Они уже выбились из сил, но в каком-то тупом оцепенении продвигались в избранном направлении, где во весь рост, где ползком, где на карачках. Ной не сомневался, что бежать, если возникнет такая необходимость, он просто не сможет. Несколько раз они видели немцев, часто слышали, а однажды – Ной это точно знал – двое немцев, проезжавших на мотоцикле, заметили их, прежде чем они успели броситься на землю. Но мотоцикл лишь на мгновение сбавил скорость, немцы посмотрели в их сторону, а потом поехали дальше. И Ной не мог сказать, что удержало немцев от преследования – то ли страх, то ли нежелание терять время на такую мелкую дичь.
Коули каждое движение давалось с трудом, воздух с шумом вырывался у него из ноздрей, он дважды падал, перелезая через изгороди. Он попытался бросить свою винтовку, и Ною с Бурнекером пришлось десять минут убеждать его не делать этого. Бурнекер полчаса нес его винтовку вместе со своей, прежде чем Коули попросил отдать ему «гаранд».
Все трое понимали, что им требуется отдых. Они не спали уже двое суток, ничего не ели с прошлого дня, а дом и коровник, похоже, не таили в себе никаких сюрпризов.
– Снимем каски и оставим их здесь, – решил Ной. – К дому идем медленно, во весь рост.
До коровника нужно было пройти ярдов пятьдесят по чистому полю. Ной решил, что они могут сойти за немцев, если будут держаться уверенно, всем своим видом показывая, что хозяева тут – они. К этому времени он принимал решения и отдавал приказы. Остальные подчинялись беспрекословно.
Все поднялись, забросили винтовки за плечо и неспешным шагом двинулись к коровнику. Доносившаяся издалека канонада только подчеркивала царившее здесь безмолвие. У Ноя отпали последние сомнения в том, что в доме кто-то есть. Мимо уже пованивающих трупов коров они прошли к приоткрытой двери коровника. Ной заглянул внутрь и в пыльном сумраке увидел лестницу, ведущую на сеновал.
– Поднимаемся наверх, – прошептал он.
Коули забрался по лестнице первым. Процесс этот занял у него очень много времени. За ним последовал Бурнекер. Потом и Ной взялся за перекладину, глубоко вдохнул и посмотрел наверх. Он насчитал двенадцать перекладин. Ной покачал головой. Непреодолимое препятствие. Но он начал подниматься, отдыхая на каждой перекладине. Старое, рассохшееся дерево оставляло занозы на руках, воздух становился все более спертым, прибавлялось и пыли. Ной чихнул и чуть не свалился вниз. Добравшись до верха, он долго собирался с силами, чтобы перебраться с лестницы на дощатый пол. Бурнекер опустился рядом с Ноем на колени, схватил его под мышки и затащил на сеновал. Ной полежал на полу, с благодарностью глядя на Бурнекера, потом сел, на корточках подобрался к маленькому окошку в дальнем конце сеновала и выглянул. В пятистах ярдах от коровника проезжали грузовики, пробегали маленькие фигурки, но отсюда казалось, что никакой опасности в этом нет.
В полумиле горел другой крестьянский дом, но этот пожар опять же не имел к ним ни малейшего отношения. Ной отвернулся от окна, несколько раз моргнул. Бурнекер и Коули вопросительно смотрели на него.
– Армия стала нам домом, – изрек Ной и заулыбался, считая, что сказал нечто важное и вдохновляющее. – Не знаю, как вы, а я буду спать.
Он осторожно положил винтовку на пол и вытянулся рядом. Закрывая глаза, он услышал, как Коули и Бурнекер устраиваются поудобнее. Ной заснул, но тут же проснулся, чувствуя, как соломинки колют шею. Он резко вскинул голову, словно забыл, как контролировать собственные мышцы. Неподалеку разорвались два снаряда. Ной подумал о том, что, пока двое спят, один должен бодрствовать, охраняя их сон. Он уже собрался сесть и обсудить эту идею с Бурнекером и Коули, но вновь заснул.
В следующий раз он открыл глаза, когда уже начало смеркаться. Тяжелый грохот наполнял коровник, балки тряслись, пол ходил ходуном. Ной долго лежал, не меняя позы. До чего же приятно растянуться на мягкой соломе, вдыхать сухой аромат прошлогодней жатвы, запах коров, совсем недавно жевавших под ними свою жвачку, не шевелиться, не думать, не гадать, что это за шум, не волноваться о том, что хочется есть или пить, что ты вдалеке от родного дома. Он повернул голову. Бурнекер и Коули еще спали. Коули храпел, Бурнекер нет. В сумеречном свете лицо его стало совсем детским, заострившиеся черты смягчились. Спокойный, безмятежный сон Бурнекера вызвал у Ноя нежную улыбку. Но он тут же вспомнил, где находится, и понял причину долетающего до сеновала шума: мимо двигались тяжелые грузовики, тянулись запряженные лошадьми подводы.
Ной сел, подобрался к окну, выглянул. Немецкие грузовики с солдатами в кузовах через пролом в живой изгороди заезжали на соседнее поле. Там на другие машины и на подводы грузили артиллерийские снаряды, и Ной понял, что перед ним большой склад боеприпасов, развернувший свою работу под покровом ночи, когда его не могли обнаружить самолеты союзников. Немецкие артиллерийские части запасались снарядами на следующий день. Пристально вглядываясь в сумрак, Ной наблюдал, как длинные, похожие на корзины для пикника плетенки со снарядами калибра 88 мм грузят на машины и подводы. Его поразило количество лошадей, этих пришельцев из прошлых войн. Крупные, могучие животные терпеливо ждали, пока подводы заполнятся снарядами и возница дернет за поводья.
