Он нырнул в брешь и осторожно прополз под изгородью. Мокрые ветви сбрасывали капли воды ему на лицо. Дорога вдруг стала очень широкой. От дождей ее развезло, резиновые подошвы ботинок скользили на глине. Посередине Ной чуть не упал; он взмахнул руками, чтобы сохранить равновесие, винтовка звякнула о каску, и после этого не оставалось ничего другого, как побыстрее добраться до противоположной обочины. Ной увидел пролом в изгороди по другую сторону дороги, в пятнадцати ярдах от него, там, где прошел танк, придавив кусты к земле. Пригнувшись, Ной направился к пролому, особенно остро осознавая свою беззащитность. Сзади слышались шаги остальных. Он подумал о Димате, оставшемся в канаве. Интересно, что чувствует Димат в этот самый момент, пребывая в одиночестве, готовый с рассветом сдаться в плен, в надежде, что первым его найдет немец, хоть что-то слышавший о Женевской конвенции[75]?
Далеко позади загремела автоматическая винтовка. Рикетт, не желающий сдавать завоеванную позицию, ругаясь, отстреливался из окна спальни на втором этаже.
Затем заговорил автомат. Впереди, ярдах в двадцати от них, темноту прорезали яркие вспышки. Тут же послышались крики на немецком языке, выстрелы из винтовок. Пули засвистели над головой, и Ной, шумно топая, побежал к пролому и нырнул в него. Он слышал, что остальные следуют за ним, подошвы их ботинок звонко шлепали по глине. Перестрелка набирала силу. В сотне ярдов от них кто-то выпустил очередь трассирующими пулями, но пролетели они высоко над их головами. Когда Ной увидел, как пули сшибают ветви деревьев, на душе у него почему-то стало спокойнее, прибавилось и уверенности.
Он уже выскочил на поле и побежал через него, указывая путь остальным. Очереди трассирующих пуль пересекали небо, слева громко, удивленно кричали по-немецки, но непосредственно по ним никто не стрелял, то есть немцы их еще не обнаружили. Воздух резал грудь, Ною казалось, что бежит он очень уж медленно. Мины, внезапно вспомнил он, вся Нормандия напичкана минами. Впереди замаячили движущиеся силуэты, и Ной едва не открыл стрельбу. Но тут до него донеслось мычание, в отсвете вспышек выстрелов блеснул рог. Ему пришлось лавировать меж четырех или пяти коров, отскакивая от упитанных боков, вдыхая густой молочный запах. Шальная пуля угодила в одну из коров, и она повалилась Ною под ноги. Споткнувшись, Ной оказался на траве. Корова дергалась, пытаясь подняться, но у нее ничего не получалось. Едва оторвавшись от земли, она вновь падала. Остальные солдаты пронеслись мимо Ноя. Он вскочил и бросился вдогонку.
Легкие резало как ножом, каждый шаг казался Ною последним, он боялся, что на следующий просто не хватит сил, но продолжал бежать, выпрямившись в полный рост, не обращая внимания на пули, потому что колющая боль в боку не позволяла согнуться.
Ной обогнал одного бегуна, второго, наконец, третьего. Он слышал шумное дыхание других солдат, и его удивляло, что он может бежать так быстро, быстрее остальных.
Задача перед ним стояла простая – пересечь поле и найти другую изгородь или канаву до того, как немцы вырвут их из темноты лучом прожектора или осветительной ракетой…
Но немцы в ту ночь и не собирались освещать окрестности. Стрельба затихла, где-то далеко остались и голоса немцев. Ной сбросил скорость, последние двадцать ярдов, отделявшие его от изгороди, черной стеной перегородившей небо, он прошел быстрым шагом и рухнул на землю как подкошенный. Дышал он тяжело, воздух со свистом вырывался из легких. Один за другим рядом попадали остальные. Они долго лежали лицом вниз, вцепившись пальцами во влажную землю, не в силах произнести хоть слово. Над их головами по широкой дуге проносились трассирующие пули. Потом стрелок развернулся, и пули полетели в другой конец поля. Оттуда донеслись испуганное мычание, топот копыт, сердитый крик на немецком языке, и невидимый пулеметчик перестал расстреливать коров.
Над полем воцарилась тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием четырех мужчин.
Наконец Ной сел. «А ведь я опять первый», – отметила некая частичка его мозга, не задействованная в процессе выживания, а потому сохранившая способность к логическому мышлению. В нем заговорила мальчишеская радость, имевшая так мало общего со вспотевшим, тяжело дышавшим мужчиной, едва приподнявшимся над темной землей. «Райкер, Коули, Димат, Рикетт – им всем придется извиниться передо мной за то, что они вытворяли во Флориде…»
– Подъем, – холодно скомандовал Ной. – Пора идти, а не то завтрак остынет.
Один за другим солдаты сели. Огляделись. Ничего не услышали, ничего не увидели в окружающей их темноте. В оставленном ими доме вновь заговорила винтовка Рикетта, но к ним этот треск уже не имел ни малейшего отношения. Где-то далеко на землю падали бомбы. Небо освещалось сполохами взрывов, лучи прожекторов выискивали самолеты. Немцы бомбят берег, думал Ной, наверняка это немецкие самолеты, американские ночью здесь не летают. Он порадовался тому, что его мозг может не только воспринимать информацию, поступающую от органов чувств, но и правильно ее истолковывать. «Нам нужно лишь продвигаться в том направлении, – решил он, – не сидеть на месте, а двигаться в том направлении, это все, что от нас требуется…»
– Бурнекер, – прошептал Ной, поднимаясь, – возьмись одной рукой за мой ремень. Коули, будешь держаться за ремень Бурнекера. Райкер, ты держись за Коули. Так мы не потеряемся.
