Ной говорил страстно, убедительно, его черные глаза пристально вглядывались в лицо Майкла. И Майкла тронула проявленная забота. «В конце концов, – подумал Майкл, – я практически ничем не помог ему во Флориде, да и жене не оказал никакой поддержки. Знает ли эта хрупкая черноволосая женщина, какие речи ведет ее муж на сырой равнине под Парижем? Представляет ли она себе, сколько ему пришлось передумать в эту дождливую осень, чтобы найти единственно верное решение, которое дает ему хоть какую-то надежду вернуться с войны живым, обнять ее, подержать сына на руках… Что знают об этой войне в Америке? Пишут ли корреспонденты о лагерях пополнения пехоты в статьях, которые публикуются за их подписью на первых полосах газет?»
– Без друзей никак нельзя! – горячо убеждал его Ной. – Если они отправят тебя, куда захотят, если рядом не будет друга, который прикроет тебя, – это конец.
– Хорошо. – Майкл положил руку на худенькое плечо Ноя. – Я уйду с тобой.
Но, произнося эти слова, он сильно сомневался в том, что друг необходим именно ему.
Глава 34
Какой-то военный священник подсадил их в свой джип, когда они миновали Шато-Тьери. День вновь выдался пасмурным, и над старыми памятниками кладбищ прошлой войны и проволочными заграждениями нынешней витал дух запустения.
Священник, довольно молодой человек, судя по акценту – южанин, оказался очень разговорчивым. Служил он в полку истребителей П-51 и сейчас ехал в Реймс, чтобы выступить в качестве свидетеля в военно-полевом суде, где слушалось дело одного пилота.
– Бедный мальчик, – говорил священник. – Лучшего парня трудно себе представить. И у него прекрасный послужной список. Двадцать два боевых вылета, один самолет противника он сбил точно, еще два – предположительно. И хотя полковник лично просил меня не выступать в суде, я считаю, что мой христианский долг – приехать туда и высказаться.
– За что его судят?
– Чуть не сорвал вечер, который устраивал Красный Крест, – ответил священник. – Помочился на пол во время танца.
Майкл улыбнулся.
– Поведение, недостойное офицера, как заявляет полковник. – Священник повернулся к Майклу, забыв про дорогу. – Конечно, мальчик перебрал, и я не знаю, о чем он в тот момент думал. Но я лично заинтересован в этом деле. Я долго переписывался с офицером, которому поручена защита. Очень умный парень, прихожанин епископальной церкви, до войны работал адвокатом в Портленде. Да, сэр. И полковник не заткнет мне рот. Я выскажу все, что считаю нужным, и он это знает. Если кто и имеет право обвинять этого мальчика в недостойном поведении, то только не полковник Баттон. – Голос священника переполняло негодование. – Я собираюсь рассказать в суде о поведении полковника на танцах в Далласе, на родине, в сердце Соединенных Штатов Америки, в присутствии американских женщин. Вы можете мне не верить, но полковник Баттон, одетый в парадную форму, отлил в кадку с искусственной пальмой в танцзале одного из центральных отелей города. Я это видел собственными глазами. Дело замяли, учитывая его высокое звание. Но теперь об этом надо сказать открыто, самое время!
Пошел дождь. Вода лилась на земляные укрепления и старые деревянные столбы, к которым в 1917 году крепилась колючая проволока. Священник сбавил скорость, вглядываясь в запотевшее ветровое стекло. Ной, который сидел на первом сиденье, двигал взад-вперед ручной «дворник», сметая со стекла воду. Они проехали огороженный клочок земли с десятью могилами французов, погибших при отступлении 1940 года. На некоторых могилах лежали поблекшие от времени искусственные цветы, на деревянном пьедестале под стеклянным колпаком стояла небольшая статуя какого-то святого. Майкл отвернулся от священника, думая о том, как тесно переплелись на этой земле две войны.
Священник резко нажал на педаль тормоза, дал задний ход и вернулся к маленькому французскому кладбищу.
– Хочу сделать фотографию для своего альбома, – пояснил он. – Как насчет того, чтобы попозировать мне?
Майкл и Ной вылезли из джипа, встали перед крошечным кладбищем. «Pierre Sorel, – прочитал Майкл на одном из крестов. – Soldat, premiere class, ne 1921, mort 1940»[91]. Искусственные лавровые листья, увитые черной траурной лентой, пролежали под дождями и солнцем четыре года.
– С начала войны я сделал больше тысячи фотографий. – Священник уже достал из чехла сверкающую металлом «лейку». – Это очень ценные свидетельства очевидца. Пожалуйста, мальчики, чуть левее. Вот так. – Щелкнул затвор. – Фантастический фотоаппарат! – гордо воскликнул священник. – Позволяет фотографировать при любой освещенности. Я выменял его на два блока сигарет у пленного фрица. Только фрицы умеют делать хорошие фотоаппараты. Они обладают терпением, которого недостает нам. А теперь, мальчики, давайте мне адреса ваших семей в Америке, я сделаю две дополнительные фотографии и отошлю их, чтобы ваши близкие увидели, что вы живы и здоровы.
Ной назвал адрес отца Хоуп в Вермонте. Священник тщательно записал его в записную книжку в черном кожаном переплете с выдавленным на нем крестом.
