Майкл взглянул на Ноя. Тот спал, привалившись спиной к каменной стене. Во сне лицо его становилось совсем юным. Редкая белокурая бородка не шла ни в какое сравнение с черной щетиной, которая так и перла из щек и подбородка Майкла. С ней Майкл напоминал бродягу, идущего из Ванкувера в Майами. Глаза Ноя, обычно темные, мрачные, глаза человека, много повидавшего и еще больше пережившего, теперь были закрыты. И Майкл впервые заметил, какие у его друга длинные, загнутые кверху, светлые на кончиках ресницы, придающие нежность верхней части лица. В Майкле поднялась волна благодарности и жалости к этому спящему парню, закутанному в тяжелую, грязную шинель, чуть касающемуся затянутыми в шерстяную перчатку пальцами ствола винтовки… Глядя на него, Майкл понял, чего стоило этому хрупкому юноше сохранять спокойную уверенность, принимать умные, рискованные, но зачастую единственно верные солдатские решения, воевать упорно и осторожно и, не выходя за рамки уставов, оставаться живым, в то время как смерть так и косила окружавших его людей. Светлые кончики ресниц чуть дрогнули на разбитом кулаками лице, и Майкл подумал о тех днях или ночах, когда жена Ноя с нежностью и, возможно, с удивлением смотрела на эти девичьи ресницы. Сколько ему лет? Двадцать два, двадцать четыре? Муж, отец, солдат… Два друга, оба убиты… А ведь Ной нуждался в друзьях, как другие нуждаются в воздухе, поэтому он, несмотря на угрозу собственной жизни, принял участие в судьбе неумелого, стареющего солдата по фамилии Уайтэкр, который, будь он предоставлен самому себе, по разгильдяйству или недомыслию обязательно наступил бы на мину или высунулся из-за холма, став отличной мишенью для снайпера. А из-за собственной лени его точно расплющил бы танк… «Стейки и красное калифорнийское вино на другой стороне пропасти, заполненной галлюцинациями, в первый вечер дома, за мой счет… Это невозможно, но так должно быть». Майкл закрыл глаза, чувствуя на себе огромную, давящую ответственность.
От печной трубы, где играли в кости, доносились голоса.
– Ставлю тысячу франков. На девять…
Майкл открыл глаза, тихонько поднялся, взял карабин и подошел к играющим.
Кости бросал Пфайфер, и дела у него шли неплохо. В руке он держал пачку смятых банкнот. Лейтенант из службы снабжения наблюдал, сержанты играли. На лейтенанте была прекрасная светлая офицерская шинель. Майкл видел точно такую же в витрине универмага «Аберкромби и Фитч», когда в последний раз приезжал в Нью-Йорк. Все трое носили сапоги парашютистов, хотя не вызывало сомнений, что прыгали они разве что с высокого стула у стойки бара. В сравнении с этими крупными, высокими парнями, чисто выбритыми, хорошо одетыми, свежими, отдохнувшими, их партнеры по игре, бородатые пехотинцы, напоминали представителей низшей расы, далекой от благ цивилизации.
Громкие и уверенные голоса гостей, их энергичные движения резко контрастировали с поведением безмерно уставших, скупых на слова солдат, которых на несколько часов сняли с передовой, чтобы они смогли впервые за три дня поесть горячего. Майкл подумал, что, если бы ему пришлось набирать солдат в штурмовое подразделение, которому предстояло бы брать города, удерживать плацдармы и отражать танковые удары, он без малейшего колебания выбрал бы этих трех симпатичных, жизнерадостных парней. Но в армии, однако, все происходило с точностью до наоборот. Эти громкоголосые, мускулистые красавцы служили в тихой конторе в пятидесяти милях от фронта, печатали какие-то бумажки да подбрасывали уголь в стоявшую посреди комнаты раскаленную железную печку, спасаясь от зимних холодов. Майкл вспомнил короткую речь, которой сержант Холигэн, командир второго взвода, всякий раз встречал пополнение. «Ну почему в пехоту всегда посылают только годных к нестроевой? Почему все тяжелоатлеты, толкатели ядра и футболисты попадают в тыл? Ну-ка, скажите мне, парни, кто из вас весит больше двухсот тридцати фунтов?» Холигэн, конечно, прекрасно знал, что таковых нет, но речь эту произносил не случайно, он хотел сразу расположить к себе новичков. Однако, как известно, в каждой шутке есть толика горькой правды.
