Все вдруг заговорили с Карлом совсем иначе, чем вправе ожидать король. Словновсе его понимание роли государя подвергалось сомнению. Король должен бытьдалек и недоступен, точно на портрете, всем своим видом он держит людей напочтительном расстоянии — тем, как он стоит, выступает, смотрит на них косящимвзглядом из-под полуопущенных век.
Поэтому Карл Девятый выпрямился как можно величественнее — насколько этобыло возможно в ночной сорочке, к тому же он запутался в ней ногами. Посмотрелсвоим косящим взглядом на вторгшихся к нему наглецов и заявил: — Судебное делопойдет своим чередом. Виновность Гизов ясна. Я покараю их. Такова мояволя.
А мадам Екатерина ему в ответ: — Нет, не твоя. Это воля твоих гугенотов, аты лишь их орудие, бедный сын мой. Если же ты будешь допрашивать Гизов, онитебе скажут, что действовали только по указанию твоей матери и твоего брата,ибо именно мы повелели стрелять в адмирала, чтобы спасти тебя.
Она преподнесла ему это чудовищное разоблачение, даже не повысив голоса,даже не пожав плечом; поэтому в первую минуту он не в силах был сообразить, чтоименно она совершила. И довольно спокойно переспросил: — Ты повелела? Мать,этого не может быть!
Она сидела перед ним, подняв взор к потолку, но неотступно продолжаласледить за сыном. Три итальянца уже хотели снова вмешаться. Д’Анжу приказал иммолчать, он с трудом сдерживал дрожь. Наступила опаснейшая минута; напраснолюбимчик королевы перед тем убеждал ее не открывать Карлу правды. Она жесчитала, что правда жестка, как палка, и потому очень полезна ее бедному сыну.— Да, я повелела, — подтвердила она и продолжала сидеть все в той же позе,глядя в потолок и зорко наблюдая за происходившими в сыне переменами. Карлпобледнел, потом вспыхнул, сделал резкое движение к двери, сдержался. В течениедвух-трех секунд казалось, что он вот-вот вызовет стражу и всех тут жеарестует, в том числе и свою мать.
Этого не случилось. Кровь бросилась ему в голову, он покачнулся. — Сядь, сынмой, — посоветовала она ему, а любимчику сделала знак, чтобы тот перестал такнелепо трястись.
«Мясник колеблется, — подумала она о Карле Девятом. — А моими действиямиГабсбург будет доволен, да и созвездия хотят этого. Все в порядке».
Карл оперся о спинку стула и злобно процедил: — В монастырь бы вас заточить,мадам, вы сделали меня убийцей моего лучшего друга и призвали на мою головупроклятия современников и потомков.
Однако мадам Екатерина не утратила своего спокойствия, оно доходило докакой-то тупости и в конце концов должно было парализовать каждого. Онанеумолимо шла к цели: — Так как ты уже заслужил проклятие, спаси хоть своюжизнь и свой престол! Ведь достаточно одного удара мечом!
Он понял, кому нужно нанести этот удар. И, словно сам был им сражен,повалился на стул. Он совершил роковую ошибку: отныне все, по одному иливместе, уже могли нажимать на него сколько им было угодно. — Ведьодин-единственный удар мечом, сир, прикажите нанести его и тем самымпредотвратите неисчислимые бедствия и избиения многих тысяч!
Карл судорожно помотал головой и закрыл глаза. — Парижские кварталывооружаются, — воскликнул д’Анжу, осмелев, и стукнул кулаком по столу. Париждействительно хватался за оружие, но виной тому был сам д’Анжу, пустивший слух,будто на Париж идут ускоренным маршем несметные полчища гугенотов.
Карл чуть приоткрыл глаза и бросил на брата усталый взгляд, полный глубокогопрезрения. Припертый к стене, потерявший мужество, он все же на свой ладсопротивлялся; он замкнулся в себе и глубоко презирал их. Тогда заговорщикиудвоили усилия, стараясь скопом сломить волю одного человека: — Ты уже неможешь отступить… Вы уже не можете, сир… отступить… — Один поддерживалдругого, голос предыдущего сливался с голосом последующего и все-такисамостоятельно проступал сквозь остальные: низкий глухой голос старухи,крикливые голоса обоих итальянцев и еще чей-то, скрипучий, как у попугая. Ад’Анжу и Таван то и дело как бы вонзали в эту мешанину подзадоривающий боевойклич: — Смерть адмиралу!
Карл терпел пытку целый час. Время от времени он повторял, хотя его никтоуже не слушал, да и не намерен был слушать: — Я не позволю пальцем тронутьадмирала. — И еще говорил: — Я не могу нарушить свое королевское слово. — Онего дал французскому дворянину, но забыл, кто перед ним сейчас. Поэтому он всеравно что ничего не сказал.
Вдруг у него вырвался стон, однако он поборол свою слабость, поднял голову иугрожающе простер руки к двери. «Значит, все-таки решил позвать стражу?» —подумала его мать, и ей стало не по себе. Но он сделал нечто гораздо болеенеожиданное. Он спросил:
— Где брат мой?
Тут воцарилось глубокое молчание; все смотрели то на него, то друг на друга.Что он хотел этим сказать? Кого имел в виду? Мать ответила: — Твой брат здесь,сын мой. — Но так как ее ответ не оказал на него никакого действия, онаперестала что-либо понимать. Во всем, что касалось фактов, мадам Екатеринунельзя было смутить, но перед чувствами она терялась. Да ее и не было при том,как однажды вечером ее бедный пьяный сын, словно затравленный, шептал на ухосвоему зятю: — Наварра! Отомсти за меня! Потому и сестру тебе отдаю! Отомсти заменя и мое королевство!
