Смуглое пухлое лицо Стелвато, низкорослого, тщедушного девятнадцатилетнего итальянца, чем-то напоминало плюшевую диванную подушку. Родился он в Бостоне, развозил там лед, и в его речи причудливо сплелись итальянская напевность и жесткие тягучие «а», характерные для улиц, расположенных у реки Чарлз.
Заступив на вахту, Стелвато вставал у капота джипа, и никакая сила не могла сдвинуть его с места. В Штатах его определили в пехоту, и марш-броски выработали у него такое стойкое отвращение к ходьбе, что даже в сортир, расположенный в пятидесяти ярдах от его палатки, он ездил на джипе. В Англии он не на жизнь, а на смерть схлестнулся с военными врачами и сумел убедить их, что у него ужасное плоскостопие, а потому ему не место в тех родах войск, где солдаты передвигаются на своих двоих. То была его величайшая победа в войне, победа, которая запомнилась ему куда лучше любого события, произошедшего после Перл-Харбора. В итоге его определили в шоферы к Павону.
Майкл питал к этому парню самые теплые чувства, и, если ему случалось нести вахту вместе со Стелвато, они оба стояли у капота джипа, украдкой курили и посвящали друг друга в свои секреты. Майкл делился воспоминаниями о редких встречах с кинозвездами, которыми Стелвато восхищался на экране, Стелвато с мельчайшими подробностями рассказывал, в чем заключалась работа развозчика льда и угля, или красочно описывал жизнь семьи Стелвато, состоящей из отца, матери и трех сыновей, в их квартире на Салем-стрит.
– Мне как раз снился сон. – В голосе Стелвато слышались нотки обиды. Он совсем не был похож на солдата, стоял сгорбившись, как старичок, в дождевике без единой пуговицы, с винтовкой, свисающей с плеча. – Мне снился сон о Соединенных Штатах, когда этот сукин сын Кейн разбудил меня. У этого Кейна, – обиду сменила злость, – что-то не в порядке с головой. Придет да как двинет по ногам, словно коп, пинком сгоняющий бродягу со скамейки в парке. А сколько от него шума! Орет так, словно хочет разбудить всю армию. «Просыпайся, парень, идет дождь, а тебе пора прогуляться! Просыпайся парень, тебе предстоит долгая, долгая прогулка под холодным дождем!» – Стелвато печально покачал головой. – Не надо мне говорить об этом. Я и сам знаю, что идет дождь. Этому типу просто нравится делать людям гадости. Мне снился хороший сон. Такая жалость, что не удалось досмотреть его до конца. Во сне я ехал на грузовике со своим отцом. – Голос Стелвато смягчился. – Стоял прекрасный, солнечный летний день. Отец сидел рядом со мной в кабине, вроде бы одновременно дремал и курил одну из этих изогнутых черных сигар «Итало Бальбо». Знаешь такие?
– Да, – кивнул Майкл. – Пять штук за десять центов.
– Итало Бальбо был летчиком. Итальянцы очень им гордились и назвали в его честь сигары.
– Я о нем слышал, – кивнул Майкл. – Его убили в Африке.
– Правда? Надо написать об этом отцу. Он читать не умеет, но моя девушка, Ангелина, приходит к отцу и читает письма ему и маме. Так вот, отец курил одну из этих сигар. – Стелвато с головой ушел в бостонское лето. – Ехали мы медленно, потому что приходилось останавливаться чуть ли не у каждого дома. Отец просыпается и говорит: «Никки, отнеси миссис Шварц льда на двадцать пять центов, но скажи, что сегодня она должна расплатиться наличными». Я слышал его голос, ощущал пальцами руль. – Стелвато вздохнул. – Я вылез из кабины, взял лед, уже начал подниматься по лестнице в квартиру миссис Шварц, когда отец крикнул мне вслед: «Никки, быстро спускайся! Не след тебе задерживаться у этой миссис Шварц!» Он всегда мне так кричал, хотя засыпал, как только я уходил, и не знал, сколько я отсутствовал: пять минут, час или два. Миссис Шварц открыла мне дверь… У нас были самые разные покупатели: итальянцы, ирландцы, поляки, евреи, но меня любили все. Ты бы удивился, узнав, сколько мне перепадало виски, кофейных пирожных, куриного супа с лапшой. Миссис Шварц была такая красивая, полненькая блондинка.
Так вот, она потрепала меня по щеке и сказала: «Никки, день очень жаркий, останься и выпей со мной пива». Но я ответил: «Мой отец ждет внизу, и он не спит». Тогда она предложила мне вернуться в четыре часа, дала двадцать пять центов, и я спустился вниз. Отец встретил меня мрачным взглядом. «Никки, тебе пора решать, то ли ты бизнесмен, то ли бык-производитель! – прорычал он, но потом рассмеялся. – Раз ты принес двадцать пять центов, забудем об этом». И тут вдруг в грузовике оказалась вся наша семья, как бывало по воскресеньям. Там была и моя девушка Ангелина, и ее мать, мы вроде бы возвращались домой с пляжа, я держал Ангелину за руку, большего она мне не позволяла, потому что мы собирались пожениться, не то что ее мамаша… А потом я увидел, что мы все сидим за столом, в том числе оба мои брата: и тот, что сейчас на Гуадалканале, и тот, что в Исландии. Мой старик разливает самодельное вино, мама как раз принесла большое блюдо спагетти… И вот тут этот сукин сын Кейн и двинул мне по ногам… – Стелвато помолчал. – Мне действительно хотелось досмотреть этот сон, – тихонько добавил он.