Майкл увидел, как лейтенант достал из кармана бутылку и приложился к ней. Пфайфер, катая кости в покрытой засохшей грязью руке, тоже наблюдал за лейтенантом.
– Лейтенант, что это у вас такое? – полюбопытствовал он.
Лейтенант рассмеялся:
– Коньяк. Это бренди.
– Я знаю, что коньяк – это бренди. Сколько хотите за бутылку?
Лейтенант взглянул на банкноты в руке Пфайфера.
– А сколько у тебя денег?
Пфайфер сосчитал.
– Две тысячи франков. Сорок баксов. Я бы не отказался от славной бутылки коньяка. Так хочется погреть старые кости.
– Четыре тысячи франков, – ответил лейтенант. – Четыре тысячи – и бутылка твоя.
Пфайфер прищурился и медленно сплюнул, потом прошептал костям:
– Папа хочет выпить. Папе очень надо выпить.
Он положил две тысячи на землю. Сержанты с яркими звездочками внутри круга на плечах поставили столько же.
– Сегодня холодно, и папа хочет выпить, – напомнил Пфайфер костям, прежде чем осторожно бросить их. – Посмотрите, сколько там. – Он уже не улыбался. – Семь очков? – Пфайфер вновь сплюнул. – Берите деньги, лейтенант, а бутылку давайте сюда.
– С удовольствием. – Лейтенант отдал бутылку, взял деньги. – Я рад, что мы приехали.
Пфайфер отхлебнул из горлышка. Солдаты молча наблюдали, и радуясь за товарища, и жалея, что им не перепало ни капли. Пфайфер закупорил бутылку и убрал ее в карман шинели.
– Сегодня нам идти в наступление, – доверительно сообщил он лейтенанту. – Так какой мне смысл переходить реку с четырьмя тысячами франков в кармане? Если уж фрицы укокошат меня сегодня ночью, то они укокошат солдата, который залил в брюхо хорошего коньяка. – Он закинул карабин за спину и с самодовольным видом направился к низкой стене, около которой спал Ной.
– Служба снабжения, – вырвалось у одного из пехотинцев, который наблюдал за игрой. – Теперь я знаю, почему она так называется.
Лейтенант весело рассмеялся. Критику он не воспринимал. Майкл уже и позабыл, что люди могут вот так добродушно смеяться без видимой причины, просто от хорошего настроения. Он понял, что встретить таких людей можно только в пятидесяти милях от передовой. Никто из пехотинцев лейтенанта не поддержал.
– Сейчас, парни, я скажу вам, зачем мы приехали. – С лица лейтенанта не сходила улыбка.
– Позвольте, я попробую догадаться, – подал голос Крейн, тоже солдат второго взвода. – Вы из службы информации и образования и привезли нам вопросник. Счастливы ли мы на передовой? Выполняем ли мы порученное нам дело? Сколько раз за последний год подхватывали триппер – три или больше?
Лейтенант вновь расхохотался. А ведь красиво смеется, думал Майкл, меряя его угрюмым взглядом.
– Нет, – покачал головой лейтенант, – мы здесь по делу. Мы слышали, что в этих лесах можно найти очень хорошие сувениры. Я дважды в месяц езжу в Париж, и там прилично платят за «люгеры», фотоаппараты, бинокли и прочую мелочевку. Так что мы тоже готовы дать вам хорошую цену. Что скажете? Может, кто-нибудь хочет что-то продать?
Пехотинцы молча смотрели на лейтенанта.
