– Au revoir, Monsieur Brandt[83], – сухо и безучастно произнес он. – Надеюсь, в Париже вам понравится. – В его голосе слышались и тонкая насмешка, и предупреждение.
Кристиану ужасно хотелось схватить француза за шиворот, вытащить на свет и хорошенько разглядеть его лицо. Но Брандт уже нервно тянул его за руку. И Кристиан позволил вывести себя на улицу. Дверь закрылась, щелкнул замок.
– Нам сюда. – Брандт пошел первым, взвалив мешок на плечо. – Идти недалеко.
Кристиан последовал за ним по темной улице. Он решил, что позже спросит Брандта о том, какие у него отношения с этим французом в фетровой шляпе и зачем тому понадобился автомобиль. Сейчас же он слишком устал для вопросов, да и Брандту не терпелось как можно быстрее добраться до квартиры Симоны.
Через две минуты Брандт остановился у подъезда четырехэтажного дома с зашторенной стеклянной дверью и нажал кнопку звонка. По пути им не встретилось ни души.
Прошло много времени, прежде чем дверь приоткрылась на крохотную щелочку. Брандт что-то прошептал, Кристиан услышал скрипучий старушечий голос, поначалу очень недовольный, но ставший теплым и приветливым, как только консьержка поняла, с кем имеет дело. Звякнула цепочка, дверь распахнулась. Следом за Брандтом Кристиан переступил порог, миновал кутающуюся в платок консьержку и начал подниматься по ступеням. Брандт знает, в какие двери надо стучать, подумал Кристиан, и что следует сказать, если хочешь, чтобы они открылись. Должно быть, консьержка нажала на выключатель, потому что вдруг вспыхнули лампы. Кристиан увидел, что лестница чистенькая, мраморная, то есть Брандт привел его в респектабельный буржуазный дом, где могли жить вице-президенты компаний да высокопоставленные чиновники государственных учреждений.
Двадцать секунд спустя лампы погасли. Какое-то время они поднимались в темноте. «Шмайсер» Кристиана, висевший у него на плече, с металлическим звуком ударился о стену.
– Тише, – прошептал Брандт. – Осторожнее.
На следующей лестничной площадке он нажал на какую-то кнопку, и свет зажегся еще на двадцать секунд, следуя нормам французской бережливости.
Они поднялись на верхний этаж, и Брандт легонько постучал в дверь, которая тотчас же открылась, словно в этой квартире с нетерпением ждали прихода гостей. Полоса света, вырвавшаяся из-за двери, осветила женщину в длинном халате. Эта женщина бросилась Брандту на грудь и зарыдала. Сквозь всхлипывания до Кристиана донеслись слова: «Ты вернулся, дорогой, наконец-то ты вернулся…»
Кристиан, придерживая автомат, смущенно прижался к стене, наблюдая, как двое людей по-домашнему, по-семейному обнимаются у него на глазах. В этом объятии Кристиану виделась скорее не страсть, а безмерное чувство облегчения, простое, будничное, трогательное, глубоко личное, касающееся только их и никого больше. Ему оставалось лишь сожалеть, что он стал невольным свидетелем встречи этих двух нежно любящих друг друга мужчины и женщины.
Наконец, смеясь сквозь слезы, Симона оторвалась от своего возлюбленного. Отбросив одной рукой назад длинные волосы, а другой рукой крепко ухватившись за Брандта, чтобы окончательно убедиться, что он – реальность, а не видение, готовое исчезнуть в следующее мгновение, Симона повернулась к Кристиану и произнесла мягким, нежным голоском:
– А теперь пора вспомнить и о хозяйском долге…
– Ты помнишь Дистля, не так ли? – спросил Брандт.
– Конечно, конечно. – Она протянула руку Кристиану, который ее вежливо пожал. – Я так рада вновь вас видеть. Мы часто о вас говорили… Заходите, заходите… Не стоять же на пороге до утра.
Они вошли в квартиру. Симона заперла дверь на замок, щелчок которого означал, что теперь они дома и все будет хорошо. Брандт и Кристиан последовали за Симоной в гостиную. У окна, плотно задернутого шторами, стояла женщина в стеганом халате. Лицо ее оставалось в тени, не попадая в круг света, отбрасываемый единственной лампой, которая горела на столике у дивана.
– Вещи кладите на пол. Вам нужно умыться, и вы, должно быть, проголодались. – Симона тараторила, как заботливая жена. – У нас есть вино, мы должны открыть бутылку хорошего вина, чтобы отпраздновать… О, Франсуаза, посмотри, кто к нам пришел! Это же прекрасно, не правда ли?
Это та самая Франсуаза, которая терпеть не может немцев, вспомнил Кристиан. Он пристально наблюдал за этой женщиной, когда она отошла от окна, чтобы поздороваться с Брандтом.
– Как хорошо, что ты вернулся, – сказала Франсуаза.
Какая она красивая, подумал Кристиан, удивившись, что не заметил этого при первой встрече. Высокая, стройная, с каштановыми волосами, забранными в пучок, тонким, изящным носом и решительным ртом. Франсуаза повернулась к Кристиану, с улыбкой протянула руку.
– Добро пожаловать, сержант Дистль, – произнесла она и тепло пожала его руку.
– Вы меня помните?
– Разумеется. – Франсуаза смотрела ему в глаза. – Я частенько о вас думала.
«Что скрывается в глубине этих зеленых глаз? – с тревогой думал Кристиан. – Чему эта женщина улыбается, на что намекает, говоря, что частенько обо мне думала?»
