Никто не шевельнулся. Сверху донеслись короткие злобные очереди автоматической винтовки. Рикетт, подумал Ной, по-прежнему на посту.
– Однако… – Лейтенант Грин запнулся. – Однако… Все, конечно, очень плохо. Но вы не должны удивляться, что все так обернулось. На войне случается всякое. Я попытаюсь взять капитана с собой. С собой, – повторил он тонким, усталым голосом. – Если кто-нибудь хочет что-то сказать, сейчас самое время…
Никто ничего не сказал. На Ноя вдруг нахлынула вселенская грусть.
– Ну что ж, уже стемнело. – Лейтенант Грин поднялся, подошел к окну, выглянул. – Да, стемнело. – Он повернулся к солдатам. В большинстве своем они уже сидели на полу, вытянув ноги перед собой, понурив головы. Ною они напомнили футбольную команду в перерыве между таймами, команду, которая не вела в счете. – Тянуть время смысла нет. Кто хочет пойти первым?
Никто не двинулся с места, никто даже не поднял голову.
– Будьте осторожны на подходе к нашим позициям. Не покидайте укрытия, пока у вас не будет абсолютной уверенности в том, что перед вами американцы. Вы же не хотите, чтобы вас пристрелили? Кто хочет уйти первым?
Опять никто не двинулся с места.
– Мой совет – уходите через кухню. Там сарай, за которым можно укрыться, и до живой изгороди не больше тридцати ярдов. Поймите, больше я не отдаю вам приказов. Теперь вы сами себе командиры. Будет лучше, если кто-то подаст пример…
Никто по-прежнему не двигался с места. Это невыносимо, подумал Ной, сидя на полу, просто невыносимо. Он встал.
– Хорошо, – сказал Ной, понимая, что кто-то должен быть первым. – Я ухожу. – Он чихнул.
Бурнекер тоже встал:
– Я с тобой.
Поднялся и Райкер.
– Будь что будет, – буркнул он.
Коули и Димат тоже поднялись, скрипнув подошвами по каменному полу.
– Где эта чертова кухня? – спросил Коули.
Райкер, Коули, Димат, подумал Ной. Знакомое сочетание. Ну конечно, эти фамилии стояли в списке, он дрался со всеми.
– Достаточно, – сказал Грин. – Достаточно для первой группы.
Пятеро двинулись на кухню. Никто не посмотрел им вслед, никто ничего не сказал. Люк в полу над лестницей, ведущей в подвал, оставался открытым. Снизу сквозь пыльный воздух пробивался слабый свет свечи, доносились клокочущие, булькающие звуки, вырывающиеся из груди умирающего Файна. Капитан Грин осторожно открыл дверь во двор. Противно заскрипели ржавые петли. Все замерли. Сверху загремела автоматическая винтовка. Это Рикетт, подумал Ной, для него оборона дома еще не закончилась.
Ночной воздух пах сыростью, землей, коровами.
Ной чихнул в кулак и оглянулся, словно извиняясь.
– Удачи вам, – напутствовал их капитан Грин. – Кто первый?
Мужчины, столпившиеся среди медных сковород и больших молочных бидонов, смотрели на полоску ночного неба между дверью и косяком. «Это невыносимо, – вновь подумал Ной, – просто невыносимо, не можем же мы стоять здесь как истуканы». И он шагнул мимо Райкера к двери.
Глубоко вдохнув, Ной сказал себе: «Чихать нельзя, чихать нельзя». Потом он наклонился, выскользнул за дверь и двинулся к сараю, осторожно переставляя ноги, чтобы ни за что не зацепиться, держа винтовку обеими руками, чтобы она обо что-нибудь не ударилась. Ной не прикасался к спусковому крючку, потому что не мог вспомнить, поставил он винтовку на предохранитель или нет. Он надеялся, что у тех, кто крадется следом, оружие поставлено на предохранитель и они не всадят в него пулю, если споткнутся.
Ной слышал, как чавкают его ботинки в вязкой глине, чувствовал, как бьют по щекам ремешки каски. Звук этот, раздававшийся у самого уха, глушил все остальное. Различив в темноте ночи тень сарая, Ной прислонился к пахнущим коровами доскам и затянул ремешки под подбородком. Одна за другой рядом с ним материализовались четыре тени. Громкое дыхание мужчин, казалось, разносится на десятки футов. Из дома, из подвала, донесся долгий, пронзительный вопль. Ной вжался в стену сарая. Вопль растворился в ночном воздухе. Продолжения не последовало.
Тогда Ной лег на живот и пополз к изгороди, темневшей на фоне неба. Далеко за ней мерцали вспышки орудийных выстрелов.
Вдоль изгороди тянулась канава. Ной соскользнул в нее, дожидаясь остальных, стараясь дышать легко и ровно. Они подползали с таким шумом, что Ной даже испугался. Но никакой возможности дать им знак, что надо бы потише, объяснить, что их может выдать малейший шорох, у него не было. Один за другим все добрались до канавы и улеглись рядом с Ноем. Казалось, от их дыхания шелестит мокрая трава, растущая по обе стороны канавы. Они не двигались. Лежали плечом к плечу. Ной понял, что каждый ждет, чтобы кто-нибудь возглавил колонну.
«Они хотят, чтобы это сделал я! – возмущенно подумал он. – Почему они выбрали меня?»
