– Каким же образом? – спросил Майкл.
– Инженер вылетел на задание. Он был хорошим пилотом, настоящим асом, – с энтузиазмом воскликнул священник, – а в тот день еще и сбил «мессершмитт»! И, возвращаясь на аэродром, он спикировал на радиомачту, чтобы отметить свою победу. Так вот, бедняга ошибся в расчетах на пару футов, и его пришлось собирать по всему аэродрому. Можете мне поверить, я устроил ему похороны по высшему разряду. Прочитал над его могилой роскошную проповедь. – Священник вновь хитро улыбнулся. – Теперь пленки у меня сколько хочешь.
Майкл моргнул, подумав, не выпил ли священник, но тот вел джип очень уверенно и, похоже, был трезв как стеклышко. Ох уж эта армия, вздохнул Майкл, каждый старается найти в ней свою выгоду…
Из-под дерева у дороги вышел человек и замахал рукой. Священник плавно сбросил скорость, остановил джип. На обочине стоял лейтенант авиации, весь промокший, в морском бушлате, держа во второй руке автомат со складным прикладом.
– Запрыгивай на заднее сиденье, мальчик, – радушно пригласил его священник. – Джип священника подбирает всех, кто голосует на дороге.
Лейтенант уселся рядом с Майклом, и джип покатил дальше по вконец раскисшей дороге. Майкл искоса глянул на лейтенанта. Совсем молодой, еле шевелится от усталости, а одежда явно с чужого плеча. Лейтенант заметил изучающий взгляд Майкла.
– Наверное, вас интересует, что я делаю на этой дороге?
– Да нет же, – без запинки ответил Майкл. Ему совершенно не хотелось вступать в доверительную беседу. – Нисколько не интересует.
– Я из кожи вон лезу, но никак не могу найти свою планерную группу.
Майкл и представить себе не мог, как можно потерять целую группу планеров, особенно на земле, но вопросов задавать не стал.
– Я участвовал в Арнемской операции[92], – продолжал лейтенант. – Меня сбили за линией фронта над Голландией.
– Англичане, как обычно, все испортили, – внес свою лепту священник.
– Правда? – вырвалось у лейтенанта. – Я не читал газет.
– А что случилось? – спросил Майкл. Почему-то у него не укладывалось в голове, что этого бледного, совсем молоденького юношу сбили на планере в тылу врага.
– Это был мой третий вылет, – ответил лейтенант. – Сначала Сицилия, потом Нормандия и, наконец, Арнем. Нам обещали, что это будет последнее десантирование. – Он натужно улыбнулся. – В отношении меня они оказались правы. – Он пожал плечами. – Хотя я им не верю. До окончания войны нас еще сбросят над Японией. – Он дрожал в своей мокрой одежде, которая предназначалась куда более крупному мужчине. – Я не горю желанием высаживаться в Японии. Совсем не горю. Раньше-то я считал себя чертовски смелым парнем, которому по плечу не два, а сто десантирований, но теперь я знаю, что это не так. Когда я в первый раз увидел разрыв зенитного снаряда возле крыла, то больше не смог смотреть по сторонам. Уткнулся носом в колени и пилотировал планер вслепую, говоря себе: «Френсис О’Брайен, ты не боец».
– Френсис О’Брайен, – повторил священник. – Так ты католик?
– Да, сэр, – ответил пилот планера.
– Хочется узнать твое мнение по одному вопросу. – Священник навис над рулем. – В одной нормандской церкви, которой изрядно досталось от нашей артиллерии, я нашел маленький орган с ножной педалью и перевез его на аэродром для проведения воскресных служб. Естественно, мне понадобился органист. Выяснилось, что во всем полку играть на органе умеет только техник-сержант, специалист по вооружению. Итальянец, католик и на органе играет, как Горовиц[93] на рояле. Я взял одного цветного парня подкачивать в орган воздух и в первое воскресенье отслужил потрясающую мессу. Даже полковник пришел и пел псалмы, словно лягушка по весне. Новшество всем очень понравилось. Так вот, в следующее воскресенье итальянец не появился, а когда я разыскал его во второй половине дня и спросил, в чем, собственно, дело, он ответил, что совесть не позволяет ему играть язычникам. А теперь скажи мне, Френсис О’Брайен, католик и офицер, по-христиански ли поступил техник-сержант?
Пилот планера вздохнул. Не вызывало сомнений, что в данный момент он не готов выносить суждение по столь важной и деликатной проблеме.
– Видите ли, сэр, тут обобщения не годятся, каждый поступает так, как велит ему совесть…
– А ты сыграл бы для меня на органе? – с вызовом спросил священник.
– Да, сэр, – ответил пилот планера.
– Ты умеешь играть на органе?
– Нет, сэр.
– В этом-то все и дело! – Священник помрачнел. – Итальяшка – единственный в полку, кто умеет. С тех пор я служу воскресную мессу без музыки.
Долго они ехали в молчании под нудным дождем мимо виноградников и следов прежних войн.
– Лейтенант О’Брайен, – Майклу все-таки захотелось узнать историю этого бледного, похоже, очень мягкого по характеру юноши, – если не хотите, можете не рассказывать, но как вы выбрались из Голландии?
