придворные — с тех пор как здесь обосновался двор. Ремесленники, лавочники,челядь теснятся поближе к прочным домам сильных мира сего. Так вырастают, какзародыш нового города, целые улички, извилистые, тесные, посередине текут ручьии играют дети. Малыши с криками берут приступом высокий старый мост, старикиосторожно пробираются по нему на тот берег. И по отражению его широких арок вглубокой воде скользят одна за другой тени всех, кто живет здесь.
На верхней площадке дворцовой лестницы, где стоит круглая каменная скамья,два господина поджидают Генриха. Господин в дорожном плаще — это Филипп Морней,он считает, что Генрих ведет себя необдуманно: ездит один, когда уже темнеет, ав стране война, опять война. Мир, названный по имени монсеньера, продержалсянедолго.
Король Наваррский отправил своего дипломата искать союзников, но большинствовсеми способами старается уклониться. Есть, правда, кузен убитого Колиньи — всвое время Монморанси сам был узником в Бастилии и находился ближе к смерти,чем к жизни. И все-таки этот толстяк слишком ленив для мести или длясправедливости, как выражается Морней, и для религии, добавляет он. «Но как тытепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст моих»[24], — поясняет гугенот и доказывает — тоже отнюдь не горячимисловами, — почему должны пасть все те, кто старается извлечь из религии лишьвыгоду и недостаточно благороден, чтобы бескорыстно служить ей. ГерцогаАнжуйского, который вслепую охотится за королевствами для самого себя, Морнейпокинул и после многих опасностей и приключений приехал к такому государю, скоторым он попытается связать свою судьбу, хотя государь этот до сих пор ведетвесьма легкомысленную жизнь.
Но ведь не все решает натура, гораздо важней предназначение. И бог сильнее,чем страсти его избранника. В глубине души праведный Морней ничуть невстревожен тем, что Генрих опаздывает. Ведь он под высокой защитой.
— Вы были захвачены в плен, когда ехали сюда? — спросил господин, сидевшийрядом с ним на скамье.
— Но меня не узнали, — ответил Морней и пожал плечами; он был уверен, что внужную минуту его врагов поразила слепота. — Послушайте, как было дело,господин де Лузиньян. Мы смотрели на развалины вашего родового замка, всекругом заливал волшебный свет, так что было нетрудно поверить в сказку. Там встарину ваш предок встречал фею Мелузину, и она подарила ему такое же счастье игоре, какими земные женщины могут одарить нас в любое время. По вине феиМелузины наше внимание было отвлечено, поэтому два десятка вооруженных людейнастигли нас раньше, чем мы успели перескочить через ров. В подобныхобстоятельствах все дело в том, чтобы удачно выдать себя за другого и никак непоходить на гугенота.
Второй господин невольно рассмеялся. Если кто и походил на гугенота, то уж,конечно, Филипп Морней. И не только потому, что на его темной одежде белелскромный отложной воротник: его выдавала манера держаться, да и выражение лицабыло достаточно красноречивым. Взор не был вызывающим, но не был и обращенвнутрь. Этот взор словно вопрошал людскую совесть — разумный и спокойный, и лобвсегда был гладок. До самой старости останется этот лоб без морщин, ибо Морнейчист перед своим богом. И этот лоб будет выситься нетронутым плоскогорьем надувядшим лицом, на котором со временем появятся пятна и проложенные скорбьюборозды. Так будет некогда. Но сейчас он сидит на полукруглой каменной скамье,молодой и отважный, и ждет государя, возвышению которого ему надлежитсопутствовать. Морней и не подозревает о том, какие слова ему сужденопроизнести в далеком будущем над телом своего государя: «Мы вынуждены сообщитьпечальную, ужасную весть. Наш король, величайший король христианского мира запоследние пятьсот лет…»
Небо было очень ясным, серебряным был его свет, и мягко надвигался вечер.Генрих вышел из своего сада и прошел по новому мосту, неся в руках охапкуцветов. Увидев, что на верху лестницы стоят оба господина, он бросился к нимбегом, потребовав еще издали, чтобы его посол сделал ему доклад; выслушал его,и хотя посол не сообщил ничего утешительного, протянул ему цветок. — Кто-тоощипал его, — добавил Генрих. И невольно повел плечом в сторону беседки наберегу реки: тут они сразу поняли, кто. В тот же миг в замке над ними поднялсяужасающий шум. — Мои гугеноты убивают моих католиков! — воскликнул Генрих икинулся на замковый двор.
