[8].
Эльза подбирала самые простые французские слова, по-итальянски жестикулировала, выпучивала глаза и широко раскрывала рот, совсем как учитель иностранного языка – и все для того, чтобы растолковать диковатой, смущенной и сморщенной армянке ее задачу. Но та ничего не поняла. Первый свитер вовсе не получился. Второй вышел грубым. И после очередных внятных объяснений и жестов армянка сделала третий, который Скиапарелли признала сенсационным.
Эльза Скиапарелли
1950-е годы.
Фонд А. А. Васильева
Связанный вручную, плотный, не тяжелый, полуприлегающий, технически простой, такой же, как тысячи других, аккуратными рядами висевшие в универмагах Парижа, Лондона и Нью-Йорка. Сенсационность была в приеме. Эльза придумала узор с эффектом trompe-l’oeil – белые в матросском стиле «воротник», «манжеты» и галстук-бант казались объемными из-за мягкой полутени. Модельер справедливо ожидала успеха. Во-первых, ей удалось разработать лаконичную черно-белую формулу, сродни «маленькому черному» Шанель. Сейчас ее бы назвали брендообразующей. Во-вторых, Скиап попала в тенденцию – тогда простые вязаные свитера были в большой моде, как и матросские воротники. И наконец, она использовала чисто художественный прием «обман зрения», превратила простой джемпер в произведение авангардного искусства, близкородственное сюрреалистским полотнам.
Реклама джемпера Эльзы Скиапарелли в журнале Vogue (Paris)
1927 год. Национальная библиотека Франции
Она поспешила известить мир о новорожденном шедевре: «Убежденная, что выгляжу почти сенсационно, я смело облачилась в него, отправилась на званый вечер – и произвела фурор. Все женщины немедленно захотели его иметь и обрушились на меня как ястребы. Та, чей заказ я приняла первым, была байером из Нью-Йорка и работала на Стросса, она заказала сорок свитеров и сорок юбок»[9].
Вскоре почти вся армянская диаспора Парижа работала на Скиапарелли. Свитера уходили влет, и модельер решила подстегнуть азарт клиенток, придумав с десяток других «обманок»: «За шарфом с большим бантом последовали шарфики, повязанные вокруг шеи, мужские галстуки ярких расцветок, шарфы, повязанные вокруг бедер»[10]. Так Скиап описала первую трикотажную коллекцию, созданную в январе – феврале 1927 года. Успех позволил ей открыть ателье на рю де ла Пэ, 4, и начать, наконец, собственное дело.
Удивительное качество Скиапарелли – умение совмещать гимнастические прыжки под купол цирка с размеренным бегом по горизонтали. После сенсационных «обманок» были несколько лет спокойных, выдержанных коллекций – для спорта, отдыха, работы и вечера.
Джемперыс геометрическим орнаментом от Эльзы Скиапарелли
Журнал Vogue (Paris), 1927. Архив О. А. Хорошиловой
Костюмы для трансатлантических перелетов от Эльзы Скиапарелли
Журнал Vogue (Paris), 1928. Архив О. А. Хорошиловой
В 1928–1929 годах представила пальто и жакеты из твида, весьма удачные, а также пальто из драпа, манто из каракульчи и черного ягненка, которые сама с великим удовольствием носила. Модельеру, мало понимавшей в спорте и почти не увлекавшейся активным отдыхом, прекрасно удавались ансамбли для плавания, пляжа и, особенно, трансатлантических перелетов. Макинтоши, юбки, шлемы, прелестные жакеты из прорезиненного крепа с диагональной застежкой понравились известным дамам-авиаторам Эми Джонсон и Амелии Эрхарт. Эти наряды, а также элегантные пижамы она представила в 1929 году в Нью-Йорке в магазине Stewart & Co.
Спортивные костюмы от Эльзы Скиапарелли
Журнал Vogue (Paris), 1929.
Национальная библиотека Франции
Свитера с «обманками», спортивные и технически несложные наряды отлично продавались в Европе и в Соединенных Штатах, благодаря чему Эльза смогла благополучно пережить 1929 год, Великую депрессию, сохранить модный дом, но главное, найти себя в странном быстро повзрослевшем мире тридцатых годов. Ушли легкость и девичья наивность. «Просто Скиап» преобразилась в монументальную готическую Эльзу Скиапарелли, развлекавшую публику продолжительными сеансами шоковой терапии – платьями-омарами, шляпами-туфлями и шляпами-чернильницами.
Глава 4Двадцатые в костюме
«С каждым днем я становлюсь все лучше и лучше.
Эту фразу повторяйте каждый час», – советовали журналы мод. «Мы становимся всё лучше и лучше», – хором голосили послушные девушки в кабинетах красоты.
Княгиня Ирина и князь Феликс Юсуповы
Начало 1930-х годов. Архив О. А. Хорошиловой
«Все лучше и лучите», – эхом отзывались машинистки из офисного поднебесья. «Лучше и лучше, все лучше и лучше», – пели в дансингах, на улицах, в кафе. И становилось лучше. По-другому и быть не могло.