– Расскажу, почему нет, – пожал плечами лейтенант. – Я увидел, что правое крыло отрывается, и дал сигнал буксировщику, что отцепляюсь. Посадил планер на поле, очень жестко, а когда вылез из кабины, все солдаты, которых я вез, разбежались, потому что от группы домиков, расположенных примерно в тысяче ярдов, начал стрелять пулемет. Я побежал, по пути сорвал с петлиц и выбросил крылышки, потому что люди просто звереют, когда ловят летчика. Вы понимаете, все эти бомбардировки, ошибки, приводящие к тому, что гражданское население гибнет под бомбами, которые предназначались немецкой армии. А отливается все летчикам. Я пролежал в канаве три дня, а потом появился фермер, который дал мне поесть. В ту же ночь он вывел меня в расположение английской разведывательной роты. Англичане довезли меня до побережья, посадили на американский миноносец. Там мне дали этот бушлат. Миноносец две недели болтался в Ла-Манше. Господи, как же мне было плохо! Наконец меня высадили в Саутгемптоне, и я на попутках добрался до того места, где стояла моя авиагруппа. Но они неделей раньше перебазировались во Францию. Меня внесли в списки пропавших без вести, и только Богу известно, что пережила моя мать. Все мои вещи уже отправили в Штаты. Никто не хотел иметь со мной дела. Пилоты планеров, похоже, у всех кость в горле, если только не намечается высадка десанта. Так что ни один командир не желал своей властью выплатить мне жалованье, отправить к месту службы, проявить хоть какое-то участие в моей судьбе. – О’Брайен беззлобно рассмеялся. – Я узнал, что моя авиагруппа где-то здесь, под Реймсом, поэтому добрался до Шербура на грузовом пароходе, перевозившем боеприпасы и продовольствие. Два дня бродил по Парижу… Правда, лейтенанту, которому пару месяцев не выплачивали жалованье, в Париже делать нечего… И вот я здесь.
– Война всем создает сложности, – авторитетно заметил священник.
– Я не жалуюсь, сэр, – торопливо заверил его О’Брайен, – честное слово, не жалуюсь. Раз не приходится участвовать в очередной десантной операции, я, можно сказать, всем доволен. Пока есть уверенность, что я снова смогу торговать пеленками в Грин-Бей, у меня ни к кому нет никаких претензий.
– Чем вы занимались в Грин-Бей? – переспросил Майкл.
– Торговал пеленками, – смутился лейтенант. – На пару с братом. Компания у нас небольшая, но прибыльная. Два грузовика. Сейчас брат все делает сам, но он пишет, что невозможно достать хлопчатобумажную ткань. Поверите ли, на последних пяти письмах, которые я написал перед высадкой в Голландии, стояли адреса ткацких фабрик. Я просил их владельцев выделить хоть что-то нашей компании…
Герои бывают всякие, подумал Майкл.
Машина въехала на окраину Реймса. На всех углах торчали военные полицейские, у собора стоял целый кортеж штабных автомобилей. Майкл увидел, как напрягся Ной, испугавшись, что священник высадит их здесь, в самой гуще тыловой суеты. Но Майкл тут же перевел взгляд на знаменитый собор, обложенный мешками с песком. Цветные стекла витражей вынули, чтобы сохранить их для потомков. Майкл вдруг вспомнил, что давным-давно, еще учась в начальной школе в Огайо, он пожертвовал десять центов на восстановление Реймсского собора, сильно поврежденного во время Первой мировой войны. Глядя на вздымающуюся перед джипом священника громаду, Майкл с чувством глубокого удовлетворения отметил, что его деньги потрачены с толком.
Джип остановился перед штабом зоны коммуникаций.
– Выходи здесь, лейтенант, – священник повернулся к летчику. – Зайди туда и потребуй, чтобы тебя доставили в вашу авиагруппу, где бы она ни находилась. Не стесняйся повысить голос. Если они тебе не помогут, дождись меня. Я вернусь через пятнадцать минут, зайду к ним и пригрожу написать в Вашингтон, если они не решат все твои проблемы.
О’Брайен вылез из машины. Он стоял, сбитый с толку, испуганный, глядя на выстроившиеся рядком обветшалые дома, заранее зная, что проиграет и это сражение с армейскими бюрократами.
– Слушай, у меня есть идея получше, – вновь заговорил священник. – Мы проехали кафе, в двух кварталах отсюда. Ты промок, замерз. Зайди туда, закажи коньяк, укрепи нервную систему. Там и встретимся. Название я запомнил… «Aux Bons Amis»[94].
– Спасибо вам, – поблагодарил О’Брайен. – Но если вы не возражаете, я подожду вас здесь.
Священник перегнулся через Ноя, всмотрелся в лейтенанта, потом сунул руку в карман и достал купюру в пятьсот франков.
– Держи. – Он протянул деньги О’Брайену. – Я и забыл, что тебе не платят жалованья.
О’Брайен взял деньги, смущенно улыбнулся:
– Спасибо вам. Большое спасибо. – Он помахал рукой, повернулся и зашагал к кафе, от которого его отделяли два квартала.
– А теперь, – священник завел двигатель джипа, – займемся вами, тюремные пташки. Сейчас я увезу вас от всех этих вэ-пэ.
– Что-что? – переспросил Майкл.
– Вы же в самоволке. Это написано у вас на лбу. Давай, малыш, протирай ветровое стекло.