– Если сегодня этому мерзавцу вгонят пулю в задницу, я умру счастливым, – прошептал Гиммлер.
– Угомонись, – осадил его Кристиан, которого начала раздражать нервозность Гиммлера. – Занимайся своим делом, а лейтенант позаботится о себе сам.
– Ко мне претензий быть не может, – пробурчал Гиммлер. – Я делаю все, что должен.
– Никто тебя и не упрекает.
– Ты-то вот хотел упрекнуть. – В шепоте Гиммлера зазвучали воинственные нотки. Он с радостью ухватился за возможность поцапаться с товарищем по оружию и хоть на мгновение забыть о восьмидесяти англичанах по ту сторону гребня.
– Помолчи.
Кристиан оглядел минометчиков. Они дрожали от холода. Новобранец Шенер то и дело нервно позевывал, но к бою, похоже, они были готовы. Кристиан повторил им приказ лейтенанта и пополз дальше. Стараясь не поднимать пыль, он добрался до пулеметного расчета из трех человек, расположившегося справа от лейтенанта.
Пулеметчики тоже пребывали в полной боевой готовности. И на них сказалось долгое ночное ожидание в трехстах метрах от транспортного конвоя англичан. Невысокий холм едва скрывал от томми два разведывательных автомобиля и гусеничный транспортер. Появись в небе английский самолет – и всё, они покойники. Поэтому солдаты нервно, как, впрочем, и днем раньше, вглядывались в чистое, бездонное небо, уже подсвеченное зарей. К счастью, солнце всходило у них за спиной. Еще полчаса – и англичане при всем желании не смогли бы обнаружить их позицию: солнце слепило бы глаза.
За последние пять недель они уже в третий раз участвовали в рейде по английским тылам, и Кристиан не сомневался, что Гарденбург вновь и вновь будет просить командира батальона поручать ему подобные задания. Их часть дислоцировалась на самом краю правого фланга постоянно перемещавшейся линии фронта. Собственно, линии этой в безводной, лишенной дорог, кое-где поросшей колючим кустарником пустыне и не было. Отдельные укрепленные посты, немногочисленные патрули – вот, пожалуй, и все, что могли противопоставить друг другу воюющие стороны. Только у побережья, где были проложены нормальные дороги и где находились источники водоснабжения, ситуация менялась. Там шли полномасштабные сражения, гремела артиллерия, в небе и днем и ночью барражировали самолеты.
Здесь же, над усыпанными песком холмами, повисла гулкая тишина, наполненная предчувствием беды.
«Пожалуй, я бы предпочел прошлую войну», – подумал Кристиан. Да, в окопах люди гибли тысячами, зато порядка было куда больше. Солдат регулярно кормили, каждый твердо знал, когда и чего ждать, даже опасность, и та исходила из определенного источника. В окопах, думал Кристиан, подползая к Гарденбургу, который вновь лежал у самого гребня, нацелив на англичан бинокль, солдат не бросили бы на милость такого вот обезумевшего искателя славы. Наверное, к 1960 году этот маньяк возглавит генеральный штаб Германии. И тогда да поможет Бог немецкому солдату!
Кристиан улегся на песок рядом с лейтенантом, не высовываясь из-за гребня. От листьев полузасохшего кустарника, вцепившегося корнями в твердую, как камень, почву, шел слабый, чуть горьковатый запах.
– Все готовы к бою, господин лейтенант, – доложил Кристиан.
– Хорошо. – Гарденбург так и не оторвался от бинокля.
Кристиан снял пилотку. Медленно, очень медленно он приподнимал голову, пока не увидел лагерь противника.
Англичане кипятили воду для чая. Бледные языки пламени колыхались над десятком жестянок, наполовину наполненных пропитанным бензином песком. Вокруг с эмалированными походными котелками в руках сгрудились солдаты и офицеры. Белая эмаль отбрасывала солнечные зайчики, создавая впечатление, что люди пребывают в постоянном движении. С расстояния в триста метров они выглядели совсем крошечными. А их грузовики и джипы, покрытые камуфляжной раскраской, казались сломанными игрушками.
У пулеметов, установленных на круглых турелях над кабинами каждого грузовика, несли вахту часовые. А без пулеметов увиденное напоминало бы пикник горожан, которые, оставив жен дома, решили провести воскресное утро на природе в своей, чисто мужской компании. Солдатские спальники лежали вокруг грузовиков, тут и там мужчины брились, поставив перед собой кружки с водой. Должно быть, у них много воды, автоматически отметил Кристиан, раз они расходуют ее с такой щедростью.
Всего конвой состоял из шести грузовиков, пяти открытых, груженных продовольствием, и одного крытого, похоже, с боеприпасами. Часовые, что охраняли конвой по периметру, начали подтягиваться к костеркам, не выпуская из рук винтовок. А ведь они чувствуют себя в полной безопасности, подумал Кристиан. Почему нет, до линии фронта километров пятьдесят, доставка продовольствия и боеприпасов на южный фланг – рутинное дело. Они даже не вырыли окопов, и прятаться им негде, разве только за грузовиками. Просто не верилось, что восемьдесят человек могли так долго находиться на прицеле противника и ничего не замечать. А ведь от смерти их отделял лишь один взмах руки. И вот поди ж ты, бреются, кипятят воду для чая. И смех и грех. Да уж, если кончать с ними, то сейчас.
