотеку мэра. Король Наваррский приказал своим дворянам нести охрану вместе с дворянами короля Франции. Валуа, уже входя, обернулся и громко заявил:
– Здесь, у дверей, будут только мои! – А Генрих отозвался не менее решительно:
– А мои займут выход!
Так они, каждый обезопасив себя, перешагнули порог. Монтень хотел остаться со свитой, но король приказал ему войти. На лице его появилась угрюмая усмешка, он сказал:
– Господин де Монтень, вы заседаете в моей палате. Эта комната тесна. Если сюда ворвутся убийцы, мы погибнем в схватке все трое. Вы заблаговременно предупредите меня об опасности?
И у Монтеня изменилось лицо, – может быть, он придал ему выражение насмешки и, уж конечно, преданности. Он ответил:
– «Omnium rerum voluptas»[30]… Во всем именно опасность нам приятна, хотя как раз ей-то и надлежало бы нас отталкивать.
– У вас много книг, – заметил в ответ ему король, обвел взором стены и вздохнул. Он вспомнил свои писания, удобный меховой плащ, монашескую сутану; облачившись в нее, он воображал, что с суетным миром навсегда покончил. Здесь же предстояло бороться. – А удастся нам добиться чего-нибудь дельного? – спросил он без всякой уверенности в голосе. Его кузен и зять ответил:
– За мной задержки не будет, – и уже преклонил было колено. Король подхватил его, поднял и сказал:
– Брось весь этот вздор… я про церемонии… Говори, чего ты хочешь?
– Сир! Я прошу только ваших приказаний.
– Ах, оставь, выкладывай!
Король ощупал глазами стены – не может ли какая-нибудь книжная полка повернуться на петлях. И так как не нашел потайной двери, которой так опасался, то собственноручно выдвинул кресло на самую середину комнаты. Тут уж никто не смог бы неожиданно подскочить к нему; порой его движения становились совсем мальчишескими.
– Может быть, наоборот, вы, сир, ждете чего-нибудь от меня? – спросил Генрих. – Я охотно обсужу ваши пожелания с моими друзьями.
– Это уже не раз обсуждалось. Все дело в том, чтобы вы наконец решились, – заявил король неожиданно официальным, даже торжественным тоном.
Генрих отлично знал, о чем идет речь: о его переходе в лоно католической церкви. Но он сделал вид, что не понимает, и с напускной горячностью принялся возмущаться и жаловаться на своего наместника в Гиенни. По его словам, маршал Матиньон ничуть не лучше прежнего, Бирона. Генрих приплел сюда даже самого короля:
– Вам бы следовало отцом мне быть, а вы по-волчьи воюете против меня. – Король возразил, что ведь Генрих не желает повиноваться.
– Я-то вам спать не мешаю, – возразил Генрих. – А вот из-за ваших преследований я уже полтора года не могу добраться до своей постели.
– Какие вести вы сообщили через ваших дипломатов в Англию? – спросил король. И тут Генриху пришлось отвести глаза. Правда, Морней писал, что все добрые французы взирают на короля Наваррского с надеждой, ибо при теперешнем правительстве им живется плохо и от герцога Анжуйского они не ждали ничего путного: он уже себя показал. И вот он умер, а он был последним братом несчастного короля.