Господи, автоматически подумал Ной, а ведь в дивизионной артиллерии не отказались бы от координат этого склада. Он порылся в карманах и нашел огрызок карандаша. Именно им уже много дней тому назад, на десантной барже, он начал писать письмо Хоуп, полагая, что это лучший способ забыть и о том, где находишься, и о рвущихся вокруг снарядах. Но дальше нескольких строчек продвинуться ему не удалось.
«Родная моя, милая! Я постоянно думаю о тебе (банально, плоско, в такие моменты следовало бы найти более возвышенные слова, сказать о самом сокровенном). Очень скоро нам предстоит вступить в бой. Пожалуй, можно сказать, что для нас бой уже начался, да только едва ли ты поверишь, что в разгар сражения человек может писать письмо своей жене…»
Больше он ничего написать не смог, потому что рука начала сильно дрожать, и ему пришлось убрать и карандаш, и бумагу. Ной вновь проверил все карманы, но письма не нашел. Тогда он достал бумажник, вытащил из него фотографию Хоуп и младенца. На оборотной стороне снимка Хоуп написала: «Волнующаяся мать и беззаботное дитя».
Ной выглянул в окно. Прямо за артиллерийским складом, примерно в полумиле от него, высился шпиль церкви. Ной начал рисовать карту на обратной стороне фотографии. Нанес на нее церковь, указал расстояние до склада. В пятистах ярдах к западу виднелись четыре дома. Ной нанес на карту и их. Критически оглядел плоды своего труда. Сойдет, решил он. Если удастся добраться до своих, точно сойдет. Немецкие солдаты методично нагружали грузовики и подводы плетенками со снарядами под защитой деревьев примерно в восьмистах ярдах от церкви и в пятистах – от четырех домов. По другую сторону поля, на котором расположился склад боеприпасов, тянулась асфальтированная дорога. Ной нанес на карту и ее, постаравшись отразить и изгиб дороги. Убрав фотографию в карман, он вновь оглядел прилегающую к складу территорию. Некоторые грузовики и подводы сворачивали на проселочную дорогу, которая пересекала асфальтированное шоссе в шестистах ярдах от склада. Они скрывались за рощицей и не появлялись на другой ее стороне. Должно быть, там расположена батарея, подумал Ной. Надо будет потом подобраться поближе к этой рощице и посмотреть, есть ли там орудия. В дивизии используют и эту информацию.
Теперь его переполняли нетерпение и жажда деятельности. Просто невыносимо сидеть на сеновале со столь ценными сведениями в кармане, когда в пяти милях отсюда дивизионная артиллерия скорее всего стреляет вслепую, по квадратам. Он оставил свой пост у окна и вернулся к тому месту, где спали Бурнекер и Коули. Ной наклонился, чтобы разбудить Бурнекера, но в последний момент передумал. Еще не стемнело, так что из коровника они могли выйти минут через пятнадцать, не раньше. Пусть пока поспят, решил Ной.
Он возвратился к окну. Мимо коровника как раз катила тяжелая подвода. Один солдат шагал впереди, ведя за собой лошадей, двое других шли сбоку, совсем как крестьяне, возвращающиеся с поля после трудового дня. Они шли, не поднимая головы, уставившись в землю прямо перед собой. Один солдат опирался рукой о край подводы.
Через пролом в изгороди подвода свернула к складу боеприпасов. Ной покачал головой и пошел будить Бурнекера и Коули.
Они находились на берегу канала. Неширокого, но, возможно, очень глубокого. Маслянистая поверхность воды зловеще поблескивала в лунном свете. Лежали они за кустами, в десяти ярдах от берега, с опаской поглядывая на подернутую мелкой рябью воду. Из-за отлива уровень воды понизился, открыв их взглядам темную, влажную полосу противоположного берега. Ночь близилась к концу, до рассвета осталось не больше часа.
Коули немного поворчал, когда Ной предложил подобраться поближе к укрытой в рощице батарее.
– Черт побери, – шептал он, – сейчас не время зарабатывать медали.
Бурнекер, однако, поддержал Ноя, так что к батарее они поползли втроем.
Но теперь, лежа на мокрой траве и глядя на узкую полоску воды, Коули окончательно потерял самообладание.
– Это не для меня. Я не умею плавать.
– Я тоже не умею, – вырвалось у Бурнекера.
На той стороне канала затрещал пулемет. Трассирующие пули полетели поверх их голов.
Ной вздохнул и закрыл глаза. На другой стороне канала свои, потому что стреляют они в сторону противника. Спасение совсем близко, от него их отделяют каких-то двадцать ярдов воды, а эти двое не умеют плавать… У него же наиважнейшая информация – нарисованная на оборотной стороне фотографии карта, где отмечены положение склада боеприпасов, позиция артиллерийской батареи, замаскированный танк. Двадцать ярдов воды. Он так долго шел, приложил так много усилий, чтобы добраться до своих. Если он не пересечет канал сейчас, то не останется ничего другого, как порвать фотографию и сдаться в плен.