Солдаты послушно встали, в точности выполнив указания Ноя, и гуськом во главе с Ноем двинулись в направлении длинных лучей прожекторов, которые бесновались на горизонте.
Пленных они увидели на заре. Уже рассвело, и необходимость держаться друг за друга отпала. Они лежали у живой изгороди, выжидая удобного момента для того, чтобы пересечь узкую, мощенную булыжником дорогу, когда услышали уж очень знакомый, набирающий силу звук: размеренное шарканье ног большой группы людей.
А через несколько мгновений показались первые ряды колонны из шестидесяти американцев. Шагали они медленно, вразвалку, под присмотром шести немцев с автоматами. От Ноя их отделяло не больше десяти футов. Он всматривался в их лица и читал на них чувства стыда, облегчения и полного безразличия, где-то непроизвольного, а где-то и нарочитого. Пленные не смотрели ни друг на друга, ни на конвоиров, ни на изгороди, тянущиеся по обе стороны дороги. Волоча ноги, они тащились сквозь сырой рассвет, погруженные в лишь им одним ведомые мысли, под аккомпанемент поскрипывания резиновых подошв о булыжники мостовой. Шагалось им легче, чем солдатам, потому что не приходилось тащить на себе ни винтовку, ни вещмешок, ни снаряжение. И хотя проходила колонна на расстоянии вытянутой руки, Ной никак не мог поверить, что видит перед собой шестьдесят американцев, шагающих строем, засунув руки в карманы, обезоруженных, не обремененных привычной солдату ношей.
Пленные прошли и исчезли из виду, постепенно затихло меж мокрых изгородей и шарканье их ног.
Ной повернулся, посмотрел на лежащих рядом мужчин. Подняв головы, они как завороженные смотрели вслед исчезнувшей колонне. На лицах Бурнекера и Коули Ной прочитал разве что изумление и любопытство. А вот лицо Райкера выражало совсем другое. И Ною понадобилось лишь мгновение, чтобы понять: на грязном, заросшем щетиной лице Райкера, в его покрасневших от бессонницы и усталости глазах было то же выражение стыда и облегчения, что и на лицах пленных, прошедших мимо под дулами немецких автоматов.
– Вот что я вам скажу, парни, – изменившимся голосом просипел Райкер. – Мы все делаем не так. – Он не смотрел ни на Ноя, ни на других. – У нас нет ни единого шанса, если мы и дальше пойдем вместе. Нам остается только одно – разделиться. Один человек еще может остаться незамеченным. Четверо – никогда. – Он замолчал. Молчали и остальные.
Райкер смотрел на дорогу. В его ушах, похоже, еще слышалось мерное шарканье ног колонны пленных.
– Это же противоречит здравому смыслу, – продолжал Райкер. – Четыре человека – очень большая мишень. Одному спрятаться куда легче. Не знаю, что будете делать вы, а я пойду своим путем.
Он подождал ответа, но никто не разлепил губ. Солдаты лежали на мокрой траве у изгороди, лица их напоминали бесстрастные каменные маски.
– Что ж, другого случая может и не представиться, – произнес Райкер и, пригнувшись, вышел на дорогу. Здоровенный, похожий на медведя, с широченными плечами, потемневшими от грязи кулачищами, болтающимися у самых колен. Постояв мгновение, Райкер зашагал по булыжнику вслед за колонной.
Ной и двое других солдат провожали его взглядами. Ною показалось, Райкеру чего-то не хватает. Вскоре Райкер выпрямился во весь рост и прибавил скорости. И лишь когда их разделяло уже футов пятьдесят, Ной понял, в чем дело: у Райкера не было винтовки. Ной повернул голову, посмотрел на то место, где только что лежал Райкер. «Гаранд» валялся на траве с залепленным грязью дулом.
Ной вновь посмотрел на Райкера. Широкоплечий здоровяк с каской на голове уже не шел, а бежал. У поворота руки Райкера, словно сами по себе, нерешительно поднялись вверх да так и застыли над головой. Таким он и остался в памяти Ноя: бегущий рысцой с высоко поднятыми над головой руками.
– Одним солдатом стало меньше, – подвел итог Бурнекер. Он поднял с земли «гаранд», вытащил обойму, оттянул затвор, чтобы вынуть патрон из патронника, и сунул его вместе с обоймой в карман.
Ной встал, Бурнекер поднялся за ним. Коули замялся, но потом тоже со вздохом встал.
Ной первым пересек дорогу. Двое последовали за ним.
Издалека, с той стороны, где находился берег, доносился устойчивый орудийный гул. «По крайней мере, – думал Ной, осторожно шагая вдоль живой изгороди, – по крайней мере мы знаем, что наша армия по-прежнему во Франции».
Дом и коровник казались брошенными. Две дохлые коровы, лежавшие во дворе с задранными к небу ногами, уже начали раздуваться. Большой серый дом, на который они смотрели из канавы, не внушал никаких опасений.