Майкл понял, что юноша плачет, но сделал вид, будто ничего не заметил.
– У нас было два грузовика «Дженерал моторс», выкрашенных в желтый цвет. – В голосе Стелвато слышалась тоска по дому, по желтым грузовикам, по отцу, по улицам Бостона, по массачусетсской погоде, по полненькой миссис Шварц, по нежному прикосновению руки невесты, по домашнему вину, по голосам братьев за воскресным столом с большим блюдом спагетти. – Наш бизнес процветал. Когда мой отец его начинал, у него были восемнадцатилетний мерин и подержанная телега, а к началу войны у нас было два грузовика и мы подумывали над тем, чтобы купить третий и нанять шофера. А потом меня и братьев призвали в армию и грузовики пришлось продать. Мой отец купил себе другую лошадь, потому что он не умеет ни читать, ни писать и не может водить грузовик. Моя девушка пишет, что лошадку он любит. Лошадка вся в яблоках, молодая, семилетка, но это не грузовики «Дженерал моторс». Дела у нас действительно шли превосходно. На моем маршруте у меня было четырнадцать женщин, к которым я мог зайти в любое удобное для меня время, от девяти утра до четырех дня. Готов спорить, Майк, – голос Стелвато зазвенел от юношеской гордости, – в Голливуде у тебя такого не было.
– Не было, Никки, – без тени улыбки ответил Майкл. – В Голливуде все обстояло по-другому.
– А когда я вернусь, все переменится. – Стелвато вздохнул. – Я собираюсь жениться на Ангелине или на ком-то еще, если Ангелина передумает. Буду воспитывать детей, хранить верность одной женщине, а если узнаю, что она меня обманывает, размозжу ей голову…
«Я должен написать об этом Маргарет, – подумал Майкл. – Четырнадцать женщин, которым Стелвато привозил лед, получили отставку, уставшее от войны сердце мечтает о единственной и ненаглядной».
Майкл услышал, как кто-то вылезает из палатки, и разглядел в темноте приближающийся силуэт.
– Кто идет? – спросил он.
– Павон, – ответили из темноты, но говоривший тут же торопливо поправился: – Полковник Павон.
Он подошел к Майклу и Стелвато.
– Кто на посту?
– Стелвато и Уайтэкр, – доложил Майкл.
– Привет, Никки, – поздоровался со Стелвато Павон. – Как поживаешь?
– Отлично, полковник. – Тон Стелвато стал теплым, радостным. Он очень любил Павона, который видел в нем не солдата, а талисман, приносящий счастье, и, бывало, переходил с юношей на итальянский, обмениваясь скабрезными шуточками и разными историями.
– Уайтэкр, ты в порядке?
– Все при мне, – ответил Майкл. Дождливая тьма располагала к более непринужденным, дружеским отношениям между солдатами и полковником. При свете дня субординация брала свое.
– Это хорошо. – Голос полковника звучал устало. Он тоже привалился к джипу и закурил, не прикрывая спичку руками. Крошечный язычок пламени на мгновение осветил его кустистые брови.
– Вы пришли, чтобы сменить меня, полковник? – полюбопытствовал Стелвато.
– Скорее нет, чем да, Никки. Ты и так слишком много спишь. Если ты будешь все время спать, то ничего не добьешься в жизни.
– Я и не хочу ничего добиваться, – ответил Стелвато. – У меня одно желание – вернуться в Америку и развозить лед по привычному маршруту.
– Будь у меня такой же маршрут, – поддакнул Майкл, – я бы тоже ничего не хотел.
– Он и тебе наврал насчет четырнадцати женщин? – спросил Павон.
– Клянусь Богом! – взвился Стелвато.
– Не знаю я итальянца, который говорил бы правду о своих женщинах, – подначил его Павон. – Я вот убежден, что Никки – девственник.
– Я покажу вам письма, которые они мне пишут. – Голос Стелвато дрожал от обиды.
– Полковник, – темнота и шутливая атмосфера придали Майклу смелости, – я бы хотел, чтобы вы уделили мне минуту-другую для разговора. Если, конечно, вы не собираетесь снова лечь спать.
– Мне не спится, – ответил Павон. – Давай пройдемся. – Они с Майклом отошли на несколько шагов. Павон обернулся и крикнул Стелвато: – Никки, следи за парашютистами и мужьями!
Коснувшись руки Майкла, он увлек его подальше от джипа.
– Если хочешь знать, – доверительно прошептал Павон, – я уверен, что Никки говорит абсолютную правду насчет своего ледового маршрута. – Он хохотнул, но тут же его голос стал серьезным. – Что у тебя на уме, Майкл?
– Я хочу попросить об одном одолжении. – Майкл замялся. «Опять двадцать пять, – раздраженно подумал он, – ну почему я всегда должен принимать решения?» – Я хочу, чтобы меня перевели в боевую часть.
Какое-то время Павон молчал.
– С чего бы это? Увлекся самокопанием?
– Возможно, – после паузы ответил Майкл. – Возможно. Церковь, в которую мы заходили сегодня, эти канадцы… Не знаю. Я начал вспоминать, ради чего пошел на войну.
– Ты знаешь, ради чего пошел на войну? – сухо рассмеялся Павон. – Счастливчик. – Десять шагов они прошли молча. – В возрасте Никки я пережил самые худшие мгновения в своей жизни… Спасибо одной женщине, – неожиданно произнес Павон.