о, выпитое в Америке, и я хочу расставить точки над i. Если кому-то не терпится попасть в Париж, забудьте об этом. Возвращайтесь в свои палатки, почистите ружья и напишите родственникам о своей последней воле. Повторяю, о Париже забудьте. Побываете там году в пятидесятом. Может, тогда туда будут пускать всех подряд.
Солдаты стояли в мрачном молчании. Сержант остановился. Его тонкие губы изогнулись в зловещей усмешке.
– Спасибо, парни, что у вас хватило терпения выслушать меня. Теперь вы знаете, на каком вы свете. Р-разойдись!
И сержант пружинистым шагом двинулся по ротной линейке, не обращая внимания на расходящихся солдат.
– Я напишу об этом моей матери, – кипятился Спеер. Они с Майклом шли к палатке за котелками. – Она знает сенатора от Массачусетса.
– И правильно, – поддакнул Майкл. – Обязательно напиши.
– Уайтэкр…
Майкл обернулся и увидел маленькую, смутно знакомую фигурку, утопающую в большом, не по росту дождевике. Майкл шагнул на голос. В сгустившихся сумерках он разглядел сломанный нос, рассеченную бровь, широкий рот, полные, чуть улыбающиеся губы.
– Аккерман!
Они крепко пожали друг другу руки.
– Я и не знал, вспомнишь ли ты меня. – Ровный и низкий голос Ноя звучал не так, как запомнилось Майклу. Раньше этот голос принадлежал юноше, теперь – много повидавшему мужчине. Лицо Ноя заметно похудело, на него легла печать умиротворенности, свойственной зрелым людям, уже неподвластным импульсивным порывам молодости.
– Господи! – В голосе Майкла звучала искренняя радость. Встретить в серой солдатской массе знакомого человека, с которым даже дружил, – все равно что в толпе врагов внезапно обрести надежного союзника.
– Идешь в столовую? – спросил Аккерман. Котелок он держал в левой руке.
– Да. – Майкл взял Аккермана за руку и отметил, какая эта рука тонкая, хрупкая. – Только возьму котелок. Проводишь меня?
– Конечно. – Ной кивнул, улыбнулся, и они зашагали к палатке Майкла. – Превосходная речь, не так ли?
– Поднимает боевой дух, – усмехнулся Майкл. – Мне хочется прямо сейчас, до ужина, забросать гранатами немецкое пулеметное гнездо.
– Армия, – пожал плечами Ной. – В армии обожают произносить речи.
– Слишком велико искушение, – отозвался Майкл. – Перед тобой пятьсот человек, которые не могут ни отойти, ни раскрыть рот… При определенных обстоятельствах я бы тоже не устоял.
– И что бы ты сказал?
Майкл на мгновение задумался.
– Помоги нам, Господи, – совершенно серьезно ответил он. – Господи, помоги каждому живущему сегодня мужчине, женщине и ребенку.
Он нырнул в палатку и тут же вернулся с котелком. Затем они вместе зашагали к концу длинной очереди, выстроившейся у столовой.
Когда в столовой Ной снял дождевик, Майкл увидел на его груди «Серебряную звезду» и вновь почувствовал укол совести. Эту награду не дают тем, кого сбивает такси, подумал Майкл. Маленький Ной Аккерман, который начинал служить вместе с ним, который давно мог сломаться, но, как видно, выстоял…
– Мне ее нацепил генерал Монтгомери, – пояснил Ной, заметив взгляд Майкла. – Мне и моему другу Джонни Бурнекеру. В Нормандии. Нам выдали со склада новенькую форму. Присутствовали и Паттон, и Эйзенхауэр. Медали нам дали стараниями командира дивизионной разведки. Очень хороший человек. Вручали четвертого июля. Что-то вроде демонстрации англо-американской дружбы. Генерал Монтгомери продемонстрировал английскую дружбу, нацепив мне на грудь «Серебряную звезду». Пять баллов при демобилизации.
Они сидели за переполненным столом в большом зале, ели разогретые консервы, овощное рагу, пили жидкий кофе.
– Это же безобразие – лишать штатских самых лучших кусков мяса! – воскликнул сидевший за их столом Кренек.
Эта древняя шутка смеха не вызвала. Точно так же Кренек шутил и в Луизиане, и в Фернане, и в Палермо…
Майкл ел с аппетитом, слушая рассказ Ноя о том, что случилось за годы, разделившие Флориду и лагерь пополнения пехоты. Майкл внимательно рассмотрел фотографию сына Ноя («Двенадцать баллов, – пояснил Ной. – У него уже семь зубов»), узнал о смерти Коули, Донелли, Рикетта, о том, как опозорился капитан Колклу. И к полному своему изумлению, почувствовал, что страшно тоскует по старой роте, которую с такой радостью покидал во Флориде.
Ной сильно изменился. Совершенно не нервничал. Да, он здорово похудел и постоянно кашлял, но при этом прочно стоял на ногах, нашел свое место в мире, обрел мудрость и спокойствие зрелого мужчины, и в сравнении с ним Майкл чувствовал себя мальчишкой. Говорил Ной ровно, без горечи, от прежнего фонтана едва сдерживаемых эмоций не осталось и следа. И Майкл понимал, что Ной, если переживет войну, в отличие от него встретит мирную жизнь во всеоружии.
Поужинав, они помыли котелки, с удовольствием закурили дешевые сигары из пайка и неспешно зашагали во тьме к палатке Ноя под музыкальный перезвон висевших сбоку котелков.
В этот вечер в лагере показывали кино, «Девушку с обложки» с участием Риты Хэйуорт, и все солдаты, которые жили в одной палатке с Ноем, отправились любоваться прелестями голливудской звезды. Майкл и Ной сидели на койке Ноя в пустой палатке и курили, наблюдая за поднимающимся к потолку дымком.
