он вновь начал кричать, что я собираюсь его убить…
Майкл и Ной стояли лицом к лицу, привалившись к холодной, сырой каменной стене командного пункта, за которой капитан Грин думал о том, как справиться с окопной стопой. Вдалеке пожар разгорался все ярче, пожирая деревянные стены и потолочные балки дома немецкого крестьянина.
– Я говорил тебе о предчувствии Джонни Бурнекера. Пока, мол, мы будем вместе, с нами ничего не случится.
– Говорил, – подтвердил Майкл.
– Мы действительно многое пережили. Попали в окружение, ты это знаешь, вышли из него, нас не ранило в День «Д», когда в нашу десантную баржу угодил снаряд…
– Я знаю.
– Если бы я не тянул время, если бы приехал на день раньше, Джонни Бурнекер пришел бы с этой войны живым.
– Не говори ерунду! – резко бросил Майкл, чувствуя, что Ной перегибает палку, взваливает себе на плечи непосильную ношу.
– Это не ерунда, – спокойно возразил Ной. – Я действительно не торопился. Пять дней проболтался в лагере для пополнения. Ходил уговаривать этого перуанца. Знал, что он мне откажет, но все равно пошел. А ведь мог сразу уйти из лагеря.
– Ной, не надо так говорить!
– И мы слишком долго добирались сюда, – продолжал Ной, словно не слыша Майкла. – Останавливались на ночь, полдня потеряли на этот обед, который устроил нам генерал. Обед с курятиной – вот во что я оценил жизнь Джонни Бурнекера.
– Прекрати! – закричал Майкл. Он схватил Ноя за грудки и сильно тряхнул. – Прекрати! Что за чушь ты несешь! Чтоб я больше такого не слышал!
– Отпусти меня. – Ной оставался спокойным. – Убери руки. Извини. Тебе незачем выслушивать мои жалобы. Я это понимаю.
Майкл медленно разжал пальцы, чувствуя, что вновь подвел этого несчастного, битого жизнью парня.
Ной поежился.
– Холодно. – Голос его был таким же ровным, спокойным. – Пойдем в дом.
Майкл последовал за ним.
На следующее утро Грин определил их во второй взвод, в котором они оба служили во Флориде. Из прежних сорока человек в нем остались только трое, все они тепло встретили Майкла. И они очень тщательно подбирали слова, когда в присутствии Ноя заходила речь о Джонни Бурнекере.
Глава 36
– У солдата спрашивают: «Что ты сделаешь, если тебя отправят домой?» – говорил Пфайфер.
Он, Ной и Майкл сидели у низкой каменной стены на бревне, наполовину ушедшем в землю, и ели котлеты, спагетти, консервированные персики. Впервые за три дня им удалось поесть горячего, и все хвалили поваров, которые подогнали полевую кухню так близко к передовой. Солдаты стояли в очереди на расстоянии десяти ярдов друг от друга, чтобы случайно залетевшим снарядом убило не всех, а только одного-двух. Очередь змейкой извивалась по иссеченным осколками зарослям кустарника. Двигалась она быстро, поскольку повара трудились в поте лица.
– «Что ты сделаешь, если тебя отправят домой?» – повторил Пфайфер с набитым ртом. – Солдат думал с минуту… Слышали этот анекдот? – спросил Пфайфер.
– Нет, – вежливо ответил Майкл.
Пфайфер с довольным видом кивнул.
– Прежде всего, сказал солдат, я сниму башмаки. Потом трахну жену. А уж после этого сниму вещевой мешок. – Пфайфер загоготал, радуясь хорошему анекдоту, но тут же осекся. – Вы точно его не слышали?
– Честное слово, – ответил Майкл.
Остроумная застольная беседа в сердце европейской цивилизации, подумал он. Среди гостей представители интеллигенции и военные, получившие краткосрочный отпуск (полтора часа) после исполнения своих непосредственных обязанностей на передовой. Рядовой первого класса Пфайфер, свой человек в кругу канзасских букмекеров, хорошо известный также местным военно-полевым судам, высказал свою точку зрения по насущной послевоенной проблеме. Один из гостей, представляющий в Западной Европе наш национальный театр, поедая консервированные персики – местный деликатес, – отметил про себя, что рядовой Анакреон из Македонии, участвовавший в походе Филиппа в Персию, безусловно, услышал этот анекдот где-нибудь в окрестностях Багдада, что Кай Публий, центурион армии Цезаря, рассказал эту захватывающую историю через два дня после высадки в Британии, что Жюльену Сен-Крику, адъютанту Мюрата, удалось посмешить товарищей по оружию литературным переводом сего анекдота накануне Аустерлица. Естественно, отметил наш историк, глядя на свои заляпанные грязью ботинки и гадая, начали у него гнить пальцы на ногах или нет, этот анекдот знали и уорент-офицер Робинсон, державший фронт в составе Уэльского стрелкового полка под Ипром, и фельдфебель Фугельгеймер, участвовавший в сражении под Танненбергом, и сержант Винсент О’Флаэрти из 1-го полка морской пехоты, остановившийся на короткий привал по пути в Аргонский лес.
– Чертовски смешной анекдот, – добавил Майкл.
– Я так и знал, что тебе понравится. – Пфайфер вытер с губ остатки мясного соуса и сахарного сиропа. – Сам знаешь: без смеха нам никак нельзя.