И в самом деле, господин де Лаварден поссорился с господином де Рони: Рони,молодой забияка, вывел своего начальника из себя, ибо нарушил дисциплину.Остальные дворяне тоже подняли крик, в комнате стоял отчаянный гам, и выяснитьпричину было невозможно. К счастью, Генрих и так отлично знал ее. Город, кудакапитан Лаварден послал прапорщика Рони, приказав занять потерянную позицию,назывался Марманд. Генриху самому пришлось вызволять оттуда мальчишку и егогорстку аркебузиров; однако он не смог предотвратить их довольно плачевногоотступления с единственной пушкой и двумя кулевринами, для которых не осталосьядер. Лаварден не желал, чтобы хоть один человек напоминал ему об этойнеудавшейся атаке на Марманд, которую он затеял против желания своего короля. Атеперь его прапорщик все-таки заговорил об этой дурацкой истории. — Молокосос!— рявкнул рассерженный начальник. — Утритесь, у вас молоко на губах не обсохло!— Рони сейчас же полез драться, причем часть дворян усердно подзадоривалапротивников, другие старались развести их. Трудно было даже поверить, что вкомнате, где находилось всего пять — шесть человек, мог подняться такой шум;впрочем, все это происходило лишь от избытка кипучих сил и жизнерадостности.И вот вошел Генрих с охапкой цветов; он бросил их своим дворянам, а своегоРони наказал по заслугам: Генрих заявил, что его службе в самой лучшей роте ипод командой лучшего из начальников теперь конец и что из внимания к крайнейюности Рони он сам, король, берется его воспитывать. Юноша не противился,ибо в сущности на это и рассчитывал. Его лицо тут же приняло свое обычноеспокойное и рассудительное выражение. Успокоился и Лаварден, да тут ещекороль обнял его.
Кто-то стал возмущаться несколькими городками, которые якобы позволяли себесовершать всякие зверства. Войско короля Наваррского кочевало по стране, неуставая мстить, насаждать мир и водворять порядок. Здесь же действовал тайныйсовет, каждый член имел право высказать королю свое мнение, и многие упрекалиего в том, что ведет он войну недостаточно сурово. Его двоюродный брат Кондеосуществляет свои военные операции гораздо энергичнее, и он-де жалуется нанерешительность Генриха. — Ведь это моя страна, а не его, — сказал Генрих,больше для себя, чем для других, и только Морней насторожился. Члены тайногосовета обычно говорили все сразу, шумно перебивая друг друга. Генрих привлек ксебе всеобщее внимание, начав рассказывать о королеве Наваррской. Он уселся настол, свесил одну ногу, другую поджал под себя и, покусывая стебелек розы,фыркал, как бы сдерживая смех; на самом деле он вовсе не испытывал особойрадости.
Королева Наваррская сначала помогла бежать своему брату монсеньеру, затем,опережая его, поспешила во Фландрию, чтобы там подготовить для него почву.Опасно, опасно затевать такое дело в стране, которую попирают сапоги испанцев,и самый большой сапог — дон Хуан Австрийский. — Но королева, моя супруга, всехпровела под предлогом болезни, которую она будто бы должна лечить водами Спа. Аиспанцы, да будет вам известно, народ недалекий, ходят словно на ходулях, и шеяу них не гнется, как и их высоченные крахмальные воротники; поэтому они ничегоне видят, что делается на земле. Так вот, не успели испанцы сообразить, о чемговорит королева, как ее величество взбунтовала всю страну. Правда, дон ХуанАвстрийский спохватился и тут же поспешил выпроводить ее из своих владений. Аим еще накануне вечером был устроен бал в ее честь. Но тут уж ничего неподелаешь, родной брат, король Франции, выдал ее испанцам из страха перед дономФилиппом.
Присутствующие ответили негодующим смехом, раздалось несколько проклятий.Генрих же, стиснув зубы, задумчиво добавил: — Ничего! По крайней мере во времяэтой поездки моя Марго чувствовала себя ужасно важной дамой, пока ее невыгнали. Золоченые кареты и бархатные носилки, в них сидит всемилостивейшаякоролева, и повсюду ее с восхищением встречают белокурые люди. И сама она ввосхищении. Вообще-то ей не очень сладко живется, моей бедной Марго, при такойсемейке. Ей следовало бы ко мне приехать. Здесь она мне нужна. К сожалению, еебрат-король запрещает ей жить с гугенотом. — Последние слова он сказал оченьгромко: Генрих заметил, что среди всеобщего шума только один человеквнимательно на него смотрит, — и это его дипломат.
— Как ни печально, господин де Морней, но король Франции ненавидит своюсестру и не разрешает ей видеться с нами.
В ответ Морней заметил, что ее величество королева Наваррская после своейнеудачной поездки во Фландрию, наверно, ничего так страстно не желает, каквстречи со своим супругом. Это все Лига восстанавливает царственного братапротив его сестры. Герцог Гиз…
— Давайте выйдем, — предложил Генрих и первым покинул комнату. Они быстро,как любил Генрих, прошлись по коридору — туда, обратно. Посол, прибывший из-подПарижа, рассказал о последних убийствах в замке Лувр. Гиз держит короля внепрестанном страхе и трепете. И король все чаще уезжает в монастырь; его гониттуда не только ужас перед потусторонним миром. Помимо собственной смерти, онбоится, что его дом вымрет, ибо королева до сих пор не подарила ему сына.
— И никогда не подарит, — быстро вставил Генрих. — У Валуа больше не будетсыновей. — Он умолчал о том, от кого узнал это наверняка: от своей матери,Жанны. Морней посмотрел на него и сказал себе, что господь бог правильносделал, приведя его к этому государю. И в то же мгновение он прозрелокончательно и понял, кто такой Генрих: вовсе не мельник из Барбасты, и небабник, и не командир двухсот вооруженных солдат, но будущий король, вполнесознающий себя избранником. Он надел на себя личину оттого, что мудр да и