По лицам людей, шагавших рядом, Кристиан видел, что они не разделяют его злости. На их долю осталось одно отчаяние. Они утратили способность злиться и теперь, вконец измученные, еле переставляли ноги, сгибаясь под тяжестью ранцев, не отрывая глаз от дороги; некоторые были без оружия. Они не замечали ни уничтоженного обоза, ни идущей от него вони. Они шли на восток, изредка вскидывая глаза к безоблачному, а потому смертельно опасному небу, напоминая затравленных зверей, которые без надежды на спасение ползут в свое тихое, укромное логово, где могут спокойно лечь и умереть. Попадались среди них и такие, которые в безумной жадности, несмотря на все ужасы отступления и поджидающую за каждым поворотом смерть, тащили на себе награбленное добро. Один солдат нес в руках скрипку, украденную из гостиной какого-то ценителя музыки. Из ранца другого выглядывали два серебряных подсвечника – молчаливое и убедительное свидетельство того, что этот солдат, видя агонию армии, не терял надежды на обеды при свечах за накрытым скатертью столом. Красноглазый верзила с копной светлых волос потерял каску, но не расстался с десятком деревянных ящичков с камамбером. И когда он обгонял Кристиана, тот почувствовал, что к обозной вони добавился характерный запах знаменитого мягкого сыра.
На первой повозке стояла 88-миллиметровая зенитка. Расстрелянные лошади застыли, натягивая постромки, – видать, перед смертью от страха пытались рвануть галопом. Лафет и ствол зенитки побурели от крови. И это немецкая армия, с отвращением думал Кристиан, проходя мимо. Лошади против самолетов. В Африке по крайней мере отступали на машинной тяге. Ему вспомнились мотоцикл и Гарденбург, итальянский штабной автомобиль, санитарный самолет, который через Средиземное море доставил его в Италию. Вот она, судьба немецкой армии: по ходу войны переходить на все более примитивные средства и методы. Сплошные эрзацы. Эрзац-бензин. Эрзац-кофе. Эрзац-кровь. Эрзац-солдаты…
Теперь он только и делал, что отступал. И уже не помнил, а приходилось ли ему когда-либо двигаться в противоположном направлении, навстречу врагу. Отступление стало неотъемлемой частью жизни, как воздух, которым он дышал. Назад, назад, всегда побитый, всегда измотанный, постоянно ощущающий запах немецких трупов, преследуемый вражескими самолетами, то и дело пикирующими с неба. Их пулеметы сверкали на крыльях, их пилоты радостно улыбались, потому что чувствовали себя в полной безопасности, каждую минуту убивая сотни людей.
За спиной настырно загудел клаксон, и Кристиан подался к обочине. Маленький автомобиль проскочил мимо, щедро окатив его пылью. Сквозь окно Кристиан успел заметить чисто выбритые лица, один из пассажиров дымил сигарой…
Послышался тревожный крик, с неба донесся рев моторов. Кристиан спрыгнул с дороги, нырнул в ближайшую щель, одну из тех, что заблаговременно вырыли вдоль чуть ли не всех французских дорог. Он вжался во влажную землю и закрыл голову руками, не решаясь взглянуть вверх. Самолеты дважды прошлись над дорогой, поливая ее свинцом, и улетели. Кристиан поднялся, выбрался из щели. Никто из солдат, шедших вместе с ним, не пострадал, а вот маленький автомобиль перевернулся, врезавшись в дерево, и загорелся. Двоих пассажиров выбросило через окна, и они лежали посреди дороги. Еще двое горели вместе с бензином, пробитой пулями резиной и вспоротой обивкой сидений.
Кристиан медленно подошел к лежащим на дороге мужчинам. Одного взгляда хватило, чтобы понять, что они мертвы.
– Офицеры, – раздался за спиной Кристиана хриплый голос. – Хотели прокатиться с ветерком. – Солдат сплюнул.
Другие солдаты молча прошли мимо двух трупов и горящего автомобиля. Кристиан подумал, что надо бы остановить двоих или троих, попросить их помочь оттащить трупы, но солдат пришлось бы уговаривать, а два лишних трупа на дороге ничего не меняли.
И Кристиан вновь поплелся на восток, чувствуя дрожь в раненой ноге. Он высморкался и раз за разом сплевывал слюну, пытаясь изгнать изо рта и горла мерзкий привкус, оставшийся от дохлых лошадей и рассыпанных лекарств.
На следующий день ему повезло. Ночью он отстал от остальных и, оставшись в одиночестве, вышел к окраине маленького городка, темного и безлюдного в лунном свете. Кристиан решил, что входить в городок ему не стоит. Французы частенько нападали на одиноких солдат, чтобы ограбить, завладеть оружием, формой, сапогами и бросить под вечнозеленой изгородью. Кристиан уселся под дерево, немного поел, бережно расходуя неприкосновенный запас, и проспал до зари.
А на заре он скоренько, чуть ли не бегом, пересек город, миновал сложенную из серого камня церковь, неизбежный памятник победы со штыками и пальмами перед мэрией, магазины с закрытыми жалюзи витринами. Ему не встретилось ни одной живой души. Французы, похоже, исчезли с лица земли, чтобы не мешать немцам отступать. Даже собаки и кошки понимали, что в такой момент не стоит попадаться на глаза солдатам побежденной армии.