Кристиан искоса взглянул на лейтенанта. На губах Гарденбурга играла легкая улыбка, он что-то мурлыкал себе под нос, как и говорил Гиммлер. И улыбка-то какая нежная, отметил Кристиан. Так взрослый мог бы смотреть на своего малыша, который делает первые неуклюжие шаги в манеже. Но лейтенант не дал отмашки. И Кристиан вновь повернулся к англичанам.
Вода закипела, ветер подхватил клубы пара. Кристиан видел, как томми засыпают заварку, сахар, добавляют молоко. Если б они знали, что их ждет, подумал Кристиан, заварки могли бы положить побольше. Она ведь им уже не понадобится ни к обеду, ни к ужину.
Кристиан видел, как от каждой группы отделилось по одному человеку. Они относили мешочки с чаем и сахаром и банки с молоком к какому-то из грузовиков и аккуратно укладывали все это в кузов. Один за другим томми наполняли котелки кипящей водой и отходили от костров. Иногда порыв ветра доносил до немцев обрывок разговора или смех. Англичане завтракали, усевшись на песке. Кристиан облизал пересохшие губы. Он им завидовал. В последний раз Кристиан ел двенадцать часов назад, а горячей пищи не видел с того самого момента, как они покинули расположение батальона. Ноздри Кристиана ловили аромат крепкого чая, его вкус чуть ли не ощущался во рту.
Гарденбург лежал в прежней позе. С той же улыбкой, все так же мурлыкая себе под нос. Чего он тянет? Ждет, пока их обнаружат? Хочет ввязаться в бой, вместо того чтобы расстрелять англичан, как в тире? Кристиан огляделся. Остальные застыли в напряженных, неестественных позах, не сводя глаз с лейтенанта. Солдат справа от Кристиана проглотил слюну. Звук этот прозвучал как выстрел.
А ведь Гарденбургу это нравится, подумал Кристиан, вновь посмотрев на лейтенанта. Он же просто счастлив. Армия не имеет права ставить солдат под команду таких людей. Солдатам и без этого несладко.
Позавтракав, англичане принялись набивать трубки или дымить сигаретами. Да уж, действительно как на пикнике, усмехнулся Кристиан. Ему ужасно захотелось затянуться сигаретой. Конечно, с такого расстояния не представлялось возможным хорошенько разглядеть англичан, но Кристиану показалось, что все они очень похожи – заурядные, ничем не выделяющиеся солдаты, невысокие, худощавые, флегматичные.
Некоторые, покончив с завтраком, оттирали котелки песком, потом скатывали спальники и относили их к грузовикам. Часовые, стоявшие у пулеметов, спрыгнули на землю: пришел их черед завтракать. На две или три минуты пулеметы на грузовиках остались бесхозными. Вот, значит, чего ждал лейтенант, подумал Кристиан и быстро обернулся, чтобы посмотреть, готовы ли его люди. Они лежали все в тех же напряженных, неудобных позах.
Кристиан в который уж раз посмотрел на Гарденбурга. Если тот и заметил, что пулеметы англичан остались без присмотра, то никак этого не выказал. Та же улыбка, то же мурлыканье.
«А что в нем самое отвратительное, – думал Кристиан, – так это зубы. Большие, широкие, кривые, с зазорами между ними. Легко представить себе, сколько от этого вояки шума, когда он пьет. И как же он доволен собой! Аж раздулся от самодовольства, лежит тут, улыбаясь, пялится в бинокль, прекрасно сознавая, что мы все глаза проглядели, ожидая сигнала, который прекратит наконец эту томительную пытку. И ведь знает наверняка, как мы ненавидим его, как боимся, не можем понять, чего ему от нас надо».
Кристиан на мгновение закрыл глаза и открыл их, уже повернув голову к англичанам. Ему хотелось стереть застывшую перед его мысленным взором худую, ироничную физиономию лейтенанта Гарденбурга. В лагере тем временем к пулеметам поднялись новые часовые. Один из них, светловолосый, без фуражки, курил сигарету, повернувшись лицом к восходящему солнцу. Устроился он очень удобно, привалившись спиной к металлическому поручню, опоясывающему площадку под пулеметную турель. Сигарета свешивалась из уголка рта, руки лежали на рукоятках пулемета, нацеленного прямо на Кристиана.
«Ну все, – тяжело вздохнул Кристиан, – лейтенант упустил свой шанс. Но теперь-то чего он ждет? Зря я не навел о нем справки, была же такая возможность. Мог спросить у Гретхен. Что его гложет? К чему он стремится? Почему стал таким невыносимым? Как подобрать к нему ключик? Давай же, давай, – молчаливо взмолился он, когда два офицера-англичанина отошли чуть в сторону с саперными лопатками и туалетной бумагой в руках. – Пора ведь, подай сигнал…»
Гарденбург не шевельнулся.
Кристиан с трудом сглотнул, в горле совершенно пересохло. Он замерз, продрог до костей, его начал бить озноб, плечи затряслись мелкой дрожью, и он ничего не мог с этим поделать. Язык толстой котлетой раздулся во рту, на зубах скрипел песок. Кристиан посмотрел на свою руку, лежащую на казеннике автомата, попытался двинуть пальцами. Они шевельнулись, но медленно и с неохотой, словно контроль над ними перешел к кому-то еще. «Я же не смогу стрелять, – сверкнула безумная мысль. – Гарденбург подаст сигнал, я попытаюсь поднять автомат и не смогу». Глаза жгло, Кристиан моргал снова и снова, пока не выступили слезы и восемьдесят англичан внизу с их грузовиками и кострами не растворились в туманной пелене.