В следующий раз он приедет в Берлин с кучей денег, чтобы иметь возможность купить Гретхен меховую шубу, кожаный костюм, новый фонограф, о котором она говорила. Пожалуй, думал Кристиан, сидя с закрытыми глазами среди вонючих солдат и слушая перестук колес поезда, рассекавшего французскую ночь, это оптимальный вариант. Деньги решают все. «Я скажу Коринн, чтобы она приводила своего родственничка. Хватит быть наивным дураком. В следующий приезд в Берлин я буду сорить деньгами. Немного бензина, говорила Коринн, и ее деверь сможет возить продукты на трех грузовиках. Этот деверь получит свой бензин, – мрачно подумал Кристиан. – Получит сразу же». Он умиротворенно улыбнулся и даже ухитрился заснуть.
Наутро, явившись в канцелярию, чтобы доложить о возвращении из отпуска, Кристиан застал там лейтенанта Гарденбурга. Тот похудел и стал более энергичным, словно эти две недели занимался физкультурой. Пружинистой походкой он вышагивал по комнате и на приветствие Кристиана ответил улыбкой, говорившей о том, что лейтенант в превосходном расположении духа.
– Хорошо провел время? – дружелюбно спросил Гарденбург.
– Очень хорошо, господин лейтенант.
– Фрау Гарденбург написала мне, что кружева прибыли в целости и сохранности.
– Так точно, господин лейтенант.
– Большое тебе спасибо.
– Меня это нисколько не затруднило, господин лейтенант.
Лейтенант посмотрел на Кристиана, как тому показалось, в некотором смущении.
– Она… хорошо выглядит?
– Отлично, господин лейтенант, – серьезным тоном ответил Кристиан.
– Что ж, прекрасно. Прекрасно. – Лейтенант развернулся на каблуках, став лицом к карте Африки, которая сменила висевшую карту России. – Я рад. У моей жены вошло в привычку слишком много работать, так недолго и переутомиться. Я рад, – жизнерадостно, весело повторил лейтенант. – Ты счастливчик. Успел-таки воспользоваться отпуском.
Кристиан промолчал. Не хотелось ему болтать с Гарденбургом о пустяках. Он еще не виделся с Коринн, и ему не терпелось попросить ее незамедлительно связаться с деверем.
– Да, тебе очень, очень повезло. – Лейтенант неожиданно улыбнулся. – Подойди сюда, сержант, – таинственно добавил он, прошел к зарешеченному грязному окну и посмотрел в него. Кристиан последовал за Гарденбургом, встал рядом. – Ты учти, что это строго конфиденциальная информация. Военная тайна. Я говорю тебе об этом только потому, что мы давно уже служим вместе и я знаю, что могу тебе доверять…
– Так точно, господин лейтенант, – осторожно ответил Кристиан.
Гарденбург огляделся, наклонился к Кристиану.
– Наконец-то, – его голос звенел от радости, – наконец-то пришел наш черед. Нас переводят. – Он вновь оглядел дежурную часть. Кроме писаря, который сидел метрах в десяти от них, там никого не было. – Переводят в Африку, – прошептал Гарденбург так тихо, что Кристиан едва разобрал слова. – В африканский корпус. – Он широко улыбнулся. – Через две недели. Просто чудо, правда?
– Так точно, господин лейтенант, – немного помолчав, бесстрастно согласился с ним Кристиан.
– Я знал, что ты обрадуешься.
– Конечно, господин лейтенант.
– Следующие две недели будут трудными. Ты будешь занят с утра до вечера. Капитан хотел отозвать тебя из отпуска, но я решил, что тебе будет полезно отдохнуть, а по приезде ты наверстаешь упущенное…
– Премного вам благодарен, господин лейтенант.
– Наконец-то! – Гарденбург торжествующе потер руки. – Наконец-то. – Он смотрел в окно, но видел не сонный Ренн, а клубы пыли, поднимаемые танковыми гусеницами на дорогах Ливии, он слышал грохот орудий на средиземноморском побережье. – А то я уже начал опасаться, что так и не поучаствую в боях. – Он покачал головой, словно отгоняя видение. – Хорошо, сержант, – уже обычным, отрывистым тоном добавил Гарденбург. – Жду тебя здесь через час.
– Слушаюсь, господин лейтенант. – Кристиан уже собрался уйти, но вновь повернулся к Гарденбургу. – Господин лейтенант.
– Что еще?
– Я хочу доложить о солдате сто сорок седьмого саперного батальона, на которого необходимо наложить дисциплинарное взыскание.
– Назови фамилию писарю. Я сообщу куда следует.
– Слушаюсь, господин лейтенант. – Кристиан подошел к писарю и подождал, пока тот составит рапорт о том, что, согласно сообщению сержанта Кристиана Дистля, рядовой Ганс Рютер вел себя неподобающим образом в общественном месте и был одет не по форме.
– Его ждут серьезные неприятности, – авторитетно заявил писарь. – Как минимум месяц без увольнительной.
– Возможно, – пожал плечами Кристиан и вышел из полицейского участка.
Направившись к дому Коринн, он на полпути остановился. «Бред какой-то, – подумал Кристиан, – да на хрен мне теперь нужна эта баба?»
И он не торопясь зашагал в обратную сторону. Задержавшись у витрины ювелирного магазина, он оглядел выставленные колечки с маленькими бриллиантами и золотой кулон с крупным топазом. Глядя на топаз, Кристиан подумал: «Гретхен бы этот кулон понравился. Интересно, сколько он стоит?»