Однако Ной приподнялся и, прищурившись, взглянул в сторону артиллерийских сполохов. По другую сторону изгороди лежало открытое поле. Ной различал движущиеся по нему тени, но не мог сказать, люди это или коровы. Кроме того, не представлялось возможным бесшумно продраться сквозь изгородь. Ной коснулся ноги ближайшего к нему солдата, показал, куда он направляется, и пополз по канаве вдоль изгороди, оставив дом за спиной. По одному солдаты последовали за ним.
Полз Ной медленно, через каждые пять ярдов останавливаясь и прислушиваясь. Плотная изгородь шуршала под ветром, иногда раздавался писк испуганного зверька, которого они потревожили. Однажды с дерева вспорхнула какая-то большая птица. Но вот немцы им не встретились.
«Может быть, – думал Ной, вдыхая затхлый, гнилистый запах, идущий со дна мокрой канавы, – может быть, нам удастся выйти из этой передряги живыми».
А потом его рука коснулась чего-то твердого. Он замер, лишь правая рука продолжила движение. Что-то круглое, думал Ной, металлическое, похоже на… Тут рука наткнулась на что-то мокрое и липкое, и Ной понял, что перед ним в канаве лежит труп, а нащупал он сначала каску, а потом лицо, превращенное пулей в кровавое месиво.
Он чуть подался назад, обернулся.
– Бурнекер, – тихо позвал Ной.
– Что? – донесся откуда-то издалека сдавленный шепот.
– Передо мной мертвец.
– Что? Не слышу тебя.
– Труп. Покойник.
– Кто он?
– Черт бы тебя побрал! – пришел в ярость возмущенный тупостью Бурнекера Ной. – Откуда мне знать? – И чуть не рассмеялся. Разговор получался совсем уж идиотским. – Передай по цепочке.
– Что?
Ноя захлестнула волна лютой ненависти к Бурнекеру.
– Передай по цепочке, что в канаве труп, – произнес Ной чуть громче. – Чтобы они не заорали с перепугу.
– Хорошо, – ответил Бурнекер. – Хорошо.
Ной услышал, как шепоток за его спиной уходит все дальше и дальше.
– Готово, – доложил наконец Бурнекер. – Все в курсе.
Ной осторожно пополз через мертвеца. Руки коснулись сапог, и Ной вдруг понял, что под ним немец, ведь американцы носили ботинки. Он чуть не остановился, чтобы сообщить об этом остальным. Приятно все-таки сознавать, что под тобой труп врага. Но потом Ной вспомнил, что парашютисты носят сапоги, то есть в канаве мог лежать один из них. Он двинулся дальше, пытаясь найти ответ на вопрос, кто же лежит в канаве, мысли эти помогали забыть об усталости и страхе. Нет, решил Ной, у парашютистов сапоги на шнурках, а он шнурков не нащупал. Значит, фриц. В канаве лежит мертвый фриц. Следовало бы догадаться об этом по форме каски. Правда, все каски похожи, а раньше Ной никогда не прикасался к немецкой каске.
Он добрался до края поля. Изгородь и канава поворачивали под прямым углом, огибая поле с другой стороны. Ной осторожно вытянул руку перед собой и обнаружил в плотной изгороди маленькую брешь. За изгородью тянулась узкая дорога. Им предстояло ее пересечь. Не здесь, так в другом месте. Ной решил, что тянуть с этим не стоит. Он повернулся к Бурнекеру:
– Слушай, я полезу сквозь изгородь.
– Хорошо, – откликнулся Бурнекер.
– С другой ее стороны дорога.
– Понятно.
И тут до них донеслись звуки шагов и металлическое позвякивание. По дороге осторожно шли солдаты. Ной зажал рукой рот Бурнекера. Они прислушались. Три или четыре человека прошли мимо, переговариваясь по-немецки. Ной жадно ловил каждое слово, будто надеялся услышать что-то важное, хотя не знал немецкого.
Шли немцы неторопливо, спокойно, как часовые, патрулирующие вверенный им участок. Ной не сомневался, что вскоре они вернутся. Их голоса уже растворились в ночи, но Ной еще долго слышал звук шагов.
Райкер, Димат и Коули тем временем подобрались поближе.
– Давайте пересечем дорогу, – прошептал Ной.
– К черту. – Ной узнал хриплый, дребезжащий голос Димата. – Если тебе охота лезть на ту сторону – валяй. Я остаюсь здесь. В этой самой канаве.
– Немцы найдут тебя утром, как только рассветет… – Ной первым приполз к дороге, получалось, что он вел за собой этих людей, и теперь вопреки всякой логике он считал себя ответственным за то, чтобы все они благополучно перебрались на другую сторону. – Нельзя тебе тут оставаться.
– Нельзя? А я тебе покажу, что очень даже можно. Если кому-то хочется, чтобы ему отстрелили задницу, – попутного ветра. Но без меня.
И вот тут Ной понял, что, услышав по другую сторону изгороди немецкие голоса, такие уверенные, такие спокойные, Димат признал свое поражение. Сдался. Для него война закончилась. Отчаяние или храбрость, которые подвигли его на то, чтобы проползти двести ярдов, отделявшие дорогу от покинутого ими дома, иссякли. Возможно, Димат прав, подумал Ной. Возможно, это самый разумный выход…
– Ной… – В голосе Бурнекера слышалась озабоченность, но не было и намека на панику. – Что ты собираешься делать?
– Я? – переспросил Ной и тут же без запинки добавил, зная, что Бурнекер рассчитывает на него: – Я лезу сквозь изгородь. Не думаю, что Димату следует оставаться здесь. – Он надеялся, что кто-нибудь шепотом посоветует Димату прислушаться к словам Ноя, но все промолчали. – Не будем терять времени.