– У меня есть отличная винтовка «гаранд», – наконец сказал Крейн. – Я готов расстаться с ней за пять тысяч франков. Или вот добротная армейская телогрейка. Немного поношенная, зато многое повидавшая.
Лейтенант хохотнул. Судя по всему, этот выезд на фронт ему очень нравился. Майкл не сомневался, что он напишет об этом дне своей девушке в Висконсин, расскажет, какие юмористы служат в пехоте, грубые, но забавные.
– Ладно, тогда мы поищем сами. Я слышал, в последнюю неделю тут много стреляли, так что по лесам лежит много добра.
Пехотинцы переглянулись.
– Очень много, – ответил Крейн. – На одном джипе не увезти. В Париже вы станете самым богатым человеком.
– В какой стороне передовая? – по-деловому спросил лейтенант. – Мы хотим на нее взглянуть.
Пехотинцы вновь обменялись недоумевающими взглядами.
– Передовая, – повторил Крейн. – Вы хотите взглянуть на передовую?
– Да, солдат. – Лейтенант больше не шутил.
– Тогда вам сюда, лейтенант, – указал Крейн. – Я не ошибаюсь, ребята?
– Сюда, сюда, – поддакнули пехотинцы.
– Мимо не пройдете, лейтенант, можете не волноваться, – добавил Крейн.
Лейтенант уже понял, что над ним смеются. Он повернулся к Майклу, который не стал поддакивать Крейну.
– Ты можешь сказать нам, как туда добраться?
– Ну… – начал Майкл.
– Идите по этой тропке, лейтенант, – встрял Крейн. – Всего-то надо пройти полторы мили. Потом будет небольшой подъемчик, по лесу. Вы попадете на вершину холма, посмотрите вниз и увидите реку. Это и есть передовая, лейтенант. На другом берегу немцы.
– Он говорит правду? – спросил лейтенант Майкла.
– Да, сэр.
– Хорошо. – Лейтенант повернулся к одному из сержантов. – Луис, джип оставим здесь. Пойдем пешком. Позаботься, чтобы его не угнали.
– Слушаюсь, сэр. – Луис отошел к джипу, поднял капот, снял бегунок, выдернул какие-то провода. Лейтенант сунулся в кабину, достал пустой вещмешок, перекинул через плечо.
– Майк! – послышался голос Ноя. Он махал Майклу рукой. – Иди сюда, нам пора…
Майкл кивнул. Он уж было собрался подойти к лейтенанту и посоветовать ему катиться к чертовой матери, вернуться в свою уютную конуру, к теплой печке, но передумал. Повернулся и неторопливо догнал Ноя, который уже плелся по тропе к передовой, отстоящей от них на полторы мили.
Взвод Майкла располагался под седловиной холма, откуда открывался отличный вид на реку. Гребень холма так густо зарос подлеском, кустарниками и молодыми деревьями, что даже теперь, когда облетела вся листва, растительность надежно укрывала от снайперов, и солдаты могли передвигаться достаточно свободно, естественно, не забывая об осторожности. С гребня хорошо просматривался набухший водой, покатый, кое-где поросший кустарником склон. Заканчивался он узким лугом, тянущимся вдоль реки. Противоположный берег примерно таким же склоном поднимался к гребню другого холма, за которым устроились немцы. Над зимним ландшафтом нависла зловещая тишина. Все замерло, лишь река несла свои черные воды меж обледеневших берегов. Тут и там над поверхностью реки торчали гниющие стволы деревьев. Вода обтекала их, поднимая легкие буруны. На склонах кое-где белели островки нерастаявшего снега. По ночам иногда начиналась яростная перестрелка, но при свете дня открытая местность не позволяла высылать разведку, поэтому воюющие стороны как бы заключали негласное перемирие. Линии обороны предположительно разделяло расстояние в тысячу двести ярдов. Во всяком случае, так они были прочерчены на карте, висевшей в том далеком, сказочном, безопасном месте, которое именовалось штабом дивизии.