и сама умела: при въезде в Бордо, превратившемся в настоящий триумф, онаотвечала величаво и изящно всем, кто ее приветствовал. И прежде всего —Бирону.
Помимо всех других своих должностей, он занимал пост мэра Бордо, главногогорода провинции; и как раз Бордо до сих пор не впускал к себе губернатора.Генрих попросту отказался встретиться там с королевами. Начались переговоры,они тянулись около двух месяцев. Наконец Генрих добился согласия на то, чтобыобе стороны встретились на уединенной мызе «Кастера» — той самой, где Биронопозорился и вся окрестность еще была полна разговорами об этом. Маршал нерешился показаться там. Генрих же прибыл в сопровождении ста пятидесяти дворянверхами, и их вид вызвал у старой королевы не только изумление, но и тревогу.Тем любовнее уверяла она зятя в своих чувствах, которые-де сплошное миролюбие.Она дошла даже до того, что назвала его наследником престола — разумеется,после смерти ее сына д’Алансона; но и он и теща отлично знали, какая всемуэтому цена.
Затем они сели в одну карету — бежавший пленник и убийца его матери и егодрузей. И неутомимо изъяснялись друг другу в любви, пока не доехали до местечкаЛа-Реоль, где можно было наконец закрыть рот и расстаться. Генрих с Маргоостановились в другом доме. Теперь он уже ничего не говорил, а только смотрелотсутствующим взглядом на пламя свечей, издавая какие-то нечленораздельныезвуки и совершенно позабыв о том, что за его спиной раздевается одна изпрекраснейших женщин Франции. Вдруг доносится приглушенное всхлипывание, оноборачивается и видит, что полог на кровати задернут. Он делает к ней один шаг,сейчас же отступает и проводит ночь в кресле. Успокоился Генрих толькопозднее, когда схватка с Бироном осталась уже позади.
Маршал не заставил себя ждать. Едва обе королевы отъехали от «Кастера» надостаточное расстояние, как он заявился при первой же остановке. Генрих не далему даже докончить приветствие и сразу же накинулся на него. В комнатенаходились обе королевы и кардинал Бурбонский, дядя Генриха, которогоприхватили с собой, чтобы вызвать у короля Наваррского больше доверия. Всеоцепенели от этого выступления молодого человека и настолько растерялись, чтововремя не остановили его. С первых же слов Генрих назвал маршала Биронапредателем, который заслуживает того, чтобы ему голову отрубили на Гревскойплощади. Затем посыпались обвинения, он предъявлял их не из зависти, эточувствовалось; он говорил от имени королевства, которое защищал, говорил уже свысоты престола; слыша это, старая королева еще больше позеленела.
Когда Бирон хотел ответить, язык ему не повиновался. Жилы на висках,казалось, вот-вот лопнут. Он хрустнул пальцами. Взгляд его выпученных глаз упалслучайно на старика-кардинала. Генрих тут же воскликнул: — Все знают, что вычеловек вспыльчивый, господин маршал. Конечно, вспыльчивость — хорошаяотговорка. Но если, скажем, вам вздумается выбросить в окно моегодядю-кардинала, такая дерзость вам не проедет. Нет! Прогуляйтесь-ка лучше набольших пальцах вокруг стола и успокойтесь.
Теперь это уже не были речи с высоты престола, — просто острил всемизвестный шутник. Затем Генрих схватил руку своей Марго, поднял ее до уровнясвоих глаз, и оба изящной походкой вышли из комнаты.
За дверью они поцеловались, как дети. Марго сказала: — Теперь я знаю, какаяу вас была цель, мой дорогой повелитель, и наконец-то я опять чувствую себясчастливой женщиной. — В ближайшее время выяснилось, что она крайне нуждалась вих воссоединении. — Если женщина одна, дорогой Генрих, что она может сделать?Когда ты бежал из замка Лувр, ты захватил с собой половину моего разума. Япустилась в нелепые предприятия и была глубоко унижена. — Он знал, что онаразумеет: свою неудавшуюся поездку во Фландрию, гнев ее брата-короля и еепленение. — Да, моя гордость была очень уязвлена. И когда города твоегопрекрасного юга принимают меня, словно я какое-то высшее существо, мне трудноне считать себя за странствующую комедиантку.
Она зашла слишком далеко в своей печали и была столь неосмотрительна, что неудержала слез; они потекли по набеленным щекам, и Генриху пришлось осторожноснимать их губами.
Их разговоры, нежности, обоюдное умиление продолжались во многих городах.Пестрый поезд королев посетил еще немало мест; Генрих не сопровождал его, онпоявлялся в нем лишь между двумя охотами. Благодаря этому он избежал немалотягостных разговоров с тещей относительно совещания представителей отпротестантов. Ведь свобода совести — ее кровное дело, уверяла мадам Екатерина.Она приехала сюда лишь ради одной цели — чтобы посовещаться с руководителямигугенотов относительно выполнения последнего королевского указа о свободевероисповедания. Но Генрих знал, что такие указы на самом деле никогда неприобретают силу закона и не успеет кончиться совещание, как опять вспыхнеточередная религиозная распря. Однако некоторые из его друзей смотрели на делоиначе, особенно Морней. Поэтому Генрих согласился принять участие в выборегорода. На беду, он выбирал каждый раз не тот, который намечала его дорогаятеща. Лишь вечером присоединялся он к путешественникам, когда они делалипривал; затем очень скоро уходил с королевой Наваррской, и так как он дарил ейсчастье, то она ему многое поведала. Это давало ей душевное облегчение, аГенриху было полезно узнать то, что она открывала ему.