– Завтра я ухожу, – поделился своими планами Ной.
– Правда? – Майкл искренне огорчился. В нем с новой силой закипела злость на армию. Разве так можно: внезапно сталкивать с друзьями и тут же их отнимать. – Твоя фамилия в списке на отправку?
– Нет, – спокойно ответил Ной. – Я ухожу сам.
Майкл затянулся, выпустил струю дыма.
– В самоволку?
– Да.
Господи, подумал Майкл, вспомнив, что Ной сидел в тюрьме. Неужели ему этого мало?
– В Париж?
– Париж меня не интересует.
Ной наклонился и достал из вещмешка две пачки писем, аккуратно перетянутых резинками. Одну, где адреса на конвертах были написаны женским почерком, он положил на кровать.
– От жены, – пояснил Ной. – Они приходят каждый день. А эти письма… – он помахал второй пачкой, – от Джонни Бурнекера. Он пишет, как только выдается свободная минутка. И каждое письмо заканчивается фразой: «Ты должен вернуться сюда».
– Понятно. – Бурнекера Майкл помнил смутно. Вроде бы высокий, худощавый светловолосый парень с румянцем во всю щеку.
– У Джонни навязчивая идея, – продолжал Ной. – Он думает, если я вернусь и останусь с ним, мы оба выйдем из этой войны живыми. Он удивительный человек. Самый лучший из тех, кого мне довелось встретить за свою жизнь. Я должен к нему вернуться.
– А почему для этого надо уходить в самоволку? – спросил Майкл. – Почему не пойти в канцелярию роты и не попросить, чтобы тебя направили в прежнюю часть?
– Я ходил, – ответил Ной. – Но этот перуанец предложил мне катиться ко всем чертям. Он, мол, очень занят. Заявил, что здесь не бюро по трудоустройству, поэтому я поеду туда, куда меня пошлют. – Ной повертел в руках пачку писем Бурнекера. Бумага сухо зашуршала. – А ведь я побрился, выгладил форму, начистил «Серебряную звезду». На него это не произвело ни малейшего впечатления. Так что я ухожу после завтрака.
– Ты наживешь кучу неприятностей.
– Отнюдь. – Ной покачал головой. – Такое случается каждый день. Вот вчера ушел капитан четвертой роты. Надоело ему болтаться здесь без дела. Он взял с собой только вещевой мешок. Остальные его вещи ребята продали французам. Военную полицию интересуют только те, кто пытается пробраться в Париж. Если ты идешь к фронту, тебе и слова не скажут. Нашей ротой командует лейтенант Грин. Я слышал, он уже капитан. Отличный парень, он уладит все формальности. Я уверен, что мое появление его только обрадует.
– Ты знаешь, где они? – спросил Майкл.
– Я выясню. Это несложно.
– А ты не боишься снова попасть в передрягу? Как после той истории в Штатах?
Ной улыбнулся:
– Дружище, после Нормандии я уже ничего не боюсь. Во всяком случае, армии Соединенных Штатов меня не удастся испугать.
– Ты подставляешься.
Ной пожал плечами:
– Как только в госпитале мне сказали, что я не умру, я написал Джонни Бурнекеру, что обязательно вернусь. Он меня ждет. – Решимость, прозвучавшая в голосе Ноя, делала бесполезными дальнейшие уговоры.
– Тогда счастливой тебе посадки. Передай привет ребятам.
– А почему бы тебе не пойти со мной?
– Что?
– Пойдем со мной, – повторил Ной. – Куда больше шансов выжить, если ты попадешь в роту, где у тебя будут друзья. Ты же хочешь вернуться с войны живым, не так ли?
– Да. – Майкл еле заметно улыбнулся. – Пожалуй, хочу.
Он не стал говорить Ною, что иной раз его охватывало полное безразличие и тогда он не видел особой разницы между жизнью и смертью. Один исход ничем не отличался от второго. Такое чувство накатывало на него в Нормандии, в темные, дождливые ночи, когда ему казалось, что он не приносит никакой пользы, а война на самом деле – огромное, растущее кладбище, ее предназначение – плодить новые жертвы. Майкл не рассказал Ною и об унылых днях в госпитале в Англии, где его окружали искалеченные на полях сражений во Франции да умелые, но бессердечные врачи и медицинские сестры, которые не разрешили ему даже на сутки съездить в Лондон, которые видели в нем не человека, нуждающегося в утешении и сострадании, а пациента с медленно заживающей ногой. И ногу эту им хотелось как можно быстрее подлатать, чтобы отправить ее хозяина на фронт.
– Конечно, я не возражаю против того, чтобы вернуться с войны живым. Хотя по правде говоря, у меня такое ощущение, что через пять лет после войны мы будем сожалеть о пуле, которая пролетела мимо.
– Я не буду! – отрезал Ной. – Не буду. И у меня никогда не возникнет такого ощущения.
– Конечно. – Майкла вновь одолело чувство вины. – Извини, не следовало мне этого говорить.
– Если тебя посылают на фронт с пополнением, твои шансы на выживание ничтожны, – продолжал Ной. – Все старые солдаты – друзья, они чувствуют ответственность друг за друга и всеми силами стараются уберечь товарища от беды. А это означает, что все самые тяжелые, самые опасные задания перекладываются на пополнение. Сержант даже не запомнит твоей фамилии. Ему на тебя наплевать. Тобой пожертвуют ради спасения старичков и будут ждать следующего пополнения. Если ты попадаешь в новую роту один, тебя будут ставить в каждый дозор, затыкать тобой каждую дыру. А если вы попадете в серьезный переплет и встанет вопрос, кого спасать, тебя или старичка, как, по-твоему, они разрешат эту дилемму?