подождать может: молодость длится долго. Но Генрих никогда не забывал о своемпредназначении. И когда он открыл теперь Морнею свое сердце, Морней низкосклонился перед молодым государем. Слова уже были не нужны, они поняли другдруга. Генрих только указал ему легким движением руки на парк «Ла Гаренн», гдеим скоро предстояло встретиться без свидетелей.
Им помешали. Два старых друга Генриха — д’Обинье и дю Барта —воспользовались своим правом в любую минуту прерывать беседу своего короля.Они бросились бегом через двор, стремительно поднялись по лестнице и сейчас жезаговорили, перебивая друг друга. Правда, новость, которую они сообщили, стоилатого. Маркиз де Вийяр смещен. После неудавшегося нападения на замок губернаторанаместник попал в немилость, и король Франции назначил на его место маршалаБирона, который действительно все сделал, чтобы это заслужить. ОсобенноАгриппа уверял, что так оно и есть. Полный радостных надежд, расхваливал оннового наместника, который будто бы из одного душевного благородства употребилвсе свое влияние при дворе, чтобы сместить своего угрюмого предшественника. ДюБарта, у которого был совсем другой темперамент, ждал, что, напротив, новыйнаместник окажется еще вреднее. Когда члены тайного совета узнали об этойзамене, они тоже разделились на два лагеря.
Наиболее благоразумные, такие, как Рони и Лафорс, который был католиком,видели в Бироне прежде всего злобного и желчного человека. Однажды в порывеярости он разрубил саблей морду своей лошади, а это не говорило в его пользу.Лаварден и Тюрен, тоже принадлежавшие к различным вероисповеданиям, были,однако, согласны в том, что маршал Бирон все же заслуживает некоторого доверия:он ведь принадлежит к одному из самых старинных родов Гиенни. Поэтому,естественно, он будет стремиться поддерживать здесь мир. Это казалосьубедительным. Но Генрих, пока шумел и спорил его совет, прочел королевскийприказ, который ему передали старые друзья, И там было написано, что маршалуБирону даются неограниченная власть и полномочия распоряжаться по всейпровинции Гиеннь в отсутствие короля Наваррского. Как будто я отсутствую, ну,например, сижу пленником в Лувре! Так это понял Генрих. Ему стало холодно,потом бросило в жар. Он свернул приказ в трубку и никому не показал.
Морней, или Добродетель
Рано утром Морней отправился в парк «Ла Гаренн». Там не было еще дажечасовых. Когда придет король, никто не будет наблюдать за ними, и их разговоростанется тайной. Посол Генриха надеялся, что король сообразит, насколько этоудобный случай для беседы, и явится один. Морней был весьма высокого мнения освоих дипломатических действиях, где бы они ни имели место — в Англии, воФландрии, во время войны или при заключении мира. Ожидая Генриха в парке «ЛаГаренн» и слушая щебетание и трели ранних птиц, он предавался размышлениям овеличии творца, допускающего, чтобы невиннейшая природа так тесно соприкасаласьс нашим мерзким миром; а через своего сына воссоединил он то и другое, ибоИисус умер в поту и крови, как умираем и мы, и так же, как мы, только еще болеетрогательно, нес в себе песнь земли. Морней записал эту мысль на своихтабличках для жены своей Шарлотты Арбалест. Уже три года, как они поженились,но бывали часто и долго в разлуке — из-за поездок мужа, ибо государи посылалиего добывать деньги все снова и снова, И Морнею приходилось больше вести счетдолгам и процентам, чем речам о жизни и смерти. Но их он все-таки записывал потребованию своей невесты, после того как они обрели друг, друга в Седане, вгерцогстве Бульонском, этом убежище беглецов.
Их встреча произошла в суровое время, когда действительно шел вопрос о жизнии смерти, — через два года после Варфоломеевской ночи, и оба они, хоть и нестали ее жертвами, но продолжали жить только ради славы божией, гонимые и вбедности. Поместья Шарлотты были конфискованы, так как и отец ее и первый мужпринадлежали к последователям истинной веры. Друзья тогда убеждали молодогоМорнея вступить в более выгодный брак; он же отвечал, что злато и серебро —последнее, о чем следует думать, выбирая себе жену; главное — благонравие,страх божий и добрая слава. Всем этим обладала Шарлотта; кроме того, у нее былясный ум — и она занималась математикой, зоркий глаз — и она рисовала. Она быламилосердна к беднякам и умела внушить страх даже сильным мира сего своейнепримиримостью ко всякому злу. Но больше всего старалась она всей силоюсвоего рвения служить богу и церкви. Именно это, а не злато и серебро принеслаона мужу в приданое. И Морней почувствовал себя богачом, когда она рассказалаему, что еще ее отец однажды в Страсбурге присутствовал при том, как мейстерМартин Лютер спорил с другими докторами богословия. А Лютер никогда и не был вСтрасбурге: Морней справлялся. Но если рассказ отца так светло преобразился — вее воспоминаниях, то разрушать высокое воодушевление Шарлотты Морней не хотел,и он промолчал. Таков был его брак с этой гугеноткой.
— Вы меня поняли и встали рано, — вдруг сказал Генрих; он вошел в беседкунезаметно и сел подле Морнея. Затем тут же спросил: — Что вы скажете о моемтайном совете?
