– Ну, – Майкл задумался, – полагаю…
– Веселье, – прервал его Акерн. – Безумное ощущение ни на секунду не затихающего празднества. Преследуя вражескую армию, мы триста миль неслись на приливной волне смеха. Я хочу написать об этом статью в «Коллиерс».
– Это хорошо, – кивнул Майкл. – С нетерпением буду ждать публикации.
– Единственным человеком, который сумел точно описать сражение, был Стендаль. – Акерн наклонился к Майклу, их лица разделяло всего шесть дюймов. – Собственно говоря, есть только три писателя, произведения которых стоит перечитывать дважды, – Стендаль, Вийон и Флобер.
– Война закончится через тридцать дней, – вещал на другом конце стола очень красивый английский корреспондент, – и я сожалею об этом. Есть много немцев, которые заслуживают смерти, и, если бы война продолжалась, мы бы убивали и убивали, рубя сплеча. Если же война закончится, убивать все равно придется, но уже хладнокровно, и я боюсь, что мы, американцы и англичане, постараемся увильнуть от этого неприятного занятия. В итоге в центре Европы останется сильное поколение врагов. Лично я молюсь о том, чтобы удача хоть на время повернулась к нам спиной…
– «О милая, милая, милая, – запел трубач по-английски, но с сильным акцентом, – поласковей будь ты со мной…»
– Стендаль подмечал в войне неожиданное, безумное, смешное, – продолжал Акерн. – Помнишь, как он описывал полковника, который поднимал своих солдат в атаку во время русской кампании?
– К сожалению, нет.
– Какова обстановка? – желал знать первый корреспондент.
– Нас окружили две дивизии.
– Отстраняю вас от командования, – вынес вердикт первый корреспондент. – Если вы не можете форсировать реку, я найду того, кто сможет.
Они выпили.
– По-моему, вы очень милый и одинокий солдат. – Высокая брюнетка в цветастом платье, которой Майкл улыбнулся пятнадцать минут назад, наклонилась над столом, накрыв руку Майкла своей. Платье у нее было с глубоким вырезом, так что глазам Майкла открылась красивая грудь. – Не хотите потанцевать с дамой, которая с радостью отблагодарит вас за галантность?
Майкл улыбнулся девушке:
– Через пять минут. Когда прояснится в голове.
– Хорошо. – Брюнетка кивнула, призывно улыбнулась: – Вы знаете, где я сижу?
– Да, конечно же, знаю. – Майкл наблюдал, как девушка лавирует между танцующими, соблазнительно покачивая бедрами. «Приятно, – подумал он, – приятно будет закончить с ней этот вечер. Чтобы официально подтвердить наше вступление в Париж, я просто обязан провести ночь с парижанкой».
– Об отношениях мужчин и женщин во время войны будут написаны десятки и сотни книг, – глубокомысленно заметил Акерн.
– Безусловно, – согласился с ним Майкл.
Брюнетка села за свой столик и вновь улыбнулась ему.
– Это здоровые, свободные отношения с романтическим налетом трагичности и спешки. Взять хотя бы меня. В Детройте у меня жена и двое детей. Откровенно говоря, хотя я и обожаю свою жену, при мысли о ней меня охватывает тоска. Это просто маленькая женщина, у которой уже редеют волосы. В Лондоне я живу с роскошной девятнадцатилетней девицей, которая работает в министерстве снабжения. Они пережила все тяготы войны, она понимает, через что мне пришлось пройти, я с ней очень счастлив… Так буду ли я честен с собой, говоря, что мне хочется вернуться в Детройт?
– У каждого из нас свои личные проблемы, – вежливо посочувствовал Майкл.
В другом конце зала послышались громкие крики. Четверо молодых парней с нарукавными повязками участников Сопротивления и винтовками в руках протолкались сквозь танцующих, таща пятого, лицо которого заливала кровь из рассеченного лба.
– Врете! – орал парень с окровавленным лицом. – Все вы врете! Я такой же коллаборационист, как и любой из тех, кто сидит сейчас в этом зале!
Один из четверки двинул парня по шее. Его голова поникла, он затих.
По полу протянулась узкая кровавая полоска. Четверо участников Сопротивления выволокли своего пленника за дверь. Оркестр заиграл еще громче.
– Варвары! – прогремел женский голос. Красивая сорокалетняя дама с кроваво-красными ногтями, в простеньком, но очень элегантном черном платье заняла стул рядом с Майклом, покинутый французским пилотом. Говорила она по-английски. – Их всех следует арестовать. Они только и ждут случая, чтобы учинить свару. Я собираюсь предложить командованию американской армии разоружить их всех. – Акцент выдавал в даме американку, и Акерн с Майклом недоуменно уставились на нее. Она кивнула сначала Акерну, затем более холодно Майклу, отметив, что он всего лишь рядовой. – Меня зовут Мейбл Каспер, и не надо так удивляться. Я из Скенектади.
– Рады познакомиться с вами, Мейбл. – Акерн, не поднимаясь со стула, поклонился.
– Я знаю, о чем говорю, – с жаром продолжала дама из Скенектади. Чувствовалось, что спиртное сильно ударило ей в голову. – Я прожила в Париже двенадцать лет. Вы и представить себе не можете, что мне пришлось пережить. Вы корреспондент… я многое могла бы рассказать о том, как здесь жилось под немцами…
– Я с удовольствием вас выслушаю, – улыбнулся Акерн.
