Кристиан догнал ее, когда она свернула за угол.
– Гретхен. – Он коснулся ее локтя.
Она нервно обернулась.
– Держись от меня подальше, – прошипела она, тревожно оглядевшись.
– В чем дело? – Голос Кристиана переполняла мольба. – Объясни, что случилось?
Она двинулась дальше, он последовал за ней, держась чуть позади.
– Гретхен, дорогая…
– Послушай. Отвали. Держись от меня подальше. Неужели не ясно?
– Но я должен знать.
– Я не могу говорить с тобой там, где нас могут увидеть. – Гретхен смотрела прямо перед собой. – Вот и все. А теперь убирайся. Ты отлично провел отпуск, два дня как-нибудь перекантуешься, а потом вернешься во Францию и обо всем забудешь.
– Не могу я так уйти. Не могу. Я должен с тобой поговорить. В любом месте. В любое время.
Двое мужчин вышли из магазина и зашагали в том же направлении, в котором шли Кристиан и Гретхен.
– Хорошо, – смилостивилась Гретхен. – Встретимся у меня в одиннадцать вечера. Только в подъезд не входи. Поднимешься по черной лестнице, через подвал. Вход с другой улицы. Дверь на кухню я оставлю открытой. Буду тебя ждать.
– Хорошо, – ответил Кристиан. – Спасибо. Вот и чудненько.
– А теперь оставь меня в покое.
Кристиан остановился, наблюдая, как Гретхен, не оглядываясь, быстрой нервной походкой уходит все дальше и дальше. Потом он повернулся и поплелся к пансиону. Не раздеваясь, упал на койку и попытался уснуть.
Ровно в одиннадцать Кристиан поднялся по черной лестнице. Гретхен, одетая в зеленое шерстяное платье, неестественно выпрямив спину, сидела за столом и что-то писала. Она даже не обернулась, когда Кристиан вошел в комнату. О Господи, подумал он, да это же вылитый лейтенант. Кристиан приблизился к ней, наклонился и поцеловал Гретхен в макушку, вдохнув аромат ее надушенных волос.
Гретхен перестала писать и обернулась. Лицо ее напоминало каменную маску.
– Тебе следовало сказать мне.
– Сказать что? – не понял Кристиан.
– Из-за тебя у меня могут быть серьезные неприятности.
Кристиан тяжело плюхнулся на стул.
– Да что я такого сделал?
Гретхен поднялась и зашагала взад-вперед по комнате, подол платья путался у нее в ногах.
– Это бесчестно! Из-за тебя я натерпелась такого страха!
– Какого еще страха? – воскликнул Кристиан. – О чем ты?
– Не кричи! – рыкнула на него Гретхен. – Нас могут подслушивать.
– Может, ты все-таки объяснишь мне, что произошло? – понизив голос, спросил Кристиан.
– Вчера, – Гретхен остановилась перед ним, – ко мне на работу приходил сотрудник гестапо.
– И что?
– А до того они побеседовали с генералом Ульрихом, – многозначительно добавила Гретхен.
Кристиан в отчаянии покачал головой.
– Да кто такой генерал Ульрих?
– Мой знакомый, – ответила Гретхен, – мой очень хороший знакомый, который из-за тебя, возможно, влип в скверную историю.
– Не знаю я никакого генерала Ульриха!
– Говори тише. – Гретхен прогулялась к буфету, налила себе коньяку. – Только такая дура, как я, могла позволить тебе прийти сюда.
– Но какое отношение имеет ко мне генерал Ульрих?
– Генерал Ульрих, – ответила Гретхен после доброго глотка коньяка, – хлопотал о присвоении тебе офицерского звания и о том, чтобы тебя прикомандировали к генеральному штабу.
– И что из этого?
– Вчера из гестапо ему сообщили, что тебя подозревают в принадлежности к коммунистической партии. Там пожелали знать, как вы познакомились и почему он оказывает тебе протекцию.
– А что ты хочешь от меня услышать? – спросил Кристиан. – Я давно уже не коммунист. С тридцать седьмого года я член нацистской партии.
– Гестапо все это известно. Как и то, что с тридцать второго по тридцать шестой год ты состоял в австрийской коммунистической партии. Они также знают, что вскоре после аншлюса ты чем-то рассердил регионального комиссара Шварца. Знают они и о твоем романе с американкой, которая в тридцать седьмом году жила в Вене с евреем-социалистом.
Кристиан устало откинулся на спинку стула. В гестапо, думал он, не упустили ни одной мелочи, но все неправильно истолковали.
– Во Франции за тобой установлена слежка, – продолжала Гретхен. – Каждый месяц гестапо получает подробный отчет. – Она мрачно усмехнулась. – Надеюсь, тебя порадует, что мой муж характеризует тебя только положительно и рекомендует направить в офицерскую школу.
– При встрече обязательно поблагодарю его, – сухо отозвался Кристиан.
– Разумеется, ты никогда не станешь офицером. И тебя не пошлют на Восточный фронт. Даже если твою часть передислоцируют в Россию, тебя переведут в другую.
«Я попал в лабиринт, из которого нет выхода, – подумал Кристиан. – Невероятная катастрофа».
– Вот и все, – подытожила Гретхен. – Естественно, когда в гестапо выяснили, что женщина, работающая в министерстве пропаганды и поддерживающая дружеские, официальные и иные связи со многими высокопоставленными чиновниками и военными…
– Ради Бога, прекрати! – взорвался Кристиан. – Ты говоришь, как полицейский следователь!
