Это чересчур. Чересчур. Так долго лежать, наблюдая, как люди, которых ты собираешься убить, просыпаются, готовят завтрак, курят, а теперь вот идут справить большую нужду. Уже пятнадцать или двадцать человек, спустив штаны, расселись по песочку чуть в стороне от грузовиков… Таков солдатский закон в любой армии мира… Если не облегчиться в первые десять минут после завтрака, другой возможности за весь день может и не представиться… Отправляясь на войну под грохот барабанов и пение горнов, маршируя по чистеньким, ухоженным улицам с развевающимися знаменами, и представить себе невозможно, каково это – пролежать десять часов на холодном, колючем песке там, куда не забредали даже бедуины, а потом лицезреть, как двадцать англичан, спустив штаны, сидят над вырытыми ими гигиеническими ямками в пустыне Киренаики. Брандта бы сюда, чтобы сфотографировал это для «Франкфуртер цайтунг».
Рядом послышались странные хрюкающие звуки. Кристиан медленно повернул голову. Гарденбург смеялся.
Кристиан отвернулся, закрыл глаза. Все это должно когда-нибудь кончиться, думал он. Лейтенант отсмеется, англичане справят нужду, а потом уйдут в прошлое и Гарденбург, и Африка, и солнце, и ветер, и война…
За спиной Кристиана послышался шум. Он открыл глаза, а мгновение спустя услышал взрыв мины и понял, что Гарденбург подал-таки долгожданный сигнал. Мина угодила в того светловолосого парня, который курил у пулемета, и он исчез.
Грузовик загорелся. Мины одна за другой взрывались среди других грузовиков. Пулеметные расчеты заняли боевые позиции и залили свинцом лагерь англичан. Маленькие фигурки бросились врассыпную. Люди, которые сидели на корточках над импровизированными туалетами, вскакивали, подтягивали на бегу штаны, падали и поднимались, белые пятна ягодиц ярко выделялись на желтом песчаном фоне. Один англичанин побежал прямо на холм, за которым укрылись нападавшие, словно не понимал, откуда ведется огонь. Когда до вершины оставалось метров сто, он углядел пулеметы, на мгновение остолбенел, повернулся и, поддерживая штаны одной рукой, помчался в противоположную сторону. Кто-то из немцев небрежно, словно между делом, срезал его очередью.
Гарденбург, корректируя прицел миномета, то и дело принимался хихикать. Две мины угодили в грузовик с боеприпасами, и он взорвался огненным шаром. Куски металла с минуту свистели над головами немцев. Тела английских солдат усеяли землю перед грузовиками. Сержанту удалось собрать с десяток оставшихся в живых, и они бросились в атаку на холм, увязая в песке, стреляя с бедра. Кто-то из немцев ранил сержанта. Он осел на землю, продолжая стрелять, но следующая пуля прикончила его. Он упал и застыл, зарывшись лицом в песок.
Отряд, который он вел в бой, обратился в бегство, но пулеметы достали всех, прежде чем англичане успели добежать до грузовиков. Две минуты спустя томми уже не стреляли. Дым от горящих грузовиков ветер уносил в сторону. Кое-где на песке шевелились люди, напоминавшие придавленных лягушек.
Гарденбург поднялся и вскинул руку. Стрельба прекратилась.
– Дистль! – рявкнул он, не отрывая глаз от горящих грузовиков, от убитых и умирающих англичан. – Пулеметы должны продолжать вести огонь.
Кристиан тоже встал.
– Зачем, господин лейтенант? – недоумевая, спросил Кристиан.
– Пулеметы должны продолжать вести огонь, – повторил Гарденбург.
Кристиан посмотрел на разделанный под орех транспортный конвой. Никакого движения, если не считать колеблющихся под ветром языков пламени.
– Будет исполнено, господин лейтенант.
– Накрыть огнем всю территорию. Мы спускаемся вниз через две минуты. Я не хочу, чтобы кто-то из англичан остался в живых. Ясно?
– Так точно, господин лейтенант.
Кристиан подошел к первому расчету, расположенному справа, потом ко второму и приказал: «Продолжать огонь до особого распоряжения».
Пулеметчики покосились на него, пожали плечами и принялись за дело. Нервный, раздражающий треск пулеметов казался сейчас, когда не было слышно ни криков, ни выстрелов из другого оружия, особенно неуместным, ненужным. Солдаты один за другим поднимались на гребень холма, наблюдая, как пули взбивают фонтанчики песка, вспарывают плоть убитых и раненых, лежащих у грузовиков, заставляя их подпрыгивать и биться в конвульсиях.
Одна из пуль попала в английского солдата, лежащего около костерка. Он сел, запрокинул голову и закричал. Крик этот доплыл до холма, перекрывая треск пулеметов. Пулеметчики прекратили огонь, а томми все кричал, откинув назад голову и размахивая руками.
– Продолжать стрельбу! – резко бросил Гарденбург.
Пулеметы застрекотали вновь, и томми сразили сразу две очереди. Он завалился на спину, последний крик заглушили пули, разорвавшие ему горло.
Немцы молча наблюдали за происходящим, на их лицах читались восхищение и ужас.
