разбиты на внутреннем поле; в пылу усердия он этого не заметил. И он видитвдруг, что его окружают всадники. Они вот-вот его прикончат. Лицо немцастановится глупее глупого, а король смеется и приказывает отпустить его.
Но тут Бирон разгневался. Он сильно ушибся и с трудом влез на своего коня;никто еще не видел, чтобы он хоть раз в своей жизни свалился с лошади. А теперьсвидетелем оказался сам король; однако Генриху все равно, он хохочет. Что ж,если ему нравится ощущать острие немецкой пики на своей груди, — его дело. — О!Я не могу похвастаться кротостью, ни благодушием. Отдайте мне этогонегодяя!
Старик был костляв, как и его старая кляча, взгляд его опять стал железным,таким помнил его Генрих в дни их вражды. Вот он, прежний враг, он покачиваетсяна коне — сухой и длинный; ни грохот, ни сутолока сражения не могут отвлечь егоот мысли о каре и мести. — Вы, Бирон, такой, а ландскнехт этакий. А мнеприходится жить со многими людьми. — Король сказал это спокойно, уже слегкаотвернувшись. Он спешился и стоял внизу, на дне окопа; всаднику, сидевшему палошади, он представлялся маленьким: маленький серый панцирь, пышный плюмаж избелых перьев. Но тем сильнее вдруг почувствовал Бирон отделявшее их расстояние,и не только расстояние между королем и подданным — тайной узостью и мощьючеловеческих глубин дохнуло, на него снизу, на него, кого люди прозвали «смертьна дне». Кто этот человек там, внизу, — шутник? Игрок, готовый что угоднопоставить на карту? Слезливый мальчишка? Нет, склонись, Бирон, это король, —так ясно мы этого еще никогда не чувствовали. Все говорят: он добр. Все видят:он весел. Да, — наверно. Так проносятся светлые птицы по темному небу. Все этоверно, — и мягок он и силен духом, особенно же в нем сильно, если уж говоритьоткровенно, справедливое презрение к людям.
Тут Бирон повернул коня и понесся к своей часовне; ибо вокруг нее шел бой, аон решил, с еще небывалым упорством, отстоять ее — отстоять для такогокороля.
Огромная армия Лиги не смогла взять лагерь гугенотов, защищенный двумяукреплениями. Ее гнали направо, через холмы, до самой деревеньки. Биронпродолжал удерживать часовню, и пока вокруг нее шел бой, враг невольно угодил вболото слева. Там на его отряды ринулось гораздо больше королевских солдат, чемон когда-либо предполагал встретить. И никому не пришло на ум, что это моглибыть все одни и те же солдаты. Конники короля, которых он провел галопом черезвсе огромное поле боя, налетели неожиданно, уничтожили несколько отрядов вместес их командирами и тут же исчезли в тумане. Противник пустился вслед и потерялнаправление. Куда идти? Против кого? Он искал короля; но тот уже давно умчался,чтобы еще тому-то оказать поддержку. На врага наступали все новые полки, а вдействительности это были все те же. Его крупные соединения изматывалисьпоодиночке, изматывались, прежде чем они успевали вспомнить, что представляютсобой мощную армию. Настала минута, когда часть главных сил вступила на топкуюпочву, и она осела под тяжестью стольких тел. Тщетные попытки вернуться,смятение, многих засосало болото. А передние напоролись на швейцарцев.
В ложбине, скрытые кустарником, стояли вдоль ржи королевские швейцарцы,прикрывая деревню Арк, и они легли бы на месте все до последнего, но непропустили бы ни одного из врагов короля. Эти люди, оторванные от родины исовершенно одинокие на клочке чужой земли, были из Золотурна и Гларуса, имикомандовал их же полковник Галлати. Они выставили пики, — с этого места их несдвинуть, — и уперлись в землю, широко расставив ноги: они не уступят никакомунатиску превосходящих сил врага, они все лягут здесь костьми. Однажды передними мелькнули в тумане белые перья, такой плюмаж носил только король. Онсказал им: — Мои швейцарцы! Сейчас вы защищаете меня. В следующий раз я вызволюваш отряд. — Они поняли его, хотя он говорил на другом языке, чем они, и дажене на французском — тот они знали. Он называл их Souisses[35]. Он был им друг и обещал их полковнику Галлати, что,сделавшись наконец королем Франции, в благодарность поможет свободной Швейцарииизбавиться от ее притеснителей. Слово короля и для него и для них былосвященно. Он хотел быть в будущем только союзником свободных народов. А онибыли из той же породы, как и те верные своей присяге швейцарцы, которые в деньубийства адмирала Колиньи удерживали лестницу, пока не пал последний.
Швейцарцы удерживали ложбину. Всадники короля — шеренгой в пятьдесят человек— все вновь и вновь вылетали из-за окопов, пехота билась не на жизнь, а насмерть, в шести местах, Бирон отстаивал часовню, — и это были все те же люди,тогда как противник успевал перевести дух, заменяя одних людей другими.Рукопашная, пальба из пистолетов прямо в лицо, но не раньше, чем удаетсярассмотреть цвет перевязи. Подсовывают копье под сиденье всадника и — вон егоиз седла, наземь его! Какой-то важный дворянин из войска Лиги — вздумал, лежана земле, поливать бранью молодого протестанта, который сшиб его: — Тебявысечь надо, сопляк! — Но ему уже не подняться — он сломал себе шею. А учасовни пал один из семьи Ларошфуко, — Осия, — совсем библейское имя. Под Ронии Бироном были убиты лошади. Лошадей было, увы, больше чем достаточно, ибо ихседоки, лежа у них же между копытами, издавали стоны, которые слышала толькоземля. Над умирающими, как всегда, бушевала жизнь, и сейчас ее голосом былгрохот сражения.
