ываются друг на друга:то католики твоего Гиза, то гугеноты твоего Наварры. Мне очень жаль тебя,дочка, ты, конечно, уже успела убедиться, что у каждого из них есть своипреимущества. Ну, скажи, как нам все это прекратить?
Но и зловещему добродушию матери Марго опять противопоставила повеление,полученное ею во сне. Никаких убийств! Глаза у нее были широко раскрыты, исквозь свою желто-бледную мать она словно видела лицо бога, к губам которогоприлила темно-алая кровь.
— Мы сами не должны совершать никаких убийств; тогда и партии не будутнападать друг на друга. Ведь знак-то всегда подаем именно мы.
— Мы, — повторила мадам Екатерина, уже не сдерживая своего раздражения; оначуть не задохнулась от злости. Оказывается, эта ученая особа, расходующаяслишком много постельного белья, следила за всем гораздо внимательнее, чемможно было ожидать, в те дни, когда она так безобидно держалась за материнскуююбку! И сама открыто в этом признается:
— Я ведь не дурочка, мама. И частенько слышу такие речи, истинный смыслкоторых вскрывается только потом. Моему брату, королю, вы говорите то, чего онсам еще не понимает. Но я-то ученая; я понимаю язык птиц, — добавила она, точнопо наитию. Однако это было просто воспоминанием о бесчисленных статуях из еесна, которые явственно говорили с ней, хотя они только щебетали, точно самыемелкие птички «с островов».
— Как ты думаешь, сын мой, не дать ли нам твоей сестрице опять маленькийурок? Он на нее однажды очень хорошо подействовал. Вы помните, сир, то утро,когда наша толстуха Марго проспала с Гизом несколько дольше, чем следовало? —Тусклые глаза из-под маски как будто слегка блеснули.
Но теперь Карл не имел желания сечь свою толстуху Марго. В голове у негокое-что кое с чем связалось; сопротивление его мышления вдруг исчезло. Онвоскликнул:
— Она права, что запрещает убийства! Я тоже запрещаю!
— Уходите! — Мадам Екатерина жестко и холодно указала им на дверь, возлекоторой сегодня даже не было охраны. Поэтому старуха опасалась худшего, и еенепоколебимое самообладание далось ей нелегко. Карл, этот потомокрыцарей-варваров, мог просто заточить ее в темницу; ведь ее сын д’Анжу, хоть оней во много раз ближе Карла, не заступится за нее; что случилось, то случилось.А в этой чересчур любознательной девице она сейчас впервые увидела для себяугрозу. Однако Екатерина не потеряла власти над собой. — Уходите! — Но, увы,они не ушли.
— Адмирал Колиньи должен жить!
— Король Наваррский должен жить!
Они крикнули это одновременно; оба имени словно старались заглушить другдруга. Старуха пожала плечами.
— Вот видите, у вас нет единодушия.
— Я хочу того же, что и моя толстушка Марго.
— Мой брат король меня поддержит.
Значит, перед ней союзники. Но как только мадам Екатерина чувствовала, чтоона уже не сильнейшая, она прибегала к хитрости.
— Давайте заключим договор, милые дети. Вы назвали два имени: ни одному изэтих лиц я не желаю никакого зла. Я пальцем не пошевельну для того, чтобкто-нибудь из них погиб. Но если один все-таки погибнет, тогда, дорогие детки,не требуйте от меня, чтобы я продолжала защищать другого. Да это было бы уже ине в моих силах, — добавила она скорее жалобно, ибо ее дочь вдруг точновыросла. Королева Наваррская стала даже выше ростом благодаря знанию иволе.
— Я понимаю язык птиц, — бросила она свысока бедной старухе. — Двуязычныеречи вашего величества надо толковать так, что вы сначала прикажете умертвитьгосподина адмирала, а затем короля Наваррского, моего супруга.
— Ну, что ты говоришь!
— Она догадалась! — вдруг радостно воскликнул Карл. — Моя толстуха Марго —умница, она все знает! Но господин адмирал должен жить. Я приказываю. Он мнеотец.
— Ну, что ты говоришь! — повторила старуха, отвернувшись от своегосына-тугодума, и обратилась к несравненно более сообразительной дочери. — Самаподумай, может ли кто-нибудь из нас запретить человеческим страстям и ненавистипартий толкать людей на убийство?
— Но не на убийство короля, моего мужа!
— Я так же мало могу воспрепятствовать этому, как и ты. Никто не знает, счего именно начнется.
— Ты знаешь.
— Ты знаешь! — зарычал Карл.
Старуха вздрогнула, потом напустила на себя скорбь, благородную скорбь;никаких слез и нытья, осанка женщины, возложившей на свои плечи тяжелый грузмногих печальных, но необходимых деяний, за которые придется нестиответственность.
— Вот тут, — сказала она, повертев указательным пальцем у виска, — стоит вовесь рост дом Валуа. Не у вас. Вы молоды и следуете своим прихотям… Я однаподдерживаю своим разумом это великое бремя, иначе все бы рухнуло — и наш домтоже.