На всех лицах, за исключением Гарденбурга. Его губы растянулись, обнажив зубы, дыхание участилось, веки наполовину прикрыли глаза. Кристиан попытался вспомнить, где он уже видел эту отрешенность, этот экстаз. Ну конечно, такое же выражение было на лице Гретхен, когда он подводил ее к вершине блаженства… Да, эти двое, должно быть, не просто муж и жена, а близкие родственники, подумал Кристиан. До чего похожи…
Пулеметы стреляли и стреляли, их монотонный треск уже казался таким же привычным, как повседневный гул завода, работающего в соседнем квартале.
Двое солдат, стоявших на холме, достали сигареты и закурили. Происходящее уже не резало ни глаз, ни слух.
Вот она, солдатская участь, думал Кристиан, глядя на раздираемые в клочья тела. Если б эти парни остались дома, в Англии, ничего такого с ними бы не случилось. А завтра, возможно, он сам будет лежать на песке, получив свинцовый подарок от какого-нибудь молодца из лондонского Ист-Сайда. Внезапно Кристиан ощутил невероятно сильное чувство превосходства. Можно, конечно, ощущать себя представителем высшей расы по отношению к чехам, полякам, русским, итальянцам, но наиболее остро свое превосходство чувствует живой по отношению к мертвым. Кристиану вспомнились симпатичные, медлительные молодые англичане, приезжавшие в Австрию покататься на лыжах, они всегда разговаривали в кафе громко и самоуверенно, заглушая все другие голоса. Он надеялся, что среди офицеров, которые лежат сейчас, уткнувшись лицом в окровавленный песок, со вспоротыми пулями животами и обнаженными ягодицами, есть кто-нибудь из этих юных лордов.
Гарденбург взмахнул рукой:
– Прекратить огонь.
Пулеметы смолкли. Пулеметчик, лежавший рядом с Кристианом, громко вздохнул и вытер мокрый от пота лоб.
– Дистль!
– Слушаю, господин лейтенант.
– Мне нужны пять человек. И ты. – Гарденбург, утопая ногами в глубоком песке, двинулся вниз по склону к разгромленному лагерю англичан.
Кристиан молча ткнул пальцем в пятерых солдат, стоявших поблизости, и они последовали за лейтенантом.
Шагал Гарденбург неторопливо, словно собирался обратиться к приготовившимся к парадному маршу, выстроенным на плацу колоннам. Пистолет оставался в кобуре, руки описывали короткие дуги. Кристиан и пятеро солдат держались чуть позади. Они подошли к тому англичанину, который, потеряв голову, побежал прямо на пулеметы. Несколько путь попало ему в грудь. Бело-красные осколки ребер торчали сквозь пропитанные кровью лохмотья кителя, но солдат был еще жив, он спокойно смотрел на немцев снизу вверх. Гарденбург достал пистолет, передернул затвор и небрежно выстрелил дважды, практически не целясь, в голову англичанина, превратив его лицо в кровавое месиво. Перед смертью англичанин успел только ахнуть. Гарденбург убрал пистолет в кобуру и проследовал дальше.
Когда они приблизились к распростертым на песке телам шести солдат, Кристиану показалось, что все эти люди мертвы. Однако Гарденбург придерживался иного мнения.
– Прикончить! – отчеканил он.
Кристиан механически всадил в каждое тело по паре пуль. Никаких эмоций у него при этом не возникло.
Наконец они добрались до костерков. Кристиан отметил аккуратные дырочки в жестянках, которые обеспечивали подсос воздуха в этих самодельных печурках. Видимо, на них вскипятили бог знает сколько воды. Сильно пахло чаем, паленой шерстью и горящей резиной, а от грузовиков шел запах горелого мяса: там несколько человек сгорели заживо. Один англичанин, уже объятый пламенем, успел спрыгнуть на песок, где сейчас и лежал на боку, с почерневшей, обожженной головой. Здесь хорошо поработали минометы, так что пара оторванных ног соседствовала с россыпями чая, сахара и банок тушенки.
Привалившись к колесу, сидел человек, которому практически перерубило шею. Голова его держалась на тоненькой полоске кожи. Кристиан всмотрелся в эту бессильно повисшую голову. Безусловно, это простолюдин, рабочий. Крепкие челюсти, как у многих англичан, на лице сочетание упрямства и рабской покорности. Верхние вставные зубы наполовину вывалились изо рта, отчего губы англичанина словно перекосило в усмешке. Седеющие виски, чисто выбритые красноватые щеки. Один из тех, кто успел побриться до завтрака, подумал Кристиан. Солдат-аккуратист. Такие есть в каждом взводе. Сегодня утром он мог бы и не утруждаться.
Тут и там слышались стоны, время от времени кто-то из раненых шевелил рукой. Солдаты поняли свою задачу, так что выстрелы гремели один за другим. Гарденбург подошел к джипу, стоявшему во главе колонны, – на нем, очевидно, ехал командир конвоя. Порывшись в поисках документов, лейтенант извлек из офицерского планшета несколько карт, листки с приказами и фотографию блондинки с двумя детьми, а затем поджег джип.
Отойдя в сторонку, они с Кристианом немного постояли, наблюдая, как горит автомобиль.
– Нам повезло. Очень уж в удачном для нас месте они остановились, – изрек Гарденбург и улыбнулся.
Кристиан ответил тем же. Это нисколько не напоминало ту, похожую на фарс, стычку по пути в Париж. И это совсем не то, что спекуляция на черном рынке или ночное патрулирование Ренна. Здесь они занимались настоящим делом, ради которого и шли в армию, здесь они воевали и побеждали, а потому стояли среди поверженных, убитых врагов. Этим англичанам Америка уже ничем не поможет.