– Продуктов не найти, все по карточкам. – Мейбл Каспер наполнила шампанским большой бокал и ополовинила его одним глотком. – Немцы реквизировали мою квартиру и дали мне только пятнадцать дней на вывоз мебели. К счастью, мне удалось подыскать другую квартиру, в которой жила еврейская семья. Мужа уже нет в живых, но сегодня, можете себе такое представить, на второй день после освобождения Парижа, заявилась жена и попросила меня освободить квартиру. А ведь когда я въезжала в нее, в комнатах не было никакой мебели. Хорошо, что я проявила предусмотрительность и запаслась письменными показаниями свидетелей. Я предполагала, что такое может случиться. Я уже говорила с полковником Гарви из нашей армии, и он пообещал все уладить. Вы знаете полковника Гарви?
– Боюсь, что нет, – ответил Акерн.
– Во Франции вас ждут тяжелые дни. – Мейбл Каспер допила шампанское. – Вся шваль сейчас на коне, хулиганы бродят по улицам с оружием.
– Вы про участников Сопротивления? – полюбопытствовал Майкл.
– Я про участников Сопротивления, – подтвердила Мейбл.
– Но ведь они сражались в подполье, – заметил Майкл, стараясь понять, к чему клонит эта женщина.
– Подполье! – пренебрежительно фыркнула Мейбл Каспер. – Меня тошнит от подполья. Кто туда шел? Всякие бездельники, агитаторы, оборванцы, у которых за душой ничего не было: ни семьи, ни собственности, ни работы… У порядочных людей на подполье просто времени не было, и теперь нам придется за это расплачиваться, если только вы нам не поможете. – Она вновь наполнила бокал шампанским и наклонилась к Майклу: – Вы освободили нас от немцев, а теперь должны освободить от французов и русских. – Она выпила шампанское, встала. – Совет для мудрых. – Мейбл Каспер кивнула и отбыла, пробираясь между столиками в своем простеньком, но очень элегантном черном платье.
– Господи, – выдохнул Майкл, глядя ей вслед, – а еще из Скенектади.
– Война, – продолжал Акерн ровным, спокойным голосом, – как я уже говорил, соткана из противоречий.
– Доложите обстановку! – требовал первый корреспондент.
– Мой правый фланг разбит, в центре меня теснят. Буду атаковать.
– Отстраняю вас от командования, – вынес вердикт первый корреспондент.
– После войны, – говорил английский корреспондент, – я собираюсь купить домик под Биаррицем. Там и поселюсь. Не выношу английской пищи. А если уж вызовут в Лондон, запасусь целым мешком продуктов и буду есть в своем номере в отеле…
– Это вино недостаточно выдержано, – заявил офицер общественно-информационной службы с другого конца стола. Под мышкой у него блестела кожей новенькая кобура.
– Если у кого и есть надежда на будущее, так это у Франции, – поучал Павон двух молоденьких американских пехотных офицеров, удравших в тот вечер в самоволку из расположения своей дивизии. – Американцы должны осознать, что одной борьбы за Францию недостаточно, необходимо понять эту страну, навести в ней порядок, проявить терпение. Это нелегко, потому что французы – самая вспыльчивая нация на свете. Они всех раздражают, потому что любят только себя, на всех смотрят свысока, очень уж благоразумны, независимы и горды своим прошлым величием. На месте президента Соединенных Штатов Америки я бы посылал всю американскую молодежь на два года во Францию. Вместо колледжа. Юноши научились бы разбираться в еде и в искусстве, девушки – в сексе, и через пятьдесят лет мы построили бы Утопию на Миссисипи…
Девушка в цветастом платье, что сидела в другой половине зала, не сводя глаз с Майкла, широко улыбнулась и кивнула, поймав-таки его взгляд.
– Иррациональность войны почему-то не была замечена нашими литераторами, – гнул свое Акерн. – Позволь вновь напомнить о полковнике из дневника Стендаля…
– И что сказал полковник? – Майкл радостно плыл на волнах шампанского, сигаретного дыма, духов, света свечей, страсти…
– Атака русских деморализовала его людей, – строго и назидательно заговорил Акерн, в его голосе появился командирский металл, – они едва не обратились в бегство. Но полковник осыпал их отборной бранью, выхватил саблю и заорал: «Моя жопа круглая, как яблоко! Следуйте за ней!» И они последовали, и отразили атаку. Иррациональные слова, полная бессмыслица, но они затронули патриотическую струнку в душах солдат, вдохнули в них волю к победе, и поле боя в тот день осталось за ними.
– Жаль, что сегодня нет таких полковников, – вздохнул Майкл.
– «На линии Зигфрида[87] развесим мы белье!» – громовым басом запел очень пьяный английский капитан, перекрыв мелодию, которую выводил оркестр. Тут же другие голоса подхватили песню. Оркестр сдался, на мгновение смолк, а затем начал аккомпанировать певцам. Пьяный капитан, здоровенный краснолицый детина со сверкающими зубами, ухватил какую-то девушку за талию и в танце повел ее между столиками. Другие парочки повскакивали со стульев, пристраиваясь сзади, и вскоре все удлиняющаяся змея извивалась между бумажными скатертями и ведерками со льдом. Не прошло и минуты, как двадцать пар орали во всю глотку, положив руки на талию впередистоящего. В замкнутом пространстве ночного клуба с низким потолком, освещенного свечами, слова песни били по барабанным перепонкам, словно разрывы снарядов.