передававшие от отца к сыну обычай умирать за свою веру; те самые, кто подКутра, молясь, опустились на колени, почему и пал тогда Жуайез; а теперь онинедовольно ворчали, сами еще не зная, почему. Прийти на помощь королю-католику,— вот чего им хотелось, но если бы им это сказали, они бы не поверили и непризнались бы в своем желании. А Генрих полагал, что сначала это желание должнов людях как следует созреть — тогда появится возможность осуществить его. Также, как сообщили Генриху, обстояло дело и с Валуа. Несчастный последыш покинулсвое прежнее убежище, его приютил город Тур; этот город лежал среди пашен наобоих берегах Луары, в сравнительно спокойном месте его мятущегося королевства.Там Валуа надеялся дождаться, пока достаточное число его дворян вспомнят о нем.Тем временем его уцелевший фаворит Эпернон собирал для него пехоту. Но моглослучиться и так, что враги успеют застигнуть его раньше и возьмут в плен.Положиться можно только на одного Наварру; и куда это он запропастился? «Я,король католиков, — думает Валуа, которому едва удается сколотить кой-какоевойско. — Как бы еще не разбежались мои солдаты, если я призову гугенота!».
Генрих же думал: «Он позовет меня, когда этого захотят его люди; а до этогорано. Я стремлюсь к тебе всем сердцем, Валуа». Он держал свои мысли в тайне, ноименно ради них и пригласил к себе своего Морнея в первый день марта. Этопроисходило в маленьком городке, который ему не пришлось покорять: город самоткрыл перед ним ворота. Генрих и Морней ходили по открытой галерее, освещенныелучами весеннего солнца, и никогда еще его свет не казался им таким обновленными полным надежды.
— Что-то изменилось, — сказал Генрих. — Теперь меня призывают со всехсторон. Города спорят из-за того, кому раньше сдаваться. Или добрые людиспятили, или это весна виновата?
— Может быть, сир, тут еще одна причина: они не хотят, чтобы вы даром теряливремя?
— А куда мне торопиться? — отозвался Генрих, и сердце у него забилось, нотолько потому именно, что он отлично знал, какое дело надо сделать как можноскорее и в последнюю минуту колебался. Долго-долго трудился он, шаг за шагом, впоте лица своего пробиваясь к цели. И вот ее уже видно, он мог бы рванутьсявперед, но он в нерешительности, он не делает последнего движения, он вдруг нечувствует в себе былой уверенности. Возможность удачи уже не так очевидна, какказалось раньше, когда цель была еще далека и все мучительные труды и усилиябыли еще впереди. Принц крови, а ноги все в земле. Пусть говорит его друг,пусть решает господин дю Плесси-Морней, для чего же еще он добродетелен имудр?
— Сир, вам и двух месяцев нельзя терять на пустяки. Надо спасать Францию. Выдолжны со всеми силами, какие можете собрать, двинуться к Луаре.
— Там стоит король, — сказал Генрих, и сердце у него екнуло.
— Именно поэтому.
— И я должен на него напасть, Морней?
— Вы ему друг, сир, и он станет вашим другом, ведь десять его армий несмогли вас уничтожить.
— Разве десять, Морней? Столько положено трудов и усилий? Да, а теперь уВалуа нет больше ни одной, Лига его проглотит живьем. Вы говорите, господин дюПлесси, что я должен прийти ему на помощь? Что ж, я не прочь. Надоподумать.
Последствием этого разговора было то, что он решил купить какой-нибудьгород, стоявший на его пути, чтобы без излишних боев пройти по землекоролевства: это он, который сотни раз рисковал своей жизнью, чтобы завоеватьклочок земли! Теперь же предстояло завоевать всю страну. Но брать приступомстены, жечь дома и оставлять на улицах трупы — все это Генриху уже давноопостылело. И он рад бы обойтись без всего этого: ведь он хочет стать совсем нетаким королем, как остальные. И он покупает города, которые не сдаются без боя,а позднее будет покупать даже провинции, но сначала волей-неволей придетсяодержать еще много побед и состариться, не снимая доспехов. А иначе даже заденьги его королевство не образумится, не захочет стать богатым и сильным.
Вот какие печальные истины вынашивал в себе веселый король ГенрихНаваррский, все равно, сознавал он их или только смутно чуял. Был он, правда,еще слишком молод, но жизнью основательно к ним подготовлен. Какое счастье, чторядом с ним Морней, этот святой человек; Морней — зрелый муж в самом глубокомзначении слова, и он не перестанет верить, несмотря на весь свой ум и на всюлюдскую злобу, которой видит вокруг себя так много! Он верит в силу слова,исходящего от господа. Важно его сохранить таким, каким оно изошло от бога, —истинное и ясное; и тогда оно будет непреложным. Поэтому Морней от имени своегогосударя обратился с воззванием ко всем жителям королевства. Пусть средифранцузов воцарятся согласие и единство.
Он вопрошал, чего, собственно, достигли люди всеми этими несчастнымивойнами, насилиями, миллионами убитых, да еще расшвыривая столько золота, чтоего не возместит никакой рудник? И отвечал, вернее заставлял читателя ответить:достигнуто лишь обнищание народа. И то, что государство в горячке и лежит присмерти. Бедствиям несть числа. Он спрашивал: доколе же будем терпеть?