Это было ее самой искренней минутой; и эта искренность оказала своедействие. Старуха и сама не понимала, почему после этих слов оба союзникапритихли. Это несколько сбило ее с толку, она переоценила свой успех и тут жесовершила ошибку, заявив:
— Пусть ты влюблена, но ты моя дочь. А мы знаем, что в конце концов остаетсяпосле всех наших бурь — только мы сами. Маленький Наварра, как и все твоимужчины, старается изо всех сил. Но настанет утро, когда ты уже не найдешь насвоем ложе отпечатка его тела. В первый раз ты спросишь: куда же он делся. И вовторой раз спросишь. А в третий уже не спросишь, и уже не захочешь непременнознать во всех подробностях, как он исчез.
Однако Медичи разглагольствовала напрасно. Марго повторила голосом бога:
— Сказано: не убий.
— Вот еще новости, — пробормотала мадам Екатерина, покосившись напотолок.
— Или я приму протестантство.
— Или она примет протестантство! — зарычал Карл; и огорченная мамашавынуждена была признать, что ее дети явно стакнулись.
— Я требую жизни для короля Наваррского.
— Я требую жизни для адмирала Колиньи.
— Да пропади ты пропадом со своим неугомонным старым драчуном! Он готовпогубить королевство, а ты его еще отцом зовешь! — Она хотела выставить изкомнаты сына, чтобы поладить с дочерью.
— Ну, хорошо. Поедешь со своим Наваррой в Англию. Англичанка плохо помогутнам; но Елизавета и ее деньги нам необходимы, раз твой брат Карл со своимпапашей Колиньи сажают нам на шею австрийский дом. Поезжайте когда хотите!
Она сделала только одно легкое движение, как бы отпуская дочь; говорить онабольше не могла — то ли притворялась, то ли в самом деле обессилела. КарлДевятый последовал за сестрой.
А дочь тут же вернулась к тому подчиненному положению, в котором прожила всюжизнь; опустив голову, она преклонила колено и послушно удалилась. Карл был такпоражен совершенно нежданной победой Маргариты, что совсем позабыл о своемделе, да еще в ту самую минуту, которая оказалась для него решающей.
Знамения
Марго пошла к мужу. Она пожертвовала преимуществами, которые ей давалообиженное самолюбие, и сделала первый шаг, хотя утром Генрих и покинул ее вгневе. Но его можно извинить, ибо мужчина вообще безрассуднее женщины, а крометого, она не могла не признать, что, говоря по совести, у него были основаниянегодовать и на ее прежние любовные связи — хотя все это теперь позабыто — и накое-что другое. Другое — значительно хуже, и хуже, главным образом, для нее, ане для него: ибо у Генриха нет такой твердой уверенности, как у Марго, что егомать отравлена ее матерью. И все-таки ей удалось загладить это злодеяние, игрозное препятствие, неизменно встававшее между ними, теперь устранено: онаспасла ему жизнь. Марго боролась за жизнь Генриха, призванная к этому посланнымей свыше сновидением: она победила и, окрыленная, спешила получить заслуженнуюнаграду.
Тем временем Генрих искупался, переоделся; и он сам и его комната былипродушены благовониями. Когда Марго вошла, во взгляде, которым он ее встретил,было такое же горячее желание, как и в ее глазах. Кровь у обоих закипела, ихохватил единый порыв, и они чуть не кинулись друг другу в объятия. К сожалению,в комнате был третий, малый ростом, но веселый поэт и друг Генриха,Агриппа.
— Добрый Агриппа, — заявила королева Наваррская, — дайте мне возможностьсообщить королю, моему повелителю, важную государственную тайну.
Д’Обинье любезно ухмыльнулся; однако перед тем, как удалиться, отвесил трипоклона вместо двух: первый королю, второй — королеве и третий — королевскойкровати. Молодая чета от души рассмеялась, а Генрих сказал:
— Возлюбленная королева! Я сильнее сгораю от желания проникнуть в вашувеликую государственную тайну, чем вы полагаете, — при этом он бросил взгляд наложе, — но все-таки пусть Агриппа закончит свое сообщение. Он узнал обудивительных предзнаменованиях.
— Не предзнаменования, сир, я этого не говорил. Просто небольшиепроисшествия и приметные мелочи повседневной жизни.
— Неужели в Париже такие случаи происходят повседневно, Агриппа? Скажитесами, дорогая королева, разве здесь действительно на каждом углу собираютсятолпы народа, чтобы послушать ваших священников, которые громят ревнителейистинной веры? Стоит поп на тумбе или на ступеньке и призывает душить и вешать.И вдруг все срываются с места, потому что заметили какого-то гугенота,отставшего от своих. Несчастный старается удрать, но толпа сбивает его с ног ирасправляется с ним. И это, по-вашему, мелочи повседневной жизни?
Ее лицо покрылось смертельной бледностью. «Дело обстоит хуже, чем я думала.Смотри, Марго, опасность приближается, сейчас захлопнутся ворота. Бежимотсюда, мы все втроем должны бежать!» Поэтому-то ей и было все равно, кто тутеще, кроме них двоих. — Генрих, возлюбленный мой повелитель, послушайте меня!Сегодня же вечером, когда улицы опустеют, мы с вами уедем в Англию. — Он хотелбыло возразить, но она остановила его движением своей прекрасной руки.
— Генрих, возлюбленный мой повелитель! Поймите же, насколько все это междусобою связано: спокойствие в Париже зависит от победы во Фландрии, а победазависит от английского золота. Победа господина адмирала будет победойпротестантов, но под его командованием сражаются и ваши и наши войска. Ведь это