Пфайфер вычистил котелок камнем и туалетной бумагой, которую всегда носил в кармане. Потом он встал и направился к солдатам, игравшим в кости за закопченной печкой. Только она и осталась от дома, который до этого благополучно пережил три войны. Кроме трех солдат из роты, там были лейтенант и два сержанта службы снабжения из посылочного центра зоны коммуникаций, которые приехали на экскурсию: взглянуть на передовую. Недостатка в деньгах они не знали, так что проигрыши не вызывали у них раздражения.
Майкл закурил, расслабился. Пошевелил пальцами ног, чтобы убедиться, что они еще сохраняют чувствительность. Он наслаждался ощущением сытости, радуясь тому, что в ближайший час над ним не будет висеть угроза смерти.
– Когда мы вернемся в Штаты, – сказал он Ною, – я приглашу тебя и твою жену на обед. Я знаю одно местечко на Третьей авеню, где на втором этаже подают превосходные стейки. Сидишь, понимаешь, ешь мясо и смотришь, как мимо пробегают поезда надземки. Стейки там толщиной с кулак, и мы закажем их с кровью…
– Хоуп не любит с кровью, – очень серьезно ответил Ной.
– Какой она захочет, такой ей и принесут, – походя решил эту проблему Майкл. – Сначала съедим закусочку для аппетита, а потом примемся за стейки. Снаружи у них корочка, и когда касаешься их ножом для масла, они вздыхают, будто живые. К стейкам подадут спагетти, зеленый салат, красное калифорнийское вино, а на десерт – ромовый торт и кофе эспрессо, очень черный, густой, с лимонными корочками. В первый же вечер после нашего возвращения. Плачу я. Если хочешь, можешь взять сына. Мы посадим его на высокий стульчик.
Ной улыбнулся:
– В тот вечер мы оставим его дома.
Майкла порадовала эта улыбка. За три месяца, прошедших после возвращения в роту, улыбался Ной крайне редко. Он мало говорил, мало смеялся, но при этом привязался к Майклу, взял над ним шефство, опытным взглядом ветерана следил за его действиями, защищал словом и примером, даже когда приходилось прежде всего заботиться о собственной жизни, даже в декабре, когда обстановка стала катастрофической. Роту тогда посадили на грузовики и бросили против немецких танков, которые вдруг материализовались там, где, по всем данным разведки, от армии противника должны были остаться рожки да ножки. Теперь это сражение называли битвой за Арденнский выступ[96]. Все это осталось в прошлом, но один эпизод Майкл запомнил на всю жизнь. Он сидел в окопе, который Ной заставил его углубить на два фута. Майкл подчинился, несмотря на крайнюю усталость, кляня Ноя за, как ему казалось, излишнюю требовательность… Громадный немецкий танк катился на них по чистому полю, они же израсходовали все боеприпасы для базуки, а позади горела самоходная противотанковая пушка. Так что не оставалось ничего другого, как вжиматься в дно окопа… Водитель танка видел, как Майкл нырнул в окоп, и постарался раздавить его гусеницами, потому что пулеметы взять его не могли. Вот те самые мгновения, когда семидесятитонная махина, вращая гусеницами, ревела над головой, закрыв собой небо, навсегда остались в его памяти. Дождь комьев земли и камней, барабанящий по каске и плечам, и собственный крик, беззвучно рвущийся в грохочущую тьму…
Оглядываясь назад, Майкл понимал, что именно о таких кошмарах рассказывают раненые психоаналитикам, работающим в госпиталях. Казалось, что такое просто не могло случиться с ним, мужчиной тридцати с лишним лет, который имел хорошо обставленную квартиру в Нью-Йорке, частенько обедал в отличных ресторанах, у которого в шкафу висело пять добротных твидовых костюмов, который неспешно ездил по Пятой авеню в автомобиле с откидным верхом, подставляя лицо яркому солнцу… Однако это случилось. И теперь не верилось, что он смог пережить весь этот ужас, когда заостренная стальная гусеница прокатилась в футе над его головой, – и не просто пережить, но и думать после этого о стейках, вине и Пятой авеню. Танк, прикативший по его душу к окопу, который он по настоянию Ноя углубил на два фута, похоже, разрушил последний мостик, связывавший его с гражданской жизнью. На том месте осталась пропасть, черная, глубокая пропасть, наполненная галлюцинациями. Оглядываясь назад, вспоминая, как неуклюже отступал танк, а вокруг разрывы снарядов вздымали фонтаны грязи, Майкл осознал, что именно в тот момент он стал настоящим солдатом. Прежде он был всего лишь человеком, надевшим военную форму, выполнявшим здесь временную обязанность.
«Звезды и полосы» подробно излагали события «Битвы за Арденнский выступ». Писали о том, сколько погибло солдат, какая угроза нависла над Льежем и Антверпеном, приводили примеры мужественного сопротивления, которое оказывала армия рвущемуся вперед противнику, критиковали Монтгомери, который в этот судьбоносный момент не столь прочно крепил англо-американскую дружбу, как четвертого июля, когда вручал Ною «Серебряную звезду»… «Битва за Арденнский выступ» принесла ее участникам по бронзовой звездочке, еще пять баллов на момент демобилизации. Но Майкл запомнил только Ноя, который стоял над ним и резким, неприятным голосом цедил: «Плевать мне на твою усталость, углуби окоп еще на два фута», – да еще вращающиеся, грохочущие гусеницы танка над засыпанной землей каской.