Снова воцарилась тишина. Просто не верилось, что лишь минуту назад вдруг заговорил немецкий пулемет и три человека покинули этот мир.
Майкл отвернулся, посмотрел на Ноя. Тот стоял на одном колене, уперев приклад карабина в грязь и прижавшись щекой к стволу. Точно так изображали тех, кто раздвигал границы Америки, сражаясь с индейцами где-нибудь в Кентукки или Нью-Мексико.
Майкл медленно сел, отведя взгляд от Ноя. Теперь он наконец-то осознал, что хотел втолковать ему Ной в лагере пополнения пехоты, когда говорил, что в армии можно служить только там, где у тебя есть друзья.
Перед тем как начали сгущаться ранние зимние сумерки, заработали минометы. Первые две мины не долетели до цели, и Холигэн по телефону внес необходимые поправки. Третья легла, куда он указывал, следом за ней и четвертая. На том месте, где разорвались две последние мины, возникло некое хаотическое движение, резко закачались голые ветки, словно человек пытался продраться сквозь кусты, но только навалился на них и упал. Потом вновь все затихло, и Холигэн бросил в трубку:
– Цель поражена, сэр. Еще одну на то же место на всякий случай.
Мина разорвалась там же, где и две предыдущие, но на гребне больше не шевельнулась ни одна ветка.
Саперная рота прибыла с наступлением темноты, таща на себе понтоны и доски настила. Майкл и другие солдаты помогли саперам снести все к реке. По пути они миновали светлое пятно. Майкл знал, что это шинель лейтенанта, но даже не посмотрел в ту сторону. Когда саперы, работая в ледяной воде, собрали половину моста, в небо взлетела первая осветительная ракета. Потом с обеих сторон заговорила артиллерия. С немецкого берега доносились и винтовочные выстрелы, но редкие и беспорядочные. Американцы отвечали минометным огнем. Снаряды немцев ложились как попало. То ли они экономили боеприпасы, то ли корректировщики из-за плотного огня американцев не могли точно указать цель. Во всяком случае, в мост не попал ни один снаряд. Трех саперов ранило на другом берегу, все остальные вымокли до нитки от всплесков падавших в воду снарядов.
Осветительные ракеты заливали реку, мост, берега неестественным синим светом, от которого люди словно теряли одно измерение и становились плоскими, тонкими, как бумага, и чем-то напоминали насекомых. Первые солдаты взвода перебрались на другой берег без проблем, но потом были ранены Лоусон, который свалился в воду, и Муковски.
Майкл, согнувшись в три погибели, сидел рядом с Ноем, который, положив руку ему на плечо, удерживал его на месте. Они увидели, как один человек, потом другой, миновав мост, выскочили на другой берег. Кто-то упал поперек моста, и другим солдатам пришлось перепрыгивать через него.
«Нет, – думал Майкл, чувствуя, как его плечо дрожит под рукой Ноя, – это невозможно, нельзя требовать от меня такого, никак нельзя…»
– Беги, – прошептал Ной. – Беги, пора!
Майкл не двинулся с места. Снаряд упал в реку в десяти футах от моста. Столб черной воды обрушился на доски, на мгновение скрыв лежащего на них человека.
Майкл почувствовал, как его сильно двинули по шее.
– Беги! – кричал Ной. – Беги, сукин ты сын!
Майкл вскочил и побежал. Снаряд рванул землю на другом берегу у самого моста, когда позади остались первые десять футов скользких досок, но Майкл продолжал бежать, не задумываясь, цел дальний конец моста или нет.
А еще через мгновение мост остался позади. Из темноты послышался голос: «Сюда, сюда…» – и он послушно повернул в указанном направлении. Споткнувшись, Майкл упал в воронку, где уже кто-то был.
– Все нормально, – хрипло прошептали ему в ухо. – Сиди здесь, пока не переправится вся рота.
Майкл прижался щекой к холодной, сырой земле, которая приятно освежала его разгоряченную кожу. Он поднял голову, посмотрел на фигурки, бегущие по мосту между фонтанами воды, и глубоко вдохнул. «А я ведь это сделал, – подумал Майкл. – Я наступал под огнем противника. Мне это по силам. Я был ничуть не хуже остальных». К собственному удивлению, он почувствовал, как его губы расползаются в улыбке. Наконец-то, сказал себе Майкл, поворачиваясь лицом к немцам, он становится настоящим солдатом.
Глава 37
Лагерь смотрелся неплохо, мало чем отличаясь от обычного армейского лагеря. Он раскинулся посреди зеленых полей, на фоне крутых склонов заросших лесом холмов. Правда, бараки стояли ближе другу к другу, чем казармы, и окружали их два ряда колючей проволоки, которые через равные промежутки перемежались сторожевыми вышками. Но главным отличием был запах. Уже в двухстах метрах от лагеря запах становился таким густым и плотным, словно благодаря сложной химической реакции вот-вот должен был перейти в твердое состояние.
Кристиана, однако, запах не отпугнул. Под ярким солнышком весеннего утра он торопливо захромал по дороге к главным воротам. Во-первых, хотелось есть, во-вторых, он надеялся получить в лагере хоть какую-то информацию. Возможно, там действовал телефон и поддерживалась связь со штабом еще воюющей части. Может, работало радио… А вдруг – тут он вспомнил отступление во Франции – удастся разжиться велосипедом…
Кристиан мрачно улыбался, приближаясь к лагерю. «Я стал специалистом по технике индивидуального отступления, – думал он. – Весной 1945 года эти знания пришлись очень кстати. Если возникает необходимость оторваться от разваливающейся военной части, обращаться надо только ко мне, – думал он. – В этом вопросе я стал ведущим нордическим экспертом. Могу определить, что полковник решил сдаться в плен вместе с подчиняющимися ему войсками, за два дня до того, как такая мысль только придет полковнику в голову».