Короля с его белым плюмажем видели возле часовни, в ложбине у реки, вокопах, на равнине — словом, повсюду; его видел каждый в отдельности и всеодновременно. Он окликал их, попавших в туман и в беду, чтобы они выстояли ипобедили. Он выкрикивал славные имена, носители которых связали с ним своюсудьбу, а если до сих пор чье-либо имя еще не было славным, то он прославитего. Генрих проезжал мимо молодого полковника, командовавшего его легкойкавалерией, сына Карла Девятого от простой женщины из народа. «Валуа! Я знаютебя и не забуду — ни тебя, ни твой дом. Вы пребудете в душе моей навеки». Иуже несся дальше. «Монгомери! Ришелье! Я сделаю вам сюрприз! Рони! Ла Форс, гдебеда — так и бог туда. Бирон! Ты видишь? Туман поднимается? Поднимается, долженподняться, это так же верно, как и то, что с нами бог и мы должны победить.Ларошфуко, я для тебя сюрприз приготовил, скоро ты услышишь раскаты грома!»
Нагнувшись с седла, хватает он воина за плечо, и тот падает, но не так, какпадает живой. Убитого, во всех доспехах, прислонили стоймя к стене часовни. —Осия? Ты? — спрашивает Генрих про себя, и не хочет верить тому, о чемопрашивает. — Скоро грянет удар грома, но этот уже не услышит его. Нас должныспасти пушки крепости Арк, только бы поднялся туман и можно было навести их. Уменя в окопе есть нормандец-пират, он скажет мне с точностью до одной минуты,когда поднимется туман. Услышь это напоследок, мой Осия! — Бездыханный лежитЛарошфуко при дороге, как лежал когда-то в замке Лувр в ночь резни другой, изтого же рода. Так лежат мертвые при дороге. А король несется дальше.
Вот он у швейцарцев. Держитесь, — скоро конец. Невозможно, их смяли.Ложбина у реки все-таки сдана, и сдана часовня. Остатки королевского войскаудерживают только траншеи у моста и подумывают уже об отходе на Арк иДьепп.
— Кум, — обращается Генрих к полковнику-швейцарцу, — вот и я, кум, тут умрувместе с вами или вместе завоюем славу. — Говорит, а сам видит, как видят и всеостальные, что плотные ряды врагов надвигаются с тяжелой мощью, вот-вотнавалятся и придавят, словно гробовой доской, и его и его королевство. И онсодрогается. «Прочь! Дальше! Это еще не конец: а мои гугеноты?» — И вот онзовет их, стойких защитников первой линии укреплений; ветеранов Жарнака,соратников господина адмирала, оставшихся в живых после двух десятилетий борьбыза свободу совести. Ревнители истинной веры! И они слышат его призыв, они видятего белые перья, выходят из окопа — самого первого, который эти железные воиныудерживают с утра.
Утром их было пятьсот, и они шагают так, словно их и теперь еще столько же.И с ними рядом идут убитые. Впереди — пастор Дамур. Его имя Дамур. — Господинпастор, начинайте псалом, — говорят король, и они поют. Напасть на врага, когдаон упоен блеском и гордыней, — так бывало и в прежних битвах, при Кутра такбыло. И всегда врагу приходилось плохо. Даже этот многомощный враг пугается,услышав псалом; он остановился, он в смятении.
Явись, господь, и дрогнет враг!
Его поглотит вечный мрак.
Суровым будет мщенье.
Всем, кто клянет и гонит нас,
Погибель в этот грозный час
Судило провиденье.
Заставь, господь, врагов бежать,
Пускай рассеется их рать,
Как дым на бранном поле.
Растает воск в огне твоем.
Восторжествуем мы над злом,
Покорны божьей воле.
Наконец туман поднимается — и тут же загремели с крепости Арк пушечныевыстрелы. Там, где враг подошел поближе, ядра рвут и бьют его. Это победа, иона спасет королевство. Господь или совсем не дает, или уж дает полною меройто, что принадлежит ему, — царство, силу и славу. Это тоже сегодня узнаетГенрих, исполненный страха божия. Колиньи, сын адмирала, является к нему иприводит с собой из Дьеппа, за который уже нечего опасаться, семьсот солдат, ивот к старым аркебузирам, ревнителям истинной веры, присоединяются еще семьсот.— Бог тебя посылает, Колиньи!
Генрих не жаловался и не молился, пока дела обстояли плохо, вернее даже —отчаянно плохо, но в счастье он взывает к господу, чтобы в счастье склонитьсяперед ним. Долгие часы, исполненные грозной опасности, перепахивал он копытамисвоего коня поле битвы, всюду принимал участие в схватках, и каждый из егомаленьких отрядов верит, что он все время с ним. Теперь он может остановиться.В туман и неизвестность бросал он имена, и эти имена он еще более прославил. Ивсюду, где ни появлялись белые перья его шлема, он укреплял в людях отвагу итвердость. Швейцарцам он принес свою верность — в ответ на их верность. Он