Ной и Майкл улыбались, проезжая по мрачному старинному городу. Они миновали шесть постов, на одном военный полицейский даже отдал честь джипу. Майкл с важным видом ответил тем же.
Глава 35
Майкл отметил, что по мере приближения к линии фронта люди становились все лучше. В нарастающем гуле орудий, ведущих неспешный диалог над осенними немецкими полями, каждый, казалось, стал говорить тише, прислушиваясь к сказанному другими, стремился накормить, устроить на ночлег, поделиться спиртным, показать фотографию своей жены и вежливо спросить разрешения взглянуть на фотографию твоих близких. Зона грохота и огня, похоже, отсекала эгоизм, нервозность, недоверие к ближнему, все самые отвратительные нормы поведения, присущие двадцатому веку, с которыми ты уже сжился, а потому считал, что вести себя иначе люди просто не могут.
Их подвозили все, кто ехал в нужную им сторону… Лейтенант похоронной службы профессионально объяснил, что делают его люди с содержимым карманов убитых. Все найденное раскладывается на две кучки. В первую идут письма из дома, карманная Библия, награды. Все это отсылается скорбящим родственникам. Во вторую ложатся игральные кости, карты, презервативы, фотографии обнаженных красоток и откровенные письма английских девушек с воспоминаниями о прекрасных ночах, проведенных в сене около Солсбери или в мягкой постели на Чарлз-стрит. Эти вещи подлежали уничтожению как оскверняющие память павших героев. Упомянул лейтенант похоронной службы, который до войны работал продавцом женской обуви в универмаге «Мэгнинс» в Сан-Франциско, и о тех трудностях, с которыми приходится сталкиваться ему и его подчиненным при опознании останков людей, от которых средства современной войны оставляли чуть поболе мокрого места.
– Даю вам дельный совет, – говорил лейтенант, – держите один из личных знаков в карманчике для часов. При взрыве голову часто отрывает от туловища, а потому цепочка с личным знаком отлетает в сторону и теряется. Но в девяти случаях из десяти брюки остаются на месте, так что мы обязательно найдем личный знак и идентифицируем покойника.
– Спасибо, – только и ответил Майкл.
Едва они вылезли из джипа, как их подсадил в свою машину капитан военной полиции, который сразу понял, что они в самоволке. Он предложил взять их в свою роту, пообещав без труда уладить все формальности, поскольку людей у него не хватало.
Их даже подвез генерал-майор, дивизию которого на пять дней отвели с передовой на отдых. Генерал с короткой стрижкой, розовым лицом и заметным животиком более всего напоминал доброго дедушку из детской книжки. И вопросы он задавал мягким голосом, но, похоже, видел их насквозь.
– Откуда вы, парни? В какую направляетесь часть?
Майкл, издавна испытывавший недоверие к большим звездам на погонах, лихорадочно пытался найти какой-нибудь невинный, ничего не значащий ответ, а Ной ответил без запинки:
– Мы дезертиры, сэр. Убежали из лагеря пополнения пехоты и направляемся в свою прежнюю часть. Хотим вернуться в свою роту.
Генерал понимающе кивнул, с уважением глянул на награду Ноя.
– Вот что я вам скажу, парни, – заговорил он вкрадчивым голосом продавца мебели, пытающегося сбыть с рук столик для бриджа, – в моей дивизии есть вакансии. Почему бы вам не заглянуть ко мне? Может, понравится? Я лично оформлю необходимые бумаги.
Майкл улыбнулся, ему нравилась эта новая армия – более гибкая, увидевшая в солдате человека.
– Нет, благодарю вас, сэр, – твердо ответил Ной. – Я дал слово своим друзьям, что обязательно к ним вернусь.
Генерал вновь кивнул:
– Я очень хорошо тебя понимаю. В восемнадцатом году я служил в дивизии «Радуга». Так я поставил всех на уши, чтобы после ранения вернуться туда. Ну а пообедать со мной вы не откажетесь? Сегодня воскресенье, и, если не ошибаюсь, в штабной столовой на обед будет курятина.
Гул орудий, доносящийся с далеких хребтов, становился все громче и громче, и Майкл ощущал, как крепнет его уверенность в том, что теперь он наконец-то найдет дух равенства, открытость сердец, единение тысяч людей – все то, о чем он мечтал, уходя в армию, но до сих пор, увы, не видел. Где-то впереди, на содрогающейся от разрывов снарядов земле, ему предстоит найти Америку, с которой он не сталкивался на своем родном континенте, израненную и умирающую Америку, но Америку друзей и соседей, ту Америку, где человек может отбросить свои интеллигентские сомнения, почерпнутый из книг цинизм, страх перед жизнью, смиренно и с благодарностью забыть про собственное «я»… Ной, возвращавшийся к своему другу Джонни Бурнекеру, уже нашел эту страну, это чувствовалось по тому уверенному спокойствию, с которым он разговаривал и с сержантами, и с генералами. Изгнанники, живущие в грязи и страхе смерти, они приобрели то, чего не могли найти в прежнем доме, который их заставили покинуть. Здесь, на немецкой земле, возникла умытая кровью Утопия, где люди не делились на богатых и бедных; здесь в разрывах снарядов родилась Демократия, при которой все средства существования принадлежали обществу в целом, пища распределялась по потребности, а не по толщине кошелька, свет, тепло, жилище, транспорт, медицинское обслуживание и похоронные услуги оплачивались государством, и всем доставалось поровну независимо от того, негр ты или белый, еврей или не еврей, рабочий или капиталист, а средства производства – карабины, пулеметы, минометы и базуки – принадлежали тем, кто ими пользовался. То был идеальный христианский социализм, при котором все работали для общего блага и только одна причина – смерть – могла заставить кого-то бросить работу.