Пессимизм закончился в сентябре девятнадцатого, когда тысячи демобилизованных парней в оливково-серой форме хмельным победным маршем прошагали по центральным улицам Нью-Йорка. Они были счастливы, что уцелели в Великой свалке народов или попросту не успели до нее добраться.
И теперь ощущали, что здесь, на шатких и солнечных Мэдисон-сквер, Шестой, Пятой, Седьмой авеню, жизнь налаживается, становится все лучше и лучше.
В 1920-е годы веселились на полную катушку. И джаз был одним из способов поддерживать хорошее настроение
1926 год.
Архив О. А. Хорошиловой
В отличие от понурых граждан советской республики, жители двадцатых годов не верили в светлое будущее. Они в нем жили. Двадцатые были эрой оптимизма с высоким коэффициентом рыночной надежности, обеспеченной банками по обе стороны океана. В оптимизм, словно в рентабельное предприятие, выстроенное на голливудском фундаменте, спешили вкладывать средства и ожидали скорой отдачи финансисты, режиссеры, художники, редакторы, модельеры. Все больше фильмов заканчивалось хеппи-эндом, все меньше в прессе было печальных новостей, мужчины богатели и заметно расширялись, женщины худели и становились прекраснее с каждым днем. Искусство и дизайн обеспечивали роскошь и комфорт, индустрия развлечений – насыщенность светской жизни. Магазины преображали покупателей, всемирные выставки развивали их хороший вкус, гимнастические залы взбивали мышцы. Кабинеты красоты, сделавшиеся модной необходимостью, доводили до совершенства то, что не удалось природе, – удаляли животы, уплощали груди, вытягивали шеи, выщипывали брови, корректировали губы, увеличивали глаза и ресницы, стригли и подвивали волосы, рисовали, кромсали, утягивали – делали из дурнушек галатей.
Все вдруг уверовали в исправительную силу спорта. Обзавелись гантельками и резиновыми «коррекционными» шарами, лыжами и коньками, теннисными ракетками и целым гардеробом костюмов для плавания, гимнастики, гольфа, поло, горных лыж, бега, автомобильных гонок. Не имеющие силы духа обретали силу тела с помощью электрических тренажеров и каучуковых корсетов. И если положить рядом два снимка – громоздкой дамы Belle Epoque и улыбчивой девушки Art Deco, – нетрудно заметить, какой колоссальный спортивный рывок сделали двадцатые по беговой дорожке современности.
Флиртующая сладкая парочка 1920-х годов
Раскрашенная фотооткрытка. Архив О. А. Хорошиловой
Оптимизм, умноженный лучистой красотой зеркального отражения, развил уверенность в себе, расковал желания и чувства. Флиртовало целое поколение – калеки-ветераны и флапперы, гостиничные мальчики и дамы-викторианки, юркие официанты курортных ресторанов и монолитные спортсменки. Амурными грезами захлебывались в ресторанах, дансингах и бассейнах фешенебельных гостиниц.
Любовь была повсюду, ее хватало всем. Но тем, кто был броско одет – сногсшибательно, как флапперы, обворожительно, как британские аристократки, или вызывающе роскошно, как американские богачки, – таким любви доставалось чуть больше. Умение обратить на себя внимание стало залогом успеха в личной и светской жизни.
Двадцатые культивировали молодость. Всем хотелось быть свежими, загорелыми, звонкими. Молодежь громко заявила о себе университетскими клубами и ассоциациями, развязными манерами и разгульным поведением, музыкой, алкоголем, безудержной половой жизнью, то есть всем модным. Не в шестидесятые, а именно в двадцатые появился феномен молодежной культуры, вдохновлявшей артистов, писателей, режиссеров, композиторов, кутюрье. Шанель и Пату посвящали юности восхитительные коллекции, модники посвящали ей жизни, стараясь, во что бы то ни стало, обмануть время.
Спорт и культ молодости поторапливали мир. Скорости росли. Пешеходы проворнее перебегали улицы, увиливая от быстрых автомобилей, в дансингах тряслись под учащенный ритм африканских барабанов, с горных склонов мчались на лыжах нового скоростного типа, а в небе шумно соревновались друг с другом стальные бипланы. Модельеры не отставали. Они изобретали костюмы, один ловчее другого, чтобы ничто не мешало активно бежать по жизни, работать, крутиться, везде успевать. Дневная одежда стала удобнее, проще. Кое-что ее авторы заимствовали из спорта, кое-что из военного обмундирования, в которое успели влюбиться еще в Великую войну.
Умели работать, умели отдыхать. После Первой мировой отменили ограничительные законы и началась настоящая текстильная оргия. Парча, бархат, расшитый золотом и серебром, сказочный атлас прямиком из Поднебесной с райскими птицами и какаду из пестрого шелка, дамаст, тафта, газ. А какие меха – песец, куница, рысь, русский медведь, оцелот, зебра, ягуар и даже обезьянки – для манто, сорти-де-баль и платьев grande soiree. Вечер был самым главным событием в светском ежедневнике двадцатых, и для него ничего не жалели. Стали популярны длинные трены, барочные драпировки, тюники и платья robe de style с воронкообразными юбками, автором которых была Жанна Ланвен.