– Война закончена, – бормотал Брандт, – война закончена, и теперь я собираюсь выспаться. Прощай, лейтенант Брандт, – продолжал он вещать сонным голосом, – прощай, армия Третьего Рейха, прощай, солдат. Завтра в гражданской кровати рядом с женой проснется художник-декадент, рисующий абстрактные картины. – Он простер руку к Франсуазе. – Будь добра к моему другу. Возлюби его. Он – лучший из лучших. Сильный, красивый, прошедший огонь и воду, надежда будущей Европы, если у нас будет Европа и надежда. Возлюби его больше, чем себя.
– Вино ударило в голову. – Симона с ласковым укором усмехнулась, увлекая Брандта к спальне. – Вот и болтает не пойми что.
– Спокойной ночи, – донесся из коридора голос Брандта. – Спокойной вам ночи, мои дорогие друзья…
Дверь закрылась; в маленькой, заботливо обставленной женской рукой комнатке со светлыми пятнами мебели, черными поверхностями зеркал, мягкими подушками дивана и оправленной в серебряную рамочку довоенной фотографией Брандта в берете и баскской рубашке воцарилась тишина. Кристиан взглянул на Франсуазу. Закинув руки за голову, она изучала потолок, удобно устроившись на подушках. Половина лица пряталась в тени. Длинное тело под синим стеганым халатиком было неподвижно. Лишь изредка она вытягивала пальчики одной ноги, носком синего атласного шлепанца дотрагиваясь до края дивана, а потом пальчики возвращались в исходное положение. Кристиану вспомнился другой стеганый халат. Красный, кроваво-красный, на Гретхен Гарденбург, когда он впервые увидел ее в дверях берлинской квартиры. А что поделывает сейчас фрау Гарденбург, подумал он, цел ли еще ее дом, жива ли она сама, продолжает ли «дружить» с той самой мужеподобной француженкой?..
– Утомился воин, – проворковала Франсуаза из мягких глубин дивана. – Очень утомился наш лейтенант Брандт.
– Пожалуй, – согласился Кристиан, не сводя с нее глаз.
– Ему досталось, не так ли? – Франсуаза шевельнула носком шлепанца. – Последние несколько недель выдались не из легких?
– Это точно.
– Американцы, – ворковала Франсуаза, – такие сильные, такие свеженькие, не так ли?
– Скорее да, чем нет.
– Местные газеты пишут, – Франсуаза улеглась на бочок, и складки халата переместились вслед за телом, – что все идет по плану. Американцев заманивают в глубь Франции, чтобы потом опрокинуть внезапным контрударом. – В голосе Франсуазы слышалась откровенная насмешка. – Газеты вселяют уверенность. Месье Брандту следовало бы почаще их читать. – Она хохотнула. Кристиан подумал, что расслышал бы в этом смешке сексуальное желание, призыв, если б они говорили на другую тему. – Месье Брандт не считает, что американцев заманивают. И контрудар очень удивил бы его, не так ли?
– Скорее всего. – Кристиан никак не мог понять, чего добивается эта женщина.
– А как насчет тебя? – Вопрос был задан скорее заполняющему гостиную сумраку, чем Кристиану. На ты они с Франсуазой перешли за ужином.
– Наверное, я разделяю мнение Брандта.
– И ты тоже очень устал, не так ли? – Франсуаза села и пристально посмотрела на Кристиана. На губах ее не было и тени улыбки, но в полуприкрытых веками зеленых глазах Кристиану почудилась тайная насмешка. – Должно быть, тебе тоже хочется спать?
– Еще нет. – Мысль о том, что эта высокая, зеленоглазая, насмешливая женщина сейчас покинет его, казалась невыносимой. – В свое время уставать приходилось куда больше.
– О! – Франсуаза вновь улеглась. – Да ты у нас прекрасный солдат. Стойкий, неутомимый. Разве армия может проиграть войну, по-прежнему располагая такими солдатами?
Кристиан сверлил Франсуазу ненавидящим взглядом. Она же лениво потянулась на подушках и чуть развернулась к нему лицом. Какая длинная у нее шея, подумал Кристиан. И ему страстно захотелось поцеловать то самое место, где шея цвета слоновой кости переходила в прикрытое халатом плечо.
– Когда-то у меня был парень, похожий на тебя. – Франсуаза смотрела на Кристиана без улыбки. – Только француз. Сильный, ни на что не жалующийся, настоящий патриот. Должна признать, я очень его любила. Он погиб в сороковом году. Во время другого отступления. Ты собрался умирать, сержант?
– Нет, – медленно ответил Кристиан. – Умирать я не собираюсь.
– Это хорошо. – Полные губы Франсуазы изогнулись в легкой улыбке. – Ты лучший из лучших, если верить твоему другу. Ты полагаешь себя надеждой новой Европы, сержант?
– Брандт перепил.
– Перепил? Возможно. Так ты уверен, что тебе не хочется спать?
– Уверен.
– Но выглядишь ты очень уставшим.
– Спать мне не хочется.
Франсуаза кивнула:
– Вечно бодрствующий сержант. Не хочет идти спать. Вместо того чтобы улечься в мягкую постель, жертвует собой, развлекая одинокую французскую даму, которая будет оставаться не у дел до тех пор, пока американцы не войдут в Париж. – Она приложила руку ладонью вверх ко лбу, широкий рукав халата соскользнул вниз, открыв тонкое запястье, длинные пальцы с острыми ногтями. – Завтра мы внесем твою фамилию в списки кавалеров ордена Почетного легиона второй степени за верную службу французскому народу.
