бы увидеть рядом с ним сестру короля Франции; тогда сами собой распахнулись быдаже городские ворота Бордо! Что же касается его маленькой Катрин — ах, Катрин,поскорее бы ты очутилась здесь! Будешь восхищаться моими оранжереями, будешьучить попугаев говорить, будешь слушать пение удивительных птиц, которых ты ещеникогда не видела, Катрин, — канареек! Кроме того, девчурка такая пылкаягугенотка, что сейчас же поднимет меня во мнении сторонников истинной веры; амнение это, увы, не слишком высокое.
Причина, конечно, та, что он путался со многими женщинами. Но, во-первых,есть очень много таких, которые стоят нашей любви — каждая на свой лад: однапленяет своим пьянящим ароматом, другая — невинной чистотой цветка. У такой-тофрейлины недоверчивая мамаша, и Генрих скачет верхом целую ночь, чтобы поспетьк утру на раннее свидание. Отбить потаскуху у парня гораздо легче. Была уГенриха связь с женой угольщика. Тот жил в лесу, и у него обычно съезжалисьохотившиеся придворные. Она крепко любила своего короля, и он ее достаточногорячо, чтобы однажды заставить все общество — господ и слуг — прождать поддождем, пока он лежал с ней в постели. Кто не знает этих внезапных вспышекстрасти, которые проходят бесследно! Правда, через двадцать лет Генрихпожаловал угольщику дворянство. И не раз потом король вспоминал хижину в лесу ииспытанные им там незабываемые радости. Ибо женщина — это его живая связь снародом. В ней познает он народ, сливается с ним и благодарит его.
За сестрою в Париж он послал своего верного Фервака. Хотя честный вояка ипредал его, но успел также изменить и королю Франции, а что может быть надежнеечеловека, которому уже никто не доверяет! Фервак, несмотря на все препятствия,действительно доставил принцессу целой и невредимой, но она пробыла в Неракенедолго: брат самолично проводил ее. Но там и верования и нравы были строги,даже его собственные, когда он туда приезжал. В По, где обоих растила дорогаяматушка, его видели только с сестрой под зелеными деревьями их детства. Тамстояла причудливая беседка, и над ней склонялись высокие кроны. Сюда не разуходила и Жанна, когда ей хотелось посидеть со своими детьми в свежей, бодрящейтени, и ей чудилось, что в шелесте листьев она слышит дыхание божие. Природабыла тайной предвечного, одной из его тайн.
Садовники тоже служили богу, только под другими знаками, чем священники.Шантель — так звали садовника, с которым Генрих беседовал точно с мудрецом; онпостроил садовнику новый домик. А главная аллея парка носила имя мадам, имяЖанны. Там гуляют теперь ее дети; брат наклоняется к сестре. А сестрадумает:
«Смотри-ка! Да мы замешкались, и уже близится вечер. Сегодня сад кажется намтаинственнее, сумерки неслышно уносят его из обычного пространства и строяжизни. Даже каменная женщина, непрерывно льющая воду из своего бочонка, дажеона сравнялась цветом с вечерними кустами и уже лишена права на белизну иблеск. И все мы, как христиане, между собой равны: это особенно чувствуешь втакой час. Я, его сестра, без сомнения, должна видеть в нем своего государя, ноздесь он все-таки больше брат. Заговорить? Это так трудно, я боюсь. Но менятянет расспросить его об этой пресловутом бале в Ажене», — Братец!
— Что такое, сестричка?
— Ходят такие нехорошие слухи.
— Ты имеешь в виду бал в Ажене?
Она так испугалась, что вдруг остановилась. Ее хромота обычно почти не былазаметна, Екатерина даже могла танцевать. Но в этот миг она бы захромала. А братторопливо сказал: — Я знаю про эти разговоры, конечно, знаю; все это выдумалитолько затем, чтобы выжить меня с моими дворянами-протестантами из городаАжена. Сначала после моего побега из Лувра я решил жить там. И сейчас жедуховенство с церковных кафедр начало травить нас. Господин де Вийяр немедленнопринялся клеветать. А самое худшее просто выдумали католические дамы, которымзахотелось позабавиться. Знай, сестричка, что немало представительниц твоегопола любят сочинять то, чего на самом деле не было.
— Оставь это, братец, скажи только: правда, будто на бале в Ажене, когда взале было полным-полно городских дам, ты и твои дворяне вдруг погасилисвечи?
— Нет. Я бы этого не сказал. Правда, я заметил, что в большой зале сталонесколько темнее. Может быть, много свечей догорело одновременно. А иногда ихзадувают из озорства; даже сами дамы.
Но тут Екатерина рассердилась.
— Ты отрицаешь слишком многое. Лучше бы у тебя было поменьше отговорок,тогда я в остальном охотнее тебе поверила бы. — Это уже не были слова неопытнойдевушки: это был не ее детский голосок, испуганно повышавшийся на концах слов.И Генрих, в свою очередь, испугался: теперь с ним говорила не сестра, а егострогая мать. Разницы он не мог увидеть, ибо уже стемнело. И он, точно мальчик,признался:
— Говорят, мои дворяне старались перецеловать дам в темноте. Но ни один непохвалялся тем, что хоть одну из них обесчестил. А возможность у них была, идаже подходящее расположение духа. Потом, конечно, все отпирались, так какразразился скандал.