– Но и ты должен войти в мое положение… – Кристиан впервые различил в голосе Гретхен извиняющиеся нотки. – Люди попадали в концентрационный лагерь и за куда меньшие проступки. Ты должен понять меня, дорогой.
– Я тебя прекрасно понимаю. – Кристиан возвысил голос. – И гестапо я понимаю, и генерала Ульриха. И я скажу тебе, что мне все это обрыдло! – Он вскочил, подошел к Гретхен и навис над ней, не помня себя от ярости. – Ты думаешь, что я коммунист?
– Какая разница, что я думаю, дорогой, – пожала плечами Гретхен. – Вот в гестапо думают, что такое возможно. И это главное. А следовательно, возникают сомнения в твоей благонадежности. Пожалуйста, только не надо в чем-то винить меня. – Тон изменился, стал мягким, умоляющим. – Будь я обычной женщиной, выполняющей простую, ни к чему не обязывающую работу, я могла бы видеться с тобой где угодно, всюду появляться в твоей компании… Но сейчас это просто опасно. Ты же многого не знаешь. Ты давно не был в Германии, понятия не имеешь о том, как внезапно исчезают люди. Просто так. Ни за что. Честное слово. Пожалуйста… Ну что ты так зло на меня смотришь…
Кристиан вздохнул и снова сел на стул. Ему требовалось время, чтобы свыкнуться с новой ситуацией. Разом исчезло ощущение того, что он дома, на родине. Нет, теперь он чувствовал себя иностранцем, очутившимся в полной опасностей стране, где каждое слово имеет двойное значение, а каждое действие вызывает далеко не однозначную реакцию. Он подумал о трех тысячах гектаров земли в Польше, о конюшне, о поездках на охоту и горько усмехнулся. Как знать, разрешат ли ему вновь пойти в лыжные инструкторы?
– Ну что с тобой? – Гретхен подошла к нему. – Чего ты так отчаиваешься?
– Извини, – буркнул Кристиан. – Сейчас спою тебе песенку.
– Мне грубить незачем. Что я могу сделать?
– Разве ты не можешь пойти к ним? Не можешь замолвить за меня словечко? Ты меня знаешь, ты сможешь их убедить…
Она покачала головой.
– Ни в чем я их убедить не смогу!
– Тогда я сам пойду к ним. Я пойду к генералу Ульриху.
– Нет! – отрезала Гретхен. – Ты меня этим погубишь. Меня специально предупредили, что я ничего не должна тебе говорить. Нужно просто перестать с тобой видеться. Если ты пойдешь в гестапо, тебе от этого будет только хуже, и одному Богу известно, что сделают со мной! Пообещай мне, что никому ничего не скажешь!
Лицо Гретхен перекосилось от страха, да и вины за ней действительно никакой не было.
– Обещаю, – после долгой паузы ответил Кристиан. Он встал, прошелся по комнате, которая на эти две недели стала ему родным домом. – Ладно. – Он попытался улыбнуться. – Не могу сказать, что я плохо провел отпуск.
– Мне очень жаль, что все так закончилось, – прошептала Гретхен и обняла его. – Тебе не обязательно уходить… прямо сейчас…
Они улыбнулись друг другу.
Но часом позже, услышав шум за дверью, Гретхен заставила Кристиана одеться, выпроводила его на черную лестницу, по которой он поднимался в квартиру, и не ответила на вопрос о следующей встрече.
Закрыв глаза, с отсутствующим выражением лица, Кристиан сидел в углу битком набитого купе. Поезд уже подъезжал к Ренну. До рассвета оставалось несколько часов, окна закрыли, а шторы задернули еще с вечера, и в купе, да и во всем вагоне, стоял тяжелый, кислый солдатский запах, запах людей, которые редко меняют белье, не имеют возможности регулярно мыться, ходят и спят в одной и той же одежде неделями, а то и месяцами. Внезапно Кристиан яростно возненавидел этот запах, который буквально выводил его из себя. Цивилизованный человек, думал Кристиан, не должен жить в такой грязи. Уж в двадцатом-то веке он имеет право дышать воздухом, от которого не придется зажимать нос. Он открыл глаза, оглядел попутчиков. Расслабленные, пьяные лица спящих людей. Бывает, что сон смягчает лица, придает им более нежное, чуть ли не детское выражение, но тут он ничего подобного не заметил. Куда там, в этих опухших, безобразных физиономиях с еще большей отчетливостью проступали хитрость, лживость, подлость. Господи, думал Кристиан, чувствуя, как от отвращения у него сводит челюсти, надо выбираться из этого гадюшника…
Он вновь закрыл глаза. Еще несколько часов – и поезд доберется до Ренна. Снова лейтенант Гарденбург, снова толстое, бесстрастное лицо Коринн, патрулирование города, плачущие французы, пьяные солдаты в кафе, занудная гарнизонная жизнь… Ему хотелось вскочить на сиденье и закричать во весь голос. Но что он может? Он не в силах помочь выиграть или проиграть войну, продлить или укоротить ее хоть на минуту. Всякий раз, когда Кристиан ложился в постель, закрывал глаза и пытался уснуть, образ Гретхен начинал будоражить кровь, дразнящий и уже недоступный… После той ночи она отказалась вновь повидаться с ним. По телефону голос ее звучал вежливо, хотя в нем и чувствовался страх. Гретхен даже сказала, что ей очень хочется встретиться с ним на прощание, но из Норвегии только что вернулся один ее давний приятель (один из тех давних приятелей, что постоянно возвращались из Туниса, Реймса или Смоленска с богатыми подарками – не чета тем побрякушкам, которые дарил ей Кристиан). А может, и ему пойти тем же путем?