По чистой случайности молодой король Наварры в это время лежал в постели,окруженный сорока протестантами. Но ведь он мог бы и встать. Немало требованийсобирались они предъявить королю; можно было и не откладывать до утра, аотправиться к нему сейчас же и, располагая превосходящими силами, взятьприступом его прихожую. Вот дверь уже распахивается: брат мой! Ты пришелосвободить меня!
Но дверь не открывается, брат оставил его, несчастный понял, что конецблизок, и мадам Екатерина это сразу по нему увидела, в таких вещах онаразбиралась. Карлу кажется, что он всеми предан, брошен на произвол судьбы.Скорее нанести последний удар, добить его. Опираясь на палку, она вскочила сместа, схватила за руку своего сына д’Анжу и закричала громче, чем все оникричали до сих пор: — Уйдем отсюда, бросим этот двор, чтобы спастись от гибелии не видеть катастрофы! А как легко было ее избежать! Но у твоего брата нетмужества! Он трус!
Услышав это, Карл вскочил. Трус! Ему почудился свист хлыста, словно егоударили по лицу. Перед ним разверзлась бездна — ведь мать отступилась от него,В нем бушевали противоречивейшие мысли и чувства: честь, страх, ярость исознание своей правоты — все перемешалось, ему чудилось, что он весь истерзан;его лицо подергивалось; он готов был упасть перед ними на колени и готов быллюбого из них заколоть кинжалом. Однако он избрал третье — он словно обезумел.И эта вспышка бешенства в последнюю минуту спасла его от гибельного отчаяния.Карл забегал по комнате, зарычал, чтобы еще пуще разжечь себя. В егонеистовстве было столько же актерства, сколько и подлинного ужаса, от которогосодрогалось все его существо. Он носился взад и вперед, расталкивая иотшвыривая к стенам всех, кто попадался ему на пути. Мадам Екатерина выказаладаже неожиданную резвость: присела за шкафом, напоминавшим крепость, истаралась определить, до каких пределов он доведет свою ярость. Даже тут онасомневалась в способностях своего бедного сына.
Но вот Карл остановился посреди комнаты, чтобы лучше выделяться какцентральная фигура и живое воплощение угрозы. Царила мертвая тишина; несмотряна это, он взревел: — Тише! — Все еще разжигая себя, он начал извергать хулу наматерь божию. Затем открылась и цель его безумия: — Вы хотите убить адмирала —и я хочу! И я хочу! — заревел он так, что у него в самом деле головазакружилась. — Но пусть и все остальные гугеноты во Франции, — свирепоевращение глазами и рев, — пусть все тоже погибнут! Ни одного, ни одного неоставляйте в живых, а то он явится потом упрекать меня! Уж от этого увольте,да, увольте! Ну, действуйте же, отдавайте приказания. — Топанье ногами и рев. —Ну? Скоро? А не то…
Но никакого «а не то» быть не могло, и несчастный отлично это знал. Онизаспешили, толкая друг друга, ибо каждый старался выскочить из комнаты первым.Последней выходила мать: в дверях она обернулась и одобрительно кивнула ему —что было совсем необычно. Притворив за собой дверь, она на миг задержалась,прислушиваясь, как он себя теперь поведет. Пожалуй, в комнате стало слишком ужтихо. «Обморок? Но ведь не слышно, чтобы он упал. Нет, едва ли. Конечно, нет»,— решила мадам Екатерина и, переваливаясь, озабоченно поспешила за остальными.Ибо многое надо было еще решить и сделать без промедления.
Если она раньше мысленно заглядывала в бездну, то не слишком верила, чтокогда-нибудь действительно достигнет другого края. И вот она уже на той стороне— благодаря своему терпению, отваге и предусмотрительности. Поэтому ей однойпринадлежит по праву верховное руководство предстоящими событиями. Ее сынад’Анжу нужно держать от всего этого подальше. Будущему королю не подобает личноучаствовать в таком предприятии, которое, хотя оно полезно и своевременно,все-таки может оставить на действующих лицах кое-какие не совсем приятныеследы. Полночь. Какой завтра день? Ах да, святого Варфоломея. Как бы нашидеяния ни шли в ногу с мировой историей, нам всегда грозит опасность, что онибудут поняты неверно и что благодарности за них мы не получим.
Признание
И вот они ворвались во двор его дома. Адмирал Колиньи услышал, что в дверьгрохают кольями и прикладами. Кто-то командовал: он узнал резкий, раздраженныйголос — это Гиз. И тут же понял, что его ждет смерть. Он поднялся с постели,чтобы встретить ее стоя…
Его слуга Корнатон надел на него халат. Хирург Амбрауз Паре спросил, что тампроисходит, и Корнатон ответил, взглянув на адмирала: — Это господь бог. Онпризывает нас к себе. Сейчас они вломятся в дом. Сопротивление бесполезно.
Стучать внизу перестали, ибо Гиз обратился с речью к своему отряду. В этомотряде было очень много солдат, среди них — и солдаты из охраны адмирала,которых король Наваррский разместил в лавках напротив: он, видно, непредполагал, что их начальник может предать Колиньи из одной только ненависти.