факелов причудливо освещал горбы и наросты. А их владельцы пристально следилиза королевской партией.
— Наварра, куда ты дел мою толстуху Марго? — спросил Карл, делая ход. — Ипочему не появляется моя мать, раз она поймала вас, гугенотов, как птиц, налипкие прутья? Да, а где же все придворные дамы? — Он вдруг заметил, что средизрителей мало особ женского пола.
Его брат д’Анжу что-то сказал ему вполголоса. Сам Карл не снизошел дошепота: — Моя мать-королева в эту минуту принимает иноземных послов. Ониоказались в ее кабинете все сразу. Вот как обстоит дело. Но явиться ко мне онине почли нужным. Впрочем, мы и не заметили их прибытия. Они появились совсемтихо: посланцы великих держав владеют и великим искусством становитьсянезримыми. — Он небрежно бросил на стол вторую карту. Все в нем выдавало тайноепрезрение, казалось, он говорил: «Я знаю, во что вы играете, и хотя тоже играюс вами, но держу вас на должном расстоянии».
Лотарингец сдал по четыре карты. Игра называлась «прима», и выигрывал тот, укого были карты всех мастей. Наварра открыл свои карты — у него оказались всечетыре масти. — Генрих, — вдруг сказал другой Генрих, из дома Гизов, — тебе этобудет приятно. Дело в том, что для меня послы не остались невидимками. Онивыразили свое удивление, что именно тебя мы оставили в живых. — Но это былпросто вызов, ибо любой посол меньше всего хотел бы показаться сегодня с этимГизом. В ответ Генрих Наваррский еще раз открыл свои карты: по одной от каждоймасти.
Когда он тут же открыл их в третий раз, один из игроков взорвался: это былд’Анжу. Он дерзнул ударить кулаком по столу, несмотря на свой страх передприпадками Карла. Но теперь им самим овладела ярость. Веселости и благодушияпобедителя как не бывало. А послы так и не прибыли. На самом деле мадамЕкатерину терзала нетерпеливая жажда услышать поздравления. Пока иноземцы неодобрят ее деятельность, она не решится выйти из своих покоев и не выпуститМарго. Гиз со своей стороны бесстыдно разыгрывал народного любимца и огорошиваллюдей и ростом и мощными телесами даже больше, чем чванством. Но Карл Девятый,которому и в голову не приходило самому проучить этого нахала, радовался. «Ишь,сразу видно, что тайный гугенот», — с ненавистью думал, глядя на него, брат.Д’Анжу чувствовал, что двор уже начинает догадываться об истинном положениивещей. Лица у всех становились озабоченными: куда податься? Чью сторонупринять? Такие лица бывают у предателей. Подумать только: ведь и городзапуган, все готовы, так же как и двор, чуть ли не отречься от Варфоломеевскойночи! Торжество любимого сынка вдруг сменилось таким озлоблением, что он дажевсхлипнул. Вот вам, награда за отвагу! Людей хотели вывести из жалкогосостояния, поднять их и ради столь возвышенной цели поступились даже совестью ичеловечностью. Сами себя освободили от христианских обязанностей и заветовистины. И все — он, д’Анжу, воспитанный в Collegium Navarra священниками игуманистами, он отлично знал цену тому, что совершил. «Я же не Гиз… которыйтак кичится своими телесами, что уже голову потерял! Я сознательно стал главнымвдохновителем Варфоломеевской ночи, — говорил себе д’Анжу. — А ее простили бынам только в случае удачи. Но с каждым часом она все больше смахивает нанеудачу».
Факелы догорели, и смола перестала капать; король и его партнеры, осажденныеподступившим мраком, продолжали играть в неверном, меркнущем свете. Д’Анжусобрался было во второй раз стукнуть по столу и опрокинуть его, как делал егобрат во время припадков. Но тем временем лотарингец снова сдал карты. Кулакнаследника престола замер в воздухе. А Наварра опять предъявил четыре масти. —Колдовство! — прорычал Карл. Двор ответил протяжным жужжанием, в которомслышались и удовольствие и ужас. Ведь когда перед тобой происходит непостижимоеявление, оно волнует. Но объяснять его смысл иногда опасно.
Однако двор избавили от этой заботы. Королевская партия была вдруг позабыта:перед новыми событиями все остальное отошло на задний план. В вестибюльвступили пажи, они несли зажженные канделябры, появлялось все больше этихсветоносцев, с натыканными в канделябры восковыми свечами — и вдруг в замкезапылало бесчисленное множество огней, хотя еще совсем недавно здесь нельзябыло раздобыть ни одной свечки. Со вздохом облегчения двор устремился к дверям,однако стража теснила дворян обратно; непонятное зрелище развертывалось у нихна глазах. Находившаяся за вестибюлем приемная короля осветилась, и в ней сталивидны мальчики, выстроившиеся рядами. Их волосы, доходившие до плеч,поблескивали, озаренные пламенем свечек, которые они держали перед собой, а нагруди сверкала серебряная парча. Противоположная дверь приемной налиласьсветом. Дальше, за поворотом, начинались покои королевы, они тонули во тьме; ивот неведомо откуда приближается безмерно более яркое сияние, подобное сияниюрая и непостижимых обетований; от него начинают трепетать сердца, ему нельзя недивиться вслух, когда стоишь тесной толпой, так, как стоят сейчас придворные, аза ними темнеет зала, где гаснут багровые факелы.