Командный пункт капитана Грина располагался в небольшом крестьянском домике. Крутой, высокой крышей он напоминал средневековые домики, какие рисовали в книгах сказок или изображали в мультфильмах. В дом угодил только один снаряд, и брешь прикрыли дверью, которую взяли в спальне на втором этаже. За домом, у стены, обращенной к тылу, стояли два джипа. В них, завернувшись в одеяла и надвинув каски на нос, спали два бородатых солдата. Грохот орудий здесь был значительно сильнее, к нему прибавился посвист снарядов, улетающих в сторону немецких позиций. Дул сильный ветер, деревья стояли голые, дороги и поля покрывала непролазная грязь. Кроме двух спящих солдат, они не увидели ни души. Наверное, подумал Майкл, в ноябре так выглядит любое хозяйство: урожай собран, земля отдана на откуп природе, крестьянин целыми днями спит дома, и ему снятся сны о весне.
Стоило ли нарушать все армейские запреты, пересечь половину Франции, проделав долгий путь по дорогам, забитым орудиями, танками, войсками, тяжелыми грузовиками, чтобы очутиться в этом спокойном, забытом людьми и Богом, не таящем в себе опасности местечке? Штаб армии, корпуса, дивизии, полка, батальона, командный пункт роты. Они спускались по ступеням армейской иерархии, как матросы – по веревке с узлами, наконец добрались до цели, и теперь, глядя на дверь крестьянского дома, Майкл задавался вопросом, а стоила ли овчинка выделки, может, зря они приложили столько стараний… Армия – самый бюрократический институт государства, а они вели себя очень уж вольно, нарушив, должно быть, десятки параграфов военного устава, хотя каждое нарушение влекло за собой конкретное и очень серьезное наказание.
А вот Ною такие мысли даже не приходили в голову. Три последние мили он прошел быстрым шагом, не обращая внимания на грязь. Когда он открыл дверь и переступил порог, на его губах затрепетала напряженная улыбка. Майкл последовал за ним.
Капитан Грин разговаривал по полевому телефону, стоя спиной к двери.
– О какой обороне может идти речь, сэр? – говорил он. – Фронт так растянут, что в любом месте можно провести слона и никто ничего не заметит. Мне немедленно нужны как минимум сорок человек. Перехожу на прием.
Он переключил рычаг, и по проводам до них донесся голос командира батальона, злой и нервный. Рычаг вернулся в прежнее положение.
– Да, сэр, я понимаю, что мы первыми получим пополнение, как только оно прибудет в батальон. А пока, если фрицы перейдут в атаку, они пронесутся сквозь нас, как слабительное по кишечнику. Что мне делать, если они будут атаковать? Перехожу на прием.
Вновь из трубки донеслось что-то злобное.
– Да, сэр. Я понял. Это все, сэр.
Капитан положил трубку на аппарат и повернулся к капралу, который сидел за сколоченным из подручных материалов столом.
– Знаешь, что сказал мне майор? – В голосе Грина слышалась тоска. – Он сказал, что я должен уведомить его, если фрицы перейдут в наступление. Юморист! У нас в армии, похоже, появляется новая специальность. Уведомители! – Он устало взглянул на Ноя и Майкла: – Вам чего?
Ной ничего не ответил. Грин присмотрелся повнимательнее, потом улыбнулся, протянул руку.
– Аккерман. – Они пожали друг другу руки. – Я думал, ты уже штатский.
– Нет, сэр, – ответил Ной. – Я не штатский. Вы помните Уайтэкра, не так ли?
Грин повернулся к Майклу.
– Разумеется, помню, – произнес он высоким, почти женским голосом. – По Флориде. За какие грехи тебя вернули в нашу роту?
Он пожал руку и Майклу.
– Нас не возвращали, сэр. Мы сбежали из лагеря пополнения.
– Прекрасно. – Лицо Грина расплылось в широкой улыбке. – Об этом можете не волноваться. Очень правильно сделали, очень правильно. Я все улажу. Хотя понятия не имею, с чего вам вдруг захотелось вернуться в нашу несчастную роту. За эту неделю вы – все мое пополнение… – По голосу чувствовалось, что Грин тронут и очень доволен. Он тепло, почти по-матерински гладил руку Ноя.
– Сэр, а Джонни Бурнекер здесь? – спросил Ной. Говорить он старался ровно и спокойно, но не сумел скрыть волнения.
Грин отвернулся, капрал забарабанил пальцами по доскам. Сейчас произойдет что-то ужасное, понял Майкл.
– Я и забыл, как вы были близки. – Капитан Грин тянул время, уходя от прямого ответа.
– Да, сэр.
– Он стал сержантом, знаешь ли. Старшим сержантом. С сентября командовал взводом. Он отличный солдат, этот Джонни Бурнекер.