Он обращал свой вопрос сначала к дворянству и горожанам и давал тут же теответы, которые им подсказывала их собственная выгода. Затем его тон становилсяболее торжественным, он обращался к народу, называл его закромами королевства,нивой Государства, ибо трудом народа кормятся правители, его потом утоляют своюжажду. Кто защитит тебя, народ, когда дворянство станет попирать тебяногами?
Морней писал, а через него говорил Генрих: да, дворяне будут попирать тебяногами, жители городов высосут из тебя все соки. На эти два сословия надеятьсянечего, у народа одна надежда — на своего короля. Спокойствие и безопасностьможет дать только король, — пусть сами догадаются, какой. Король гонимых ибедняков, победитель серебряных рыцарей и откупщиков. Но так как воззвание былонаписано от имени Генриха, то Морней не забыл принести за него клятву верностикоролю Франции. Если Генриху Наваррскому с благословения божия когда-нибудьудастся осуществить свой план до конца, то и тогда он останется послушенкоролю. А ему наградой послужит его чистая совесть. С него довольно, если всеблагомыслящие люди будут свободны.
В этом воззвании Морней из осторожности не упоминал еще об одном сословии,чтобы не раздражать его, ибо не слишком надеялся на примирение с ним. Сдуховенством ничего не поделаешь, и слепая сила ненависти, в данном случаевоплощенная в Лиге, не может быть сразу укрощена — даже с помощью правды.Однако все увидели, что в словах Генриха она есть. Уверенность Морнея полностьюоправдалась. Правда изливала вокруг себя неожиданный свет. Трудно было этомуповерить: значит, нам разрешено согласие и единство? До сих пор это никогда неразрешалось. Что же произошло? Даже оба короля дивились, хотя их неудержимотянуло друг к другу. Но препятствия не устранены. Наварра и не помышляет оперемене религии только ради того, чтобы унаследовать королевство. А Валуа, каквсегда, торгуется с Лигой. И все-таки он довел до сведения Морнея, что готоввстретиться, а к Генриху послал свою сводную сестру, мадам Диану.
Оба короля заключили перемирие на год, однако оба хотели бы, чтобы оно быловечным. Между тем Генрих двинулся в путь со своим войском. И так как города,мимо которых он проходил, охотно впускали его, то он быстро приближался к Туру.Король собрал там свой парламент. Его юристы оказались весьма благоразумными, ачем ближе подходил Наварра, тем они становились смелее. В конце концов онивнесли договор между королями в свод законов французского королевства.Случилось это двадцать девятого апреля. А тридцатого показался корольНаваррский со своим войском.
Было воскресенье, день стоял солнечный и ясный.
Бедному Валуа казалось, будто он прямо воскрес из мертвых. В первый раз унего не было страха, что Лига его захватит и увезет. Ведь приближался его братНаварра. Король слушал обедню, когда оба войска встретились у ручья, в трехмилях от города; дворяне французского короля со своими полками и старыегугеноты. И те и другие, не останавливаясь — это было бы не по-дружески, —смешали ряды, сообща разнуздали лошадей и принялись их поить из того же ручья.Эти занятия помешали им пуститься в ненужные разговоры и праздно глазеть другна друга. А увидали бы они постаревшие лица, тела, исполосованные шрамами;поняли бы, что и другие, не только они, испытали немало горя, вспомнили бы своисожженные дома, убитых близких, двадцать лет междоусобиц. И, конечно, не смоглибы во врем я своего первого мирного свидания не вспомнить Варфоломеевской ночи— нет, этого не смогли бы ни виновники, ни жертвы. Кто-то предложил снятьнедоуздки и въехать с лошадьми в ручей. А король Наваррский ждал позади и невмешивался; вперед он выслал командующего своей пехотой.
Впереди, у ручья, солдаты говорили: — Граф Шатильон, — и не хотели верить. Ивсе-таки было воскресенье, день стоял солнечный и ясный, сын адмирала Колиньиодин вышел навстречу маршалу д’Омону и обнял его. Люди вокруг них расступилисьи обнажили головы. И когда это все же свершилось и дошло до людских сердец,между обеими армиями началось братание.
Король последовал примеру своих солдат. Он не хотел толкать войска кпримирению. Они должны были опередить желания своих начальников и дажеудивиться, как это они себе позволили такую смелость. В замке Дю Плесси, на томберегу, король Франции ждал короля Наварры, он передал ему, что просит егопереправиться через реку. Услышавшие это предложение могли подумать, что Валуаеще недостаточно научен несчастьями, и предположить дурные намерения. Замок ДюПлесси стоит на слиянии Луары и Шера. Тот, кто здесь переправляется, остаетсябез прикрытия, отовсюду может прогреметь предательский выстрел, а на узкойкосе Генрих будет беззащитен и окажется во власти Валуа. Несколькоприближенных короля Наваррского усиленно ему не советовали это делать; но он неподдался уговорам, сел в лодку с несколькими дворянами и телохранителями, дажене сняв шляпы с белым плюмажем и красного короткого плаща. И каждый виделиздали, кто именно едет.