Глава 8
В холле, на ступенях, на лестничных площадках толпились юноши и молодые мужчины. Они курили, привалившись к стене, плевали на пол. Грязный, холодный коридор, провонявший потом и общественным сортиром, гудел от громких голосов.
– …Вот я, Винсент Келли, и прибыл в гости к Дяде Сэму. Сижу, понимаешь, слушаю футбол, а тут репортаж перебивает этот говнюк и объявляет, что япошки разбомбили Хикэм-Филд. Я так разнервничался, что больше не смог слушать футбол, и спрашиваю жену: «А где этот гребаный Хикэм-Филд?» Это были мои первые слова в этой войне.
– …Какая разница, все равно они доберутся до любого из нас. Мой девиз – не хлопай ушами. Мой папаша в прошлую войну служил в морской пехоте и всегда говорил: «Все блага перепадают тем, кто приходит первым». На прошлой войне только так и было. Не надо быть умным, главное – не опоздать.
– …А я не прочь побывать на этих островах. Терпеть не могу зимний Нью-Йорк. Летом-то им пришлось бы меня поискать. К тому же работаю я в газовой компании, так что едва ли армия будет хуже.
– …Давай выпьем. Война – это клево. Деваха, у которой я вчера был, сразу заахала: «Боже ты мой, они убивают американских парней!» А я ей и говорю: «Завтра же иду на призывной пункт, чтобы защитить демократию, Клара». Она заплакала, и я трахнул крошку в ее же собственной спальне, под портретом мужа в парадной морской форме. Я три недели пытался уложить ее в постель, но всякий раз получал от ворот поворот. Зато прошлой ночью она напоминала разъяренную тигрицу. Подмахивала с таким патриотизмом, что уж и не знаю, как выдержали пружины матраса.
– …Нет, не нужен мне этот флот. Хочу попасть туда, где можно зарыться в землю.
Ной стоял среди этих патриотов, терпеливо ожидая, когда с ним побеседует офицер, ведающий призывом. Поздним вечером он отвез Хоуп домой, и после того, как сообщил ей о своем решении, у них состоялся неприятный разговор. В результате спал он плохо, проснулся от кошмара, который давно уже преследовал Ноя: его ставили к стенке и расстреливали из автомата. Встал он затемно и поехал на Уайтхолл-стрит, надеясь проскочить до того, как призывной пункт будет осажден толпой добровольцев. А теперь, оглядываясь по сторонам, он никак не мог взять в толк, почему всех этих людей не призвали в положенный срок. Однако Ной чувствовал себя таким разбитым, что даже не пытался найти ответ на этот вопрос. В дни, предшествовавшие нападению японцев, он старался не заглядывать в будущее, но его совесть, должно быть, давно уже приняла решение. И когда началась война, он не колебался ни секунды. Как честный гражданин, как человек, убежденный в справедливости этой войны, как враг фашизма, как еврей… Ной покачал головой. Снова-здорово. Последнее ни при чем. Эти люди в большинстве своем не евреи, однако они пришли сюда в половине седьмого утра, на второй день войны, готовые умереть. Ной понимал, что о них нельзя судить по их разговорам. В действительности они лучше. А все эти грубые шутки, циничные расчеты – не более чем ширма, неловкие попытки скрыть истинную глубину чувств, которые привели их сюда.
«Хорошо, тогда я пришел сюда как американец», – решил Ной. Он не желал выделять себя в какую-то особую категорию. «Может быть, – подумал он, – я попрошу отправить меня на Тихий океан. Воевать не с немцами, а с японцами. Доказывая тем самым, что я записался добровольцем не из-за того, что я еврей… Ерунда, ерунда. Куда меня пошлют, туда и пойду».
Открылась дверь, и появился толстый сержант с багровым от пристрастия к пиву лицом.
– Спокойно, парни, спокойно! – раздраженно крикнул он. – Прекратите плевать на пол, тут все-таки государственное учреждение. И не напирайте. Никого не оставим, в армии места хватит всем. По моей команде будете заходить по одному. Бутылки оставить за дверью. В армии Соединенных Штатов Америки с ними делать нечего.
Регистрация и медицинский осмотр заняли целый день. Армейский паром, носящий имя какого-то генерала, доставил Ноя на Губернаторский остров. От холода из носа потекло. Ной стоял на забитой людьми палубе, наблюдал за кораблями, бороздившими акваторию порта, и думал о том, какой же подвиг в свое время совершил генерал или кому сумел так угодить, что ему оказали столь сомнительную честь, назвав его именем паром. На острове бурлила жизнь. Всюду Ной видел солдат, с таким решительным видом сжимавших в руках винтовки, словно с минуты на минуту ожидалась высадка японского десанта.
Ной сказал Хоуп, что днем позвонит ей на работу, но ему не хотелось потерять место в медленно движущейся очереди к нервным и вспыльчивым докторам.
– Господи! – воскликнул стоявший перед Ноем мужчина, оглядев длинную шеренгу голых, костлявых, хилых претендентов на воинскую славу. – Неужели, кроме них, некому защитить страну? Ну что же, можно считать, мы проиграли войну.
Услышав эти слова, Ной самодовольно улыбнулся и расправил плечи, мысленно сравнивая себя с остальными. В очереди находились трое-четверо атлетически сложенных молодых мужчин, должно быть, игравших в футбол