Люди, сидящие в приемной, смотрели на Майкла удивленно, потому что в зале заседаний он провел слишком уж мало времени. Майкл улыбнулся им тоже. Хотел пошутить, но решил, что нельзя быть таким жестоким по отношению к парням, мучительно ожидающим, какой вердикт вынесет комиссия.
– Доброй ночи, дорогуша, – попрощался он с уродиной, сидевшей за столом. В этом удовольствии Майкл не смог себе отказать. Девица смотрела на него все с тем же непоколебимым превосходством, уж она-то точно знала, что умирать за нее пошлют других.
Майкл все еще улыбался, спускаясь по лестнице и вдыхая густой запах греческой кухни, но чувствовал себя неважно. В первый день, думал он, ему следовало уйти в армию в первый же день войны. Тогда бы не пришлось общаться с подобными типами. Его словно вываляли в грязи. В этот довольно теплый для зимы вечер Майклу то и дело встречались прогуливающиеся парочки, даже не подозревавшие о том, что совсем неподалеку, в грязном зале над греческим рестораном, одни человеческие существа ради их блага отчаянно воюют с другими.
Два дня спустя, забирая почту, Майкл увидел открытку со штампом призывной комиссии.
«В соответствии с вашей просьбой с 15 мая вам будет присвоена категория 1А[32]».
Он рассмеялся. Они решили отпраздновать победу, потерпев поражение, подумал Майкл. Но, закрывая дверь в квартиру, он испытал безмерное облегчение: теперь решения будут принимать за него.
Глава 13
Ной открыл глаза навстречу мягкому свету зари и увидел свою жену. Она спит с таким видом, будто хранит какой-то секрет, подумал Ной. Хоуп, Хоуп, Хоуп. Она ведь из тех маленьких серьезных девочек, которые шагают по своим крохотным городкам с таким видом, будто у них есть ну очень важное дело. Небось и в комнате у нее хватало тайников, где она хранила свои сокровища. Перышки, засушенные цветы, выкройки из «Харперс базар», рисунки дам в старинных платьях и прочие безделицы. «Но ведь ты ничего не знаешь о маленьких девочках, – сказал себе Ной. – Не можешь знать, потому что сестер у тебя не было. Твоя жена жила той жизнью, которая тебе неведома. С тем же успехом она могла сойти с гор Тибета или выпорхнуть из французского монастыря».
Наверное, в то время, когда он выкуривал первые сигареты под крышей Военной академии для мальчиков полковника Друри, завлекавшей учеников девизом «Мы берем мальчика, а возвращаем мужчину», Хоуп каждый день с важным видом проходила мимо церковного кладбища, где под жухлой травой покоились поколения Плауменов. Если будущее предопределено, значит, уже тогда она готовилась к встрече с ним, готовилась к тому моменту, когда будет спать рядом на рассвете дня. И он готовился к встрече с ней. Если, конечно, все предопределено. Но верилось в это с трудом.
Если бы Роджер не встретил ее… А где и как он ее встретил? Надо спросить. Если бы Роджер не решил организовать вечеринку, чтобы помочь Ною обзавестись девушкой, если бы Роджер привел не Хоуп, а любую другую из десятков своих знакомых, они бы не лежали сегодня утром в одной постели. Случай – единственный закон, определяющий жизнь. Роджер… «Ты умеешь веселиться и любить. Можешь даже леденцами угостить. Ну а как же с деньгами, дружок? Если есть, то ложись под бочок». Возможно, он сейчас обложен, как зверь, на Филиппинах, на Батаане, если вообще еще жив. А они вот здесь, в квартире Роджера, на кровати Роджера, потому что она более удобная. А кровать Ноя пустует у дальней стены.
Все началось, когда он потянулся к стоявшему на библиотечной полке томику Йетса «“Яйцо цапли” и другие пьесы». Если бы он потянулся за другой книгой, то не толкнул бы Роджера, не жил бы здесь, не встретил бы Хоуп и она сейчас лежала бы в кровати с другим мужчиной, который смотрел бы на нее и думал: «Я люблю ее, я люблю ее». Нельзя, нельзя предаваться таким мыслям, одернул себя Ной, они – прямая дорога к безумию. Ничего не предопределено. Ни в любви, ни в смерти, ни в войне, ни в чем. Справедливо лишь одно уравнение: человек плюс его намерения равны его величеству Случаю. Но и в это невозможно поверить. Должно быть, некая предопределенность все-таки существует, но она тщательно скрыта от глаз. Так автор детективного романа, если он знает свое дело, до последней страницы не позволяет читателю догадаться, кто же злодей. Или драматург до последней сцены не раскрывает своего замысла зрителю. Только на смертном одре тебе все станет ясно и понятно и ты скажешь себе: «Ну, теперь-то я знаю, почему этот персонаж появился в первом акте».