– В прошлом месяце Франсуаза переехала ко мне, дорогой, – пояснила Симона, обращаясь к Брандту. – Ее квартиру реквизировала ваша армия. – Симона скорчила гримаску.
Брандт рассмеялся и поцеловал ее. Руки Симоны на мгновение задержались на его плечах, потом она отступила на шаг. Кристиан отметил, что Симона сильно постарела. Фигурка по-прежнему миниатюрная, но у глаз морщинки, а кожа сухая и тусклая.
– Вы собираетесь остаться надолго? – спросила Франсуаза.
Повисла неловкая пауза. Первым заговорил Кристиан:
– Наши планы еще не определились, мы…
Тут он услышал смех Брандта и замолчал. В этом нервном, почти истерическом смехе слышались облегчение и радость:
– Кристиан, перед ними можно не крутить. Мы собираемся остаться здесь до конца войны.
Симона разрыдалась. Брандт усадил ее на диван и стал успокаивать. Кристиан на мгновение поймал взгляд Франсуазы, и ему показалось, что он заметил в нем холодное удивление. А потом Франсуаза отвернулась и отошла к окну.
– Ну идите же, – всхлипывала Симона. – Это так глупо. Не знаю, почему я плачу. Нелепо. Совсем как моя мама: она плачет, если счастлива, плачет, если грустит, плачет, если светит солнце, плачет, если начинается дождь. Идите. Идите в ванную. Помойтесь с дороги, а когда вернетесь, я уже возьму себя в руки и приготовлю для вас роскошный ужин. Идите. Не смотрите, пожалуйста, на мои мокрые глаза. Идите.
Брандт улыбался глупой мальчишеской улыбкой, которая так не шла к его худощавому, интеллигентному лицу, покрытому коркой дорожной пыли.
– Пошли, Кристиан. – Он встал. – Смоем с себя грязь.
Вдвоем они прошли в ванную. Кристиан подметил, что Франсуаза не посмотрела им вслед.
В ванной под шум льющейся холодной воды Брандт заговорил сквозь мыльную пену, когда Кристиан уже расчесывал мокрые волосы чьей-то расческой.
– В этой женщине есть что-то особенное, чего я ни в ком не находил. Я… мне в ней нравится все. Забавно, конечно, потому что у других женщин я всегда находил массу недостатков. То они слишком тощие, то слишком тщеславные, то глуповаты… Две, три недели – и я уже не мог их выносить. Но с Симоной… Я знаю, что она немного сентиментальна, знаю, что она стареет, вижу эти морщинки… – Он улыбнулся, раздвинув губами мыльную пену. – Но мне это нравится. Она не слишком умна. Мне это нравится. Глаза у нее на мокром месте. Мне и это нравится. – Теперь он говорил очень серьезно. – Симона – единственная радость, которую принесла мне война. – И тут же, словно устыдившись своей откровенности, Брандт до отказа открутил кран и начал смывать мыло с лица и шеи. Он разделся до пояса, и Кристиан не без жалости смотрел на торчащие, как у подростка, ребра своего друга, на его тоненькие, словно прутики, руки. Хорош любовничек, подумал Кристиан, а каков солдат… Интересно, как ему удалось пережить четыре года войны?
Брандт разогнулся, вытер лицо полотенцем.
– Кристиан, – сквозь ткань голос его звучал глухо, – ты останешься со мной, не так ли?
– Сначала, – Кристиан понизил голос, чтобы его заглушала льющаяся из крана вода, – надо решить вопрос со второй дамой.
– С Франсуазой? – Брандт небрежно взмахнул рукой. – О ней не волнуйся. Места в квартире хватит. Ты сможешь спать на диване. Или… – Он усмехнулся. – Найди с ней общий язык. Тогда тебе не придется спать на диване.
– Меня волнует не теснота.
Брандт потянулся к крану, чтобы закрыть воду, но Кристиан перехватил его руку.
– Пусть течет.
– Да что с тобой? – удивился Брандт.
– Эта женщина не любит немцев и может насолить нам.
– Ерунда. – Брандт выключил воду. – Я ее знаю. Могу поручиться, как за себя. И ты ей наверняка понравишься. А теперь прошу тебя: пообещай, что останешься…
– Хорошо, – задумчиво ответил Кристиан. – Я останусь. – Он увидел, как заблестели глаза Брандта. А его рука, когда он похлопывал Кристиана по плечу, дрожала.
– Мы в безопасности, Кристиан, – прошептал Брандт. – Наконец-то мы в безопасности.
Он отвернулся, надел рубашку и вышел из ванной. Надел рубашку и Кристиан. Он неторопливо застегнул ее на все пуговицы, посмотрелся в зеркало, внимательно изучая измученные глаза, запавшие щеки, следы страха, горя и усталости, отпечатавшиеся на лице. Наклонился ближе, посмотрел на волосы. Россыпь седины, особенно на висках. «Господи, – подумал он, – а ведь раньше я ее не замечал. Я старею, старею…» Но он тут же подавил это ненавистное чувство жалости к себе, любимому, и следом за Брандтом вернулся в гостиную.
В уютной комнате лампа под абажуром окрасила в мягкий розовый цвет модную мебель из светлого дерева, ковер, занавески в цветочек, пустые стаканы и лежащую на диване Франсуазу.
Брандт и Симона отправились спать. В коридор, ведущий к спальням, они ушли, держась за руки, как любящие супруги. После ужина, путано и неточно рассказав о событиях последних дней, Брандт едва не заснул за столом. Симона ласково подняла его со стула и увела с собой, на прощание одарив почти материнской улыбкой Кристиана и Франсуазу, оставшихся в полутемной гостиной.