Кристиан не хотел сдаваться, хотя подобные настроения вдруг вошли в моду и миллионы солдат, офицеров и генералов пытались отыскать оптимальный вариант решения этой задачи. В последний месяц в армии больше всего говорили именно на эту тему… В разрушенных городах, в маленьких очагах сопротивления, расположенных главным образом на основных магистралях, дискуссии обычно текли в одном направлении. Никто не выказывал ненависти к американской авиации, уничтожившей города, простоявшие тысячу лет, никто не жаждал отомстить за тысячи женщин и детей, похороненных под развалинами. Говорили совсем другое. «Лучше всего сдаваться американцам. Потом англичанам. На худой конец – французам. Но только не русским. Они всех отправляют в Сибирь…» И эти позорные слова произносили кавалеры Железного креста первой степени, люди, награжденные медалями Гитлера, воевавшие под Ленинградом, в Африке, с боями отступавшие от самого Сен-Мер-Эглиза… Кристиану хотелось заткнуть уши.
В отличие от остальных Кристиан сильно сомневался в милосердии американцев. Он полагал, что это очередной миф, выдуманный легковерными людьми, чтобы успокоить себя. Кристиан помнил десантника, который качался на парашютных стропах, зависнув на дереве, в Нормандии, его суровое, безжалостное лицо… А ведь американец знал, что положение у него аховое. Кристиан помнил уничтоженный санитарный обоз, несчастных лошадей, расстрелянных пилотом, который не мог не видеть красных крестов, наверняка знал, что они означают, но тем не менее нажал на гашетку… Еще более наглядно американцы продемонстрировали свое милосердие в Дрездене, Мюнхене, Берлине.
Нет, Кристиан больше не верил в мифы. Впрочем, и сами американцы ничего хорошего не обещали. По радио они раз за разом повторяли, что все немцы, мужчины и женщины, если их вина будет доказана, понесут наказание за совершенные преступления. Так что в лучшем случае ему придется провести годы в концентрационном лагере или на каторжных работах, пока победители будут разбираться, кто и где совершил какое-либо преступление. А вдруг какой-нибудь француз вспомнит его фамилию, укажет, что именно он в Нормандии обрек на смерть двоих ни в чем не повинных людей, когда был убит Бер, что под пытками эти люди признались в том, чего не совершали? Никому не известно, какими сведениями располагало Сопротивление. И как предугадать, что скажет Франсуаза? Сейчас она небось в Париже, живет с каким-нибудь американским генералом. И понятно, что нашептывает она ему на ухо. Даже если они не будут специально искать тебя, какой-нибудь обезумевший француз, случайно столкнувшись с тобой, может обвинить тебя в преступлении, о котором ты и слыхом не слыхивал. И кто поверит тебе, кто поможет доказать твою невиновность? А что удержит американцев от передачи миллиона пленных Франции? Чтобы собирали оставшиеся мины да восстанавливали разрушенные города. На долгие годы оказаться в лапах французов… Такого не пожелаешь и врагу. И все равно живым от них не вырвешься.
Но и умирать Кристиан не собирался. Слишком многому он научился за последние пять лет. И после войны его опыт мог очень пригодиться. Он понимал, что три или четыре года придется не поднимать головы, лебезить перед завоевателями. Возможно, в горы снова поедут туристы, возможно, американцы создадут в Австрии огромные базы отдыха и он сможет получить место лыжного инструктора, будет учить американских лейтенантов скатываться по снежным склонам… А вот потом… Ну что же, потом будет видно. Через пять лет после войны наверняка появится спрос на таких людей, как он, которые научились убивать, которые умели остудить самые горячие головы. Поэтому главное сейчас – остаться в живых…
Кристиан не знал, как обстоят дела в его родном городке, но если он сумеет добраться туда раньше войск союзников, то переоденется в гражданское, а уж его отец придумает ему какую-нибудь легенду… Да и идти не так уж далеко, он в самом сердце Баварии, горы уже на горизонте. Война наконец хоть на что-то сгодилась, мрачно усмехнулся Кристиан. Привела чуть ли не к порогу собственного дома.
У ворот стоял один охранник, невысокий толстяк лет пятидесяти пяти, с винтовкой в руках и повязкой фольксштурма на рукаве. Чувствовалось, что ему явно не по себе. Фольксштурм, пренебрежительно подумал Кристиан, это же надо такое выдумать! Не зря его прозвали гитлеровской богадельней. А ведь газеты и радио, захлебываясь от восторга, писали и говорили о том, что теперь, когда враг грозится войти в родной дом, все мужчины от пятнадцати до семидесяти лет возьмут в руки оружие и, как разъяренные львы, будут биться с захватчиками. Да только эти медлительные, болезненные господа из фольксштурма имели весьма отдаленное представление о том, как бьются разъяренные львы. Одного выстрела в воздух хватало, чтобы целый батальон с выпученными от страха глазами дружно вскидывал вверх руки. Еще один миф. Разве можно за две недели превратить в солдат мужчин среднего возраста, многие годы просидевших за столами в конторах, да мальчишек, еще не окончивших школу? Риторика, думал Кристиан, глядя на перепуганного толстяка в плохо подогнанной форме, риторика лишила немцев разума. Громкие фразы и мифы против танковых дивизий, тысяч самолетов, пушек, боеприпасов, собранных со всего мира. Гарденбург это понял много лет назад, но Гарденбург покончил с собой. Да, после войны понадобятся люди, нечувствительные к риторике, получившие вечную прививку против мифов.