Батаан. До чего трудно представить себе, как Роджер говорит кому-то: «Да, сэр». До чего трудно представить себе Роджера в каске. Куда больше ему шла сдвинутая набекрень измятая коричневая фетровая шляпа. А Роджер в окопе? Человек, который так замечательно играл Бетховена, лежит сейчас под разрывами мин. До чего трудно представить себе, что Роджер может не вернуться с войны. Ведь Роджер – прирожденный победитель, а своим победам он не придавал большого значения, относился к ним с юмором. До чего трудно представить себе, как Роджера разрывает на клочки миной, как он падает, прошитый пулеметной очередью. А плененный Роджер? Такое просто невозможно. «Господи, – сказал бы он, криво улыбаясь, японцу, который предложил бы ему сдаться, – ну ты и шутник». И уж конечно, не хочется даже думать о могиле Роджера под пальмами, о том, что плоть в тропической почве сгнивает быстро и от человека остаются только череп и кости. Целовался ли Роджер с Хоуп? Скорее всего. А сколько еще мужчин целовали ее? Лицо-тайна на подушке. Наглухо запертый сейф. Сколько мужчин пробуждали в ней сексуальные желания, что виделось ей, когда она одна лежала без сна в своей кровати, сначала в Вермонте, потом в Бруклине? И скольких из этих мужчин уже убили на Тихом океане? И сколько других мужчин и юношей, к которым она прикасалась, которых желала, о которых мечтала, пока еще живы, но встретят свою смерть не в этом, так в следующем году, не на Тихом океане, так в любой другой точке планеты?
Сколько там на часах? Четверть седьмого. Еще пять минут в постели. Сегодня у него что-то вроде выходного. Ни нервного грохота клепальных молотков, ни свиста ветра на стапелях, ни шипения и вспышек сварки на верфях в Пассейике. Сегодня его ждут на призывном пункте, и ему предстоит еще один осмотр на Губернаторском острове. Военная машина дала сбой, пошла по второму кругу, как забывчивый бухгалтер, приплюсовывающий суммы, уже вошедшие в отчет. Вновь анализ крови на реакцию Вассермана, вновь мягкое сдавливание мошонки, просьба: «Покашляйте», вердикт: «Грыжи нет», вновь беседа со скучающим психиатром: «Имели ли вы отношения с мужчинами?» До чего унизительна такая постановка вопроса.
В армии существует мнение, что отношения между мужчинами могут быть исключительно противоестественными. А как же тогда его отношения с Роджером или с Винсентом Мориарити, сменным мастером на верфи, который угощал его пивом и хвастался, что в 1916 году на Страстной неделе он сорвал английский флаг с почтового отделения в Дублине[33]? Как насчет отношений с тестем, который подарил Ною на свадьбу полное собрание сочинений Эмерсона из своей библиотеки? Как насчет отношений Ноя с собственным отцом, который объехал полмира, начав свой путь из Одессы, распутничал, обманывал, пророчествовал, а в итоге превратился в коробочку с пеплом, оставленную на полке одного из калифорнийских колумбариев? А что можно сказать об отношениях Ноя с Рузвельтом и Гитлером, Томасом Джефферсоном и Шекспиром, с полковником Друри, который владычествовал в серых непрезентабельных корпусах своей академии под Детройтом, выпивал каждый день по кварте бурбона и как-то заявил выпускному классу: «Есть только одна добродетель – храбрость. Если мужчина не может ответить ударом на оскорбление, я его в упор не вижу»?
А как насчет отношений Ноя с собственным сыном, еще не зачатым, но уже присутствующим этим ранним утром в кровати, где сейчас лежат Ной и Хоуп? Будет его сын отвечать ударом на оскорбление? Какое оскорбление? Кто будет его оскорблять и что он будет подразумевать под оскорблением? Найдется ли пуля, еще не отлитая, которая сшибет с ног его сына, еще не рожденного? Неужели где-то на другом континенте будет зачат человек, который в не таком уж далеком будущем станет ловить в оружейный прицел сердце его сына? И к какому Богу будет обращаться священник на похоронной службе? К Христу, Иегове? К кому? Может, и к первому, и ко второму, как осторожный игрок, который ставит и на черное, и на красное? «Тот Бог, который имеет к этому касательство, будь добр принять этого бедного убиенного мальчика. Возьми его туда, где Ты ныне правишь».
Нелепо, конечно, лежать рядом с девушкой, на которой только что женился, и думать о том, как похоронят твоего ребенка, который еще не дал знать о своем появлении на свет. К тому же будут и другие проблемы. Крестить ли его? Обрезать? «Ты обрезанный пес», – написано в «Айвенго», книге, которую Ной изучал в средней школе. В Будапеште во время погромов, начавшихся после свержения революционного правительства, разъяренная толпа срывала брюки с каждого, в ком подозревала еврея, и убивала всех обрезанных мужчин. Бедные христиане, пошедшие на обрезание из соображений гигиены! Возможно, они ненавидели евреев так же истово, как и их убийцы, однако эта самая ненависть и становилась причиной их мучительной смерти. Хватит думать о евреях. Но беда в том, что эта тема обязательно приходит на ум, стоит только погрузиться в размышления, все равно по какому поводу. Интересно, а были ли времена, когда еврей мог обойтись без таких мыслей? В каком веке? Наверное, в пятом до Рождества Христова.
Шесть двадцать. Пора вставать. На зеленом островке его ждут врачи, паром, носящий имя генерала, техник-рентгенолог и резиновый штамп, который пропечатает на медицинской карте одно только слово: «НЕГОДЕН». А как это происходило на других войнах? До открытия Рентгеном лучей, названных его именем? Сколько людей сражалось при Шайло, не подозревая о рубцах в легких? Сколько язвенников полегло под Бородино? Скол