— Господин рыцарь, у меня бьется сердце.
— И у меня, мадам. Что там такое?
Именно этого Екатерине Медичи и хотелось: так она все это задумала ирассчитала. Хотя она, как и подозревал ее сын д’Анжу, томилась тревогой, оттогочто иноземных послов все нет и нет, он должен был, однако, предвидеть, чтоникакие разочарования не могут смутить его мать или выбить у нее оружие из рук.В отличие от большинства людей она в минуты тщетного ожидания не волновалась, а— была спокойна до тупости; случайные промахи только подстегивали ееизобретательность.
Мадам Екатерину, точнее, Екатерину Медичи, во время учиненной ею резнинесколько раз охватывал страх, что вполне объяснимо слабостью нашейчеловеческой природы. Подобные деяния, даже если они исподволь подготовлены итщательно продуманы, могут все же кончиться не так, как мы ожидаем. Словом,мадам Екатерина, точнее, Екатерина Медичи, неслышно ковыляла со своей палкой покомнате, тревожно косилась на рослых телохранителей, стараясь угадать, долго лиэти немцы и швейцарцы будут защищать ее комнату и ее драгоценное старое тело,если сюда ворвутся гугеноты. Однако она возилась в своем шкафчике, имея в видуне только врагов, но и охрану. Не безопаснее ли было бы для нее самой, если быэти здоровенные молодцы, глотнув хорошего вина, лежали бы на полу недвижимо?Тогда с помощью нескольких искусных уколов и порезов можно будет придатьпроисшедшему видимость кровавой свалки, и каждый решит, что королеву утащили иприкончили. А пока что, сидя в ей одной известном тайнике, она ждала бы, когданастанет ее время! А это время должно наступить незамедлительно.
Все человеческие заблуждения и все ошибки истории происходят оттого, чтолюди забывают, какая судьба неукоснительно и неотвратимо предназначена всемумиру вообще и этой стране в частности: попасть под пяту и под иго Рима и домаГабсбургов. Флорентинка раз и навсегда в этом уверилась. В те минуты, когда ееволе противились даже ее сыновья, она грозила, что вернется в свой роднойгород. На самом деле она об этом и не помышляла, ибо смотрела на себя, как наодно из главных орудий всемирной державы, призванной подчинить себе Францию,разумеется, ради ее же пользы, а главное, ради блага правящего дома.Французские протестанты считали эту женщину уже весьма зрелых лет прямо-такисатанинской злодейкой. Но даже в Варфоломеевскую ночь она действовала соспокойной совестью — не так, как ее сын д’Анжу, которому приходилось сначалапокончить в себе самом с гуманистами из Collegium Navarra.
Его мать была уверена, что стоит на верном пути и что это путь успеха. Инемало должно было пройти времени, покамест мадам Екатерина наконец убедилась,что Варфоломеевская ночь была ошибкой. Тогда ее сыновья уже лежали в могиле,лилась кровь, королевство пылало, разваливалось, а к престолу шел спаситель —незначительный принц с юга. Однажды она поймала его в западню, и приманкойпослужила ее дочь Марго.
Вот он сидит, смотрите! Он лишился друзей, солдат, он бессилен, над нимглумятся. Даже единомышленники, и те будут презирать его, когда он отречется отих веры, а эта минута не за горами! Быть зятем королевы Франции он тоже теперьнедостоин, бедный шут! Двор должен его осмеять! Так решает умная женщина весьмазрелых лет. Это разумнее, чем прикончить его. Английской королеве приятнеебудет услышать, что он смешон, чем, что он убит. Я осведомила ее обо всем и вдостаточной мере убедительно: она примет Варфоломеевскую резню как несчастныйслучай, который всегда может приключиться, если, будучи еретичкой, она неспособна понять, сколь очистительным было это деяние! К черту послов, которыесегодня так и не явятся! Они еще будут извиняться за свое промедление!Разумеется, не следует допускать у людей каких-либо колебаний. Большие удачибывают вначале нередко омрачены всякого рода помехами. Скорее бороться с этим,противодействовать! Пусть у придворных будет хорошее расположение духа, пустьрассказывают повсюду, как ярко осветила Лувр наша великая победа!
И мадам Екатерина тотчас оживляется, отдает приказания. Прежде всего онапосылает за своей невесткой — эрцгерцогиней, живой декорацией, которую редковыставляют напоказ и обычно хранят в тихом флигеле нижнего этажа; эти покои всущности должна была занимать Екатерина, но она предпочла более роскошные,здесь, наверху. Одеванием своей дочери Марго она руководит сама. Жемчуга,белокурый парик, диадема, венки и лилии из алмазов — вот она, холоднаяусыпальница любви, вот в чем должна появиться роскошно убранная красавица.Нет, не платье из золотой парчи! Золото вызывает совсем иные образы. Так какдочь настаивает на своем самом роскошном наряде, рука мамаши решительно ипребольно награждает ее пощечиной; щеку приходится опять набелить. Затемстаруха велит принести арапник. О нет, не для принцессы, та усмирена… Ещеодно человеческое существо должно явиться, сюда и подвергнуться дрессировке,— нельзя терять ни минуты: обе вереницы пажей с канделябрами уже дошли добольшой залы. Торжественный луч высочайшей королевской власти падает на