– Мне фотография не нужна, – сказал Майкл. Ему не хотелось, чтобы отец и мать увидели его худым, изможденным, в плохо подогнанной форме под дождем на фоне маленького, на десять могил, придорожного кладбища, где нашли свой покой десять молодых французов.
– Что за глупости! – воскликнул священник. – Должен же быть у вас человек, который порадуется, получив вашу фотографию. Вы и представить себе не можете, какие добрые письма я получаю от родственников тех мальчиков, чьи фотографии отсылаю в Америку. Вы же умный, красивый, у вас наверняка есть девушка, которая хочет поставить вашу фотографию на столик у кровати.
Майкл на мгновение задумался.
– Мисс Маргарет Фриментл. Нью-Йорк, Десятая улица, дом двадцать шесть. Именно этой фотографии и не хватает на ее прикроватном столике.
Пока священник записывал адрес, Майкл пытался представить себе, как Маргарет в своей квартире на тихой, красивой нью-йоркской улице достает из конверта его фотографию и сопроводительное письмо от священника. «Может быть, – подумал Майкл, – теперь-то она мне напишет… Хотя что она мне скажет и что я ей отвечу? Кто знает? Из Франции с любовью, до встречи через миллион лет. И подпись: твой взаимозаменяемый любовник Майкл Уайтэкр, военная специальность 745, у могилы Пьера Сореля, родившегося в 1921 году и убитого в 1940 году. Прекрасно провожу время, жаль, что тебя здесь нет…»
Они вновь забрались в джип, и священник осторожно повел машину по узкой, скользкой дороге, вконец разбитой гусеницами танков и колесами тяжелых армейских грузовиков.
– Вермонт, – священник взглянул на Ноя, – очень уж тихое местечко для молодого человека, не так ли?
– После войны я не собираюсь там жить, – ответил Ной. – Я перееду в Айову.
– А почему не в Техас? – гостеприимно предложил священник. – Вот уж где человек может вдохнуть полной грудью. У тебя в Айове родственники?
– Можно сказать, что да. Только не мои, а моего приятеля. Его зовут Джонни Бурнекер. Мать Джонни уже присмотрела нам домик, который мы можем снять за сорок долларов в месяц, а его дяде принадлежит газета, в редакции которой я и буду работать, когда вернусь.
– Газетчик, значит? – Священник кивнул. – Прекрасная профессия. И к тому же денежная.
– В этой газете едва ли. Она выходит раз в неделю. Тираж две тысячи восемьсот экземпляров.
– Но это же только начало. Трамплин для больших дел в большом городе.
– Не нужен мне трамплин, – спокойно ответил Ной. – Я не хочу жить в большом городе. У меня нет никаких амбиций. Остаток дней я хочу провести в маленьком городке в Айове с женой, сыном и моим другом Джонни Бурнекером. А если у меня вдруг появится желание путешествовать, я прогуляюсь до почтового отделения.
– Но тебе там быстро наскучит, – гнул свое священник. – После того как ты повидал мир, в маленьком городке будет слишком тесно.
– Нет, мне там не наскучит, – твердо заявил Ной, не забывая орудовать «дворником». – Никогда не наскучит.
– Значит, у нас с тобой совершенно разные характеры. Я-то родом из маленького городка и заранее знаю, что там я помру со скуки. Хотя по правде говоря, меня там едва ли ждут. – Он рассмеялся. – Детей у меня нет, а когда началась война и я почувствовал, что Бог хочет, чтобы я шел в армию, жена мне сказала: «Эштон, выбирай: или служба военных священников – или твоя жена. Я не собираюсь пять лет куковать одна дома, зная, что ты ездишь по свету, свободный, как жаворонок, и путаешься с женщинами. Эштон, ты меня не обманешь, я тебя насквозь вижу». Я пытался ее разубедить, но она женщина упрямая. И я готов спорить, что она подаст на развод в тот самый день, когда я объявлюсь дома. Так что, доложу я вам, мне предстояло принять непростое решение. Но я его принял, – он вздохнул, – и не жалею об этом. В Двенадцатом госпитале есть очень милая медсестра, которая помогает мне сносить тяготы армейской жизни. – Священник улыбнулся. – А поскольку сестричка и фотография отнимают массу времени, мне просто некогда вспоминать о жене. Пока у меня есть женщина, которая утешит меня в час печали, и достаточно пленки для «лейки», я со спокойной душой смотрю в будущее…
– А где вы достаете пленку? – полюбопытствовал Майкл, думая о тысяче снимков, сделанных священником, и зная, с каким трудом удавалось купить хотя бы одну катушку пленки в армейском магазинчике.
Священник хитро улыбнулся:
– Поначалу не обошлось без трудностей, но теперь я все уладил. Да, теперь с пленкой у меня все тип-топ. У меня в фотоаппарате лучшая в мире пленка. Когда ребята возвращаются с боевого вылета, я прошу у инженера группы отрезать незасвеченные концы пленок на фотопулеметах. Вы бы удивились, сколько таким образом можно добыть пленки. Но последнего инженера вдруг начала душить жаба, и он даже собрался доложить полковнику, что я краду государственную собственность. Причем мне никак не удавалось убедить его, что это не так… – Губы священника вновь изогнулись в улыбке. – Но теперь и эта проблема решена.