Ее ужасал царивший в королевстве произвол. Здесь, на юге, если сравнишь,просто мирная жизнь! Произвол и самоуправство ведут королевство к гибели.Вместо короля всем распоряжается Лига. — Пусть мой брат-король ненавидит меня,но он остается моим братом, а я — принцессой Валуа; и чем меньше он помнит, чтодолжен быть королем, тем меньше я имею право забывать об этом. Гизы нассвергнут, — добавила она, стиснув зубы, побледнела и стала похожа на Медею.Супруг готов был поклясться, что никогда больше не будет она спать с герцогомГизом, разве только чтобы, как Далила, остригшая Самсона, лишить его белокуройбороды.
Пальцы Марго перебирали волосы на подбородке ее возлюбленного повелителя. Ейнравилось его лицо, которое стало серьезнее. Долго разглядывала она его,обдумывая что-то, колеблясь, и наконец изрекла:
— Ты ведешь в этой провинции незаметную жизнь. Я хочу разделить ее с тобой,мой государь и повелитель, и буду счастлива. Но некогда настанет день, и тывспомнишь, что тебе суждена более славная участь… и… что ты должен спастимой дом, — закончила она вдруг, к его великому изумлению.
До сих пор ее мать и братья видели в нем лишь вруна, который стремитсяотнять у них власть раньше, чем она достанется ему по наследству. Слияние ихтел открыло глаза принцессе Валуа скорее, чем всякий иной путь, которым одинчеловек испытует другого. Пока она была с ним, она ему доверяла, потом— уже нет. Да и как она могла доверять? Ведь именно ей было суждено отомститьза вымирание ее дома наследнику этого дома и еще раз предать Генриха до того,как наконец из всего ее рода она одна осталась в живых. Марго была бездетной,как и ее братья. Всю жизнь последняя принцесса Валуа добивалась равновесия иуверенности счастливцев, спокойных за свою судьбу; она была совершенноравнодушна к тому, что произойдет после нее. Поэтому всегда чувствовала себянеспокойно. Вместе с нею должно было кончиться нечто большее, чем она сама; итщетно искала Марго душевного равновесия.
В городе Оше их супружеская идиллия была однажды грубо прервана. Недароммадам Екатерина таскала за собой своих фрейлин. В одну из них влюбился некийпожилой гугенот, весь в ранах, даже во рту у него было несколько ран, так чтоон едва мог говорить; и вот ради этой девчонки он уступил католикам своюкрепость. Генрих сначала в почтительных выражениях довел до сведения своейдорогой тещи, какого он мнения о ее мелких подвохах. Себя он причислял к слугамкороля, а старую злодейку — к тем, кто вредит королю. Выговорить это вслух — ито облегчение. Но так как старуха прикинулась, будто впервые слышит опредательстве коменданта, то Генрих вежливо простился, сел на коня и уехал,попутно захватив в виде залога еще один городок. Так эти двое дразнили другдруга, пока наконец не сошлись на том, что совещание протестантов соберется вНераке.
Тем временем уже наступил декабрь, ветер кружил опавшие листья —неподходящее время года для торжественных выездов. Однако королева МаргаритаНаваррская ехала на белом иноходце — этом коне сказочных принцесс. По правую ипо левую руку от нее шли, играя, два других иноходца, золотисто-рыжий и гнедой,один — под Екатериной Бурбон, другой — под ее братом Генрихом, который пышноразоделся в честь своей супруги. У старой мадам Екатерины было не такое лицо,чтобы народ разглядывал ее на слишком близком расстоянии, особенно под этимясным небом; она смотрела в окно кареты. Несравненная Марго, сияя спокойствиеми уверенностью, слушала, как три молодые девушки что-то декламируют. Ониизображали муз и в честь королевы вели между собою беседу, которую сочинил дляних поэт дю Барта. Первая говорила на местном простонародном наречии, вторая —на литературном языке, третья — на языке древних. Марго поняла то, чтоговорилось по-латыни и по-французски, из сказанного на гасконском кое-что отнее ускользнуло. Но она чувствовала, чего именно ждет от нее собравшийся здесьнарод: сняла с шеи роскошно затканный шарф и подарила его местной музе. И вотона уже покорила сердца, да и ее сердце забилось горячее.
Мадам Екатерина зорко все разглядывала в этой сельской столице. Ее прежнийкоролек прямо из кожи лез, чтобы принять королев и их свиту как можно лучше,насколько позволяли его средства, и угощал всем, чем только мог. По крайнеймере он делал вид, что рад им. И еще непригляднее, чем всегда, показались ейпротестантские представители на совещании, когда оно наконец началось. Все они,по мнению мадам Екатерины, были похожи на пасторов или на неких птиц, которыхона тут не хотела даже называть. Для виду обсуждался вопрос о смешанных судах сучастием заседателей-протестантов и о прощении прежних провинностей. Но, всущности, за всеми этими переговорами стояло, как всегда, одно — гугенотские