Удача повернулась к Кристиану лицом на противоположной окраине городка. Он все еще торопился, потому что вдоль дороги стояли дома и из окон любого из них мог прогреметь роковой выстрел. Кристиан тяжело и прерывисто дышал, в боку у него кололо, и тут из-за поворота выехал велосипедист.
Кристиан остановился. Велосипедист куда-то очень спешил. Не поднимая головы, он крутил педали, с каждым мгновением приближаясь к Кристиану.
Тот вышел на середину дороги, дожидаясь велосипедиста. Теперь он видел, что это мальчишка лет пятнадцати или шестнадцати, с непокрытой головой, в синей рубахе и старых армейских брюках. В холодной утренней дымке он мчался среди тополей, трясясь на брусчатке, а впереди бежала чуть удлиненная тень его ног и велосипедных колес.
Паренек увидел Кристиана, когда их разделяло метров тридцать, и резко затормозил.
– Подойди сюда, – прохрипел Кристиан по-немецки, потому что французский вылетел у него из головы. – Подойди сюда!
Он сам направился к пареньку. Несколько мгновений они смотрели друг на друга. Кристиан разглядел и испуг, застывший в черных глазах, и побледневшее лицо, и черные кудрявые волосы француза. А потом, словно встрепенувшийся зверек, мальчишка быстро развернул велосипед, разбежался и вскочил в седло, прежде чем Кристиан успел сдернуть с плеча автомат. Низко пригнувшись, паренек бешено заработал педалями, пытаясь как можно скорее добраться до поворота дороги.
Кристиан, не раздумывая, открыл огонь. Он срезал паренька второй очередью. Велосипед свалился в кювет. Мальчишка распластался на дороге.
Кристиан побежал по дороге. В утренней тишине далеко разносился стук его кованых сапог. Кристиан поднял велосипед, покатал его взад-вперед. Велосипед не пострадал. Кристиан глянул на паренька. Тот лежал к нему лицом, под тонким носом виднелся пушок усов. По вылинявшему синему полотну рубашки медленно расплывалось красное пятно. Кристиан уже хотел шагнуть к пареньку, но передумал. В городке наверняка слышали выстрелы, и, если его найдут рядом с умирающим мальчишкой, расправа будет короткой.
Кристиан вскочил на велосипед и покатил на восток. После долгих дней утомительного пешего марша он, казалось, не ехал, а летел над землей. Ноги легко крутили педали, мягкий, прохладный утренний ветерок обдувал щеки, нежная зелень листвы по обе стороны дороги радовала глаз. Нынче, думал он, ездят не только офицеры.
Дороги Франции, похоже, строились в расчете на велосипедистов. Ровные, мощеные, без крутых подъемов. По такой дороге человеку не составит труда наматывать в день по две сотни километров…
Кристиан вновь почувствовал себя молодым и сильным, и впервые с тех пор, как он увидел первый спускающийся с неба планер, у него даже забрезжила надежда на спасение. А полчаса спустя, катя вниз по склону между двумя полями зреющей пшеницы, он вдруг поймал себя на том, что насвистывает какую-то мелодию, весело и непринужденно, словно на прогулке во время отпуска.
Весь день Кристиан ехал по дороге, ведущей в Париж. Он обгонял солдат, плетущихся на своих двоих, едущих на тяжелых крестьянских телегах, доверху нагруженных картинами, мебелью, бочками с сидром. Во Франции ему уже приходилось видеть беженцев, это было давно, но тогда по дорогам брели настоящие беженцы, женщины, дети, старики, и тащили они свой нехитрый домашний скарб – матрасы, кастрюли, стулья – только потому, что рассчитывали обосноваться с ним в каком-то другом месте. Теперь же исполнять роль беженцев довелось солдатам немецкой армии, молодым мужчинам в форме и при оружии, которые могли надеяться лишь на то, что кто-то из офицеров остановит их, превратит в более или менее боеспособную часть и выведет на новый рубеж обороны. Чтобы они защитили его или… сдались американцам, которые, по слухам, смыкали кольцо окружения, наступая со всех сторон. В любом случае картины в золоченых рамах из нормандских замков и старинные светильники не принесли бы им пользы. С каменными лицами, отбросив всякую логику, солдаты разбитой армии стекались к Парижу. Они двигались без офицеров, забыв о дисциплине, не строем, а толпой, оставив танки и самолеты американцам, которые шли следом. Иногда мимо Кристиана проезжал французский автобус с угольным парогенератором, набитый запыленными солдатами, которым приходилось вылезать перед каждым подъемом и выталкивать автобус на вершину. Изредка Кристиану попадался офицер, но офицеры теперь предпочитали молчать, ничем не выделяясь из общего потока.
А природа вокруг радовалась лету. Розовая и красная герань цвела у крестьянских домиков, поля обещали щедрый урожай.
К вечеру Кристиан выбился из сил. В последний раз он ездил на велосипеде много лет назад, а в первые час или два очень уж сильно нажимал на педали. К тому же в него дважды стреляли, и Кристиан, услышав свист пуль, пролетавших над головой, резко увеличивал скорость. Когда на закате дня он въезжал на площадь довольно большого городка, велосипед вилял из стороны в сторону, не желая слушаться руля. Кристиана порадовало, что площадь забита солдатами. Одни сидели в кафе, другие, выбившись из сил, лежали или спали на каменных скамьях перед мэрией, кто-то пытался завести брошенный старый «ситроен» выпуска 1925 года, чтобы проехать на нем хотя бы несколько километров. На этой площади Кристиан чувствовал себя в полной безопасности.