— Он слишком мало тайный и слишком шумный, — отозвался Морней, не моргнувглазом, хотя Генрих и подмигнул ему.
— О маршале Бироне плели много вздору. Верно? Он мне искренний друг.Таково, должно быть, ваше мнение?
— Сир! Будь он вам другом, не назначил бы его король Франции на этудолжность. Но, сделавшись вашим наместником, даже искренний друг скоро отошелбы от вас.
— Я вижу, что не зря мне хвалили ваш ум, — заметил Генрих. — Многому нампришлось научиться, а, Морней? Вам нелегко было в изгнании.
— А вам — в Лувре.
У обоих взгляд стал далеким. Но через миг они очнулись. Генрих продолжал:— Мне нужно быть крайне осторожным: двор снова хочет меня захватить в плен.Читайте! — Он развернул вчерашнее послание: вся власть и все полномочиямаршалу Бирону…
— «В отсутствие короля Наваррского», — громко прочел Морней.
— В мое отсутствие, — повторил Генрих и невольно Содрогнулся. — Нет — уж,довольно! — пылко заявил он. — Десятку лошадей не вытянуть меня в Париж!
— Вы вступите в него опять уже королем Франции, — твердо заявил Морней ипочтительно описал рукой полукруг — ни один царедворец не выполнил бы этот жестс таким совершенством. Генрих пожал плечами.
— Гиз со своей Лигой слишком силен. Я вам откроюсь: он стал слишком силендаже для испанского короля, и дон Филипп, чтобы обезопасить себя от Гиза,делает мне тайные предложения. Он намерен жениться на моей сестре Катрин, нибольше, ни меньше. А мне сулят какую-то инфанту. С королевой Наваррской. Онменя попросту разведет в Риме, где для него не существует препятствий.
Морней пристально посмотрел на Генриха, словно испытуя его совесть.
— А что же мне делать? — подавленно заметил тот. — Я вынужден согласиться.Или вам известен другой выход?
— Мне известно только одно, — заявил Морней, строго выпрямившись, — выникогда не должны забывать о том, кто вы: французский государь и защитникистинной веры.
— И что же, я должен просто-напросто отказаться от соблазнительногопредложения самого могущественного из властителей?
— Не только отказаться, но и довести о нем до сведения короля Франции.
— Вот это я как раз и сделал! — воскликнул Генрих, рассмеялся и вскочил.Лицо у гугенота посветлело. Они бросились друг другу в объятия.
— Морней! Ты все такой же, как тогда, в нашем отряде! Ты любил крайности имятеж, и ты произносил речи о том, что пурпур царей — это прах и тлен. Сам тыне был тогда безрассудным и не отказался ускользнуть от Варфоломеевской ночи,когда судьба дала тебе эту возможность.
Он похлопал Морнея по животу в знак одобрения и радости. — А ведь с уменияизбегать смерти и начинается дипломатия, так же как и военное искусство. — Сэтими словами Генрих взял Морнея под руку и повел прочь, делая при этом, каквсегда, большие шаги, которых в этой парковой аллее укладывалось ровно четыретысячи.
Еще не раз встречались потом рано поутру, никем не замечаемые, Генрих и егопосол. Впрочем, истинная причина, почему королю то и дело хотелось слышатьсоветы своего посла, осталась бы неизвестной, даже если бы кто-нибудь тайком иследил за ними. Морней видел в Генрихе будущего короля Франции — вот в чемзаключалась разгадка; и не только внутреннее чувство — единственное, на чтоопирался Генрих, — подсказывало это его дипломату: положение во всем миресовершенно очевидно свидетельствовало о том, что Франция — из всех королевствЗапада именно Франция — должна быть объединена твердой рукой принца крови. Неодна только Франция — весь христианский мир «жаждал истинного государя». Им ужене мог быть дряхлеющий Филипп со своей наскоро слепленной мировой державой,которая, как и он сам, приходила в упадок. Подобные государства не могутсуществовать, не посягая то и дело на свободу немногих наций, еще сохранившихсвою независимость. Но этим они только ускоряют собственный конец. И Морнейпредрекал все еще грозному Филиппу, что перед его смертью, которая будетпозорной, рука господня сурово покарает его. Морней этого не высказывал, алишь думал про себя. Вслух же он хладнокровно утверждал, что стремление любойценой расширить свое господство и безудержная жажда власти просто неразумны.Нельзя держать такое королевство, как Франция, в состоянии постоянноговнутреннего брожения и распада. Правда, Морней не говорил, что это безбожно ипреступно, но думал именно так. Говорил же, напротив, о логике событий и обистине, ибо достаточно истине появиться, как она побеждает.
Словом, Морней старался, чтобы Генрих не только через чувство, но и разумомясно понял все величие предстоящей ему судьбы. Пусть осознает, что истина — егосоюзник, и как истина моральная и как правда жизни: ибо одна без другойпреуспеть не может. Бог создал нас человеками, и мы сами — мера всех вещей,поэтому истинно и действительно только то, что мы признаем за таковое согласноврожденному нам закону. Столь высокая мудрость, мистическая, возвышенная иглубокая, должна была увлечь и соблазнить государя, который сам являлся ее