— Хорошо же вы вели себя! — сказали Жанна и Екатерина. — Разве это тестрогие нравы, которые ты должен был беречь у нас на родине? Нет, тыпредпочитаешь показывать, чему научился в замке Лувр от врагов истиннойверы.
У него даже дыхание перехватило. То, что он затем услышал, задевало уже еголично: — Дело не только в том, что несколько обесчещенных дам умерли от страхаи стыда. Ты повинен еще во многих несчастиях, они происходят повсюду, где ты,во время своих разъездов, совращаешь женщин. Я не хочу их перечислять иприводить имена, ты и сам отлично знаешь. Лучше я напомню тебе, что мы должнылюбить бога, а не женщин.
Он молчал. Проповедь, которую начала сестра, необходимо было выслушать доконца.
— Нам прежде всего надлежит упражнять свое сердце в повиновении богу. Сэтого надо начинать; но вполне мы достигнем цели, только если в этом будутучаствовать и наши глаза, руки, ноги — все наше существо. Жестокие руки говорято сердце, полном злобы, а бесстыжие глаза — о сердце порочном.
Она продолжала горячо и красноречиво убеждать его. Принцесса Екатеринаполучала письма из Женевы и старалась запомнить их содержание, но и ейпредстояло уже недолго следовать этим советам. А ее брат Генрих в темнотерасплакался. Слезы у него лились легко, даже по поводу того, чего изменить былонельзя, да и менять не хотелось; сейчас он разумел под этим не толькособственную натуру, но и столь родственную ему натуру сестры. С присущим ейблагочестивым рвением боролась бедняжка против своей любви к кузену ГенрихуБурбону, который в данное время охотился на кабанов. Но достаточно будет емуявиться собственной особой, и все произойдет так быстро, что Екатеринаопомниться не успеет! Детской невинности должен прийти конец — это брат иоплакивал. С другой стороны, он находил совершенно естественным, что конец ееневинности когда-нибудь наступит. Он ласково обнял сестру со смешанным чувствомжалости и одобрения и прервал поцелуем ее самую удачную сентенцию. Затем отвелЕкатерину домой.
И поскольку всякая нежность, даже по отношению к собственной плоти и крови,и всякое волнение чувств может быть переведено на язык денег, принцессаЕкатерина на другое утро получила от своего дорогого брата в подарок одингородок, который и ему самому пока не принадлежал. Мятежный городок, до сих порне желавший его впустить; Генриху предстояло еще завоевать его для своейдорогой сестрички. И еще много восхитительных подарков получала онавпоследствии от своего брата-короля, когда дарить стало для него возможным.Однажды он преподнес ей семьсот прекрасных жемчужин и сердечко, осыпанноеалмазами; о цене была осведомлена только его счетная палата. Впрочем, и часы,проводимые им в По, всегда были считанные. И вот уже на прекрасную мебель вбольшом городском дворце опять надевают чехлы; для Генриха она останетсянавсегда самой красивой. А драгоценных камней Наваррской короны он не коснется,даже когда у него не будет сорочки на смену. Итак, на коней! Посетимбеспокойные провинции! Марго нам тоже доставляет одни заботы! Брата Франциска,решившего бежать во Фландрию, она спустила на веревке из своего окна, потомсожгла веревку в камине и чуть не спалила весь Лувр. А сама тоже умчалась воФландрию, и начались отчаянные проделки! Да, друзья, отчаянные! Так говоритГенрих в своем тайном совете.
Тайный совет
Члены совета попарно направляются в замок. Парадная лестница в садураздваивается, и те господа придворные, которые не в ладах друг с другом, могутподниматься с разных сторон. Между обоими крыльями лестницы из стены бьет ключи стекает в полукруглый водоем. Мраморные перила тянутся от столбика к столбикутаким мягким изгибом, что каждый их невольно коснется рукой. Взгляд легкоохватывает скромный орнамент, которым резец так любовно оживил камень. Но наполпути оба крыла сливаются. Лестница становится широкой, парадной, она ведет вкоролевский замок. Слышны юношеские шаги, звонкие голоса, большинство членовсовета спешит через двор наверх и повертывает направо. Они поднимаются нанесколько ступенек, затем идут колоннадой, которая тянется вдоль фасада; накапители каждой колонны изображено какое-нибудь легендарное событие. Дверикомнат распахнуты настежь, стоит сияющий день. Быстро входят члены совета всамую большую комнату, рассаживаются на скамьях и деревянных табуретах,встречают друг друга взволнованными разговорами, обнимаются, смеясь, илисердито расходятся; все это — пока еще не вошел их государь.
В стене, непроницаемой для пуль и лишенной окон, помещается скрытый постнаблюдателя. В единственную бойницу, между прутьями решетки, солдат видит внизувесь внешний двор, крепостной ров и всю местность за ним. От городских вороттянется проезжая дорога, а на ней могут появиться враги. Мир и безопасностьцарят на обоих берегах зеленого Баиза — по эту и по ту сторону мостов. Ихназывают Старый мост и Новый. Один перекинут к тихому парку «Ла Гаренн», другойсоединяет между собой две части города. Те, кто живут подле самого замка,находятся под надежной защитой. По другую сторону моста строятся господа