– Хватит. – Кристиан, однако, не поднялся со стула. – Перестань насмехаться надо мной.
– У меня и в мыслях такого нет, – ответила Франсуаза. – Скажи мне, сержант, я спрашиваю тебя как военного человека: когда американцы войдут в Париж?
– Через две недели. Максимум через месяц.
– Ага, – кивнула Франсуаза. – В интересное мы живем время, не так ли?
– Так.
– Хочешь, я тебе кое-что скажу, сержант?
– Что?
– Я вновь и вновь вспоминаю наш маленький обед. В сороковом? Сорок первом?
– В сороковом.
– Я надела белое платье. А ты был такой красивый. Высокий, уверенный в себе, умный, победитель, в сверкающей форме, юный бог механизированной войны. – Франсуаза засмеялась.
– Ты опять насмехаешься надо мной. Мне это неприятно.
– Ты произвел на меня огромное впечатление. – Она махнула рукой, как бы предупреждая возражения Кристиана. – Честное слово. Я была очень холодна с тобой, не так ли? – Он вновь услышал уже ставший привычным смешок. – Ты и представить себе не можешь, каких трудов мне стоило сохранить эту холодность. Я ведь далеко не безразлична к знакам внимания, которые оказывают мне молодые люди. А ты был такой красивый, сержант… – Усыпляющий, гипнотизирующий голос Франсуазы обволакивал Кристиана, напоминая нереальную, неземную музыку. – Окрыленный радостью победы, самоуверенный, прекрасный. Лишь невероятным усилием воли мне удалось сохранить контроль над своим телом. Сейчас самоуверенности поубавилось, не так ли, сержант?
– Поубавилось. – Кристиан то засыпал, то пробуждался, мерно покачиваясь на волнах ее мелодичного, пропитанного ароматом духов, опасного голоса. – Просто не осталось.
– Ты сейчас очень устал, – ворковала женщина. – И поседел. И я заметила, что ты немного прихрамываешь. В сороковом ты не знал устали. Ты можешь умереть, подумала я тогда, в один миг, от пули, от снаряда, но чтобы устать – никогда… Ты стал другим, сержант, совсем другим. По обычным меркам тебя уже не назовешь красивым: хромота, седина, провалившиеся щеки… Но вот что я собираюсь сказать тебе, сержант. У меня необычные вкусы. Твоя форма больше не сверкает. У тебя серое лицо. Сейчас никто не признает в тебе юного бога механизированной войны… – Раздался еще один призывный смешок. – Но я нахожу тебя очень привлекательным, сержант, бесконечно более привлекательным, чем…
Она замолчала, пьянящий голос растворился среди подушек дивана.
Кристиан встал, шагнул к дивану, посмотрел на Франсуазу. Ее глаза широко раскрылись, губы разошлись в откровенной улыбке.
Он опустился на колени и поцеловал Франсуазу.
Кристиан лежал рядом с ней в темной постели. Ночной летний ветерок лениво шевелил занавески распахнутого окна. Лунный свет, едва пробиваясь сквозь материю, выхватывал из темноты контуры комода, туалетного столика, стульев с брошенной на них одеждой.
Эти жаркие, утонченные, всепоглощающие объятия, эта новая высота сексуальных наслаждений, покоренная Кристианом в его общении с женщинами… безудержный поток страсти смел все долгие дни отступления, все воспоминания о вони разбомбленного санитарного обоза, о долгих маршах, об умирающем французском пареньке, о ненавистном велосипеде, о забитых дорогах, по которым они ползли на украденном автомобиле. Эта маленькая комнатка и мягкая кровать полностью заслонили собой войну. И Кристиан внезапно осознал, что наконец-то, впервые с тех пор, как он много лет назад попал во Францию, ему удалось исполнить обещание, которое он когда-то дал самому себе, но давно уже позабыл: провести ночь с великолепной, все знающей, все умеющей француженкой.
Ненавистница немцев… Он улыбнулся, повернул голову к Франсуазе, которая время от времени легко прикасалась к его телу подушечками пальцев. Ее глаза загадочно поблескивали в лунном свете, волосы темной, благоухающей массой лежали на подушке.
Франсуаза улыбнулась ему в ответ:
– Ты действительно не очень-то устал.
Они рассмеялись. Кристиан придвинулся, поцеловал Франсуазу в то бархатное место, где длинная шея переходила в плечо, вдохнул животворный аромат ее волос и кожи.
– От каждого отступления есть какая-то польза, – прошептала Франсуаза.
Мимо дома маршем прошли солдаты. Их кованые сапоги ритмично стучали по булыжникам мостовой. Звуки эти, приятные для слуха, не имели никакого отношения к человеку, зарывшемуся в ароматные локоны своей любовницы.
– Я знала, что все так будет, – продолжала Франсуаза. – Еще при нашей первой встрече, давным-давно. Потрясающе. Я поняла это с первого взгляда.
– Тогда почему ты так долго ждала? – Кристиан вновь улегся на спину, изучая картину, нарисованную на потолке отблеском лунного света от зеркала. – Господи, сколько времени пропало зря. Почему ты сразу не пришла ко мне?
– Тогда я не спала с немцами, – холодно ответила Франсуаза. – Я не могла согласиться с тем, что завоеватель имеет право на все, что есть в покоренной стране. Ты можешь не верить, в сущности, никакого значения это не имеет, но ты – первый немец, которому я дозволила прикоснуться ко мне.