А потом его начало трясти. Обхватив себя руками, он изо всех сил прижался к стенке окопа. Когда Кристиан выглянул из него, то увидел, как ему показалось, тысячи томми, которые бежали к нему и взрывались на минах, а среди них вычерчивали невообразимые траектории маленькие, похожие на жуков самоходки, пулеметы которых трещали без устали. Ему вдруг захотелось встать и сказать: «Вы допускаете серьезную ошибку. У меня приступ малярии, и я уверен, что за убийство больного человека вам потом будет стыдно».
День за днем, ночь за ночью продолжались атаки англичан, а лихорадка то уходила, то возвращалась вновь. Иной раз Кристиан стучал зубами от холода в жаркий полдень, а время от времени думал, кипя от злобы: «Мне никто не говорил, что англичане могут оказаться такими настырными, меня не предупреждали, что они полезут на нас именно в тот момент, когда моя малярия опять даст о себе знать».
А потом англичане угомонились, и он подумал: «Мы все еще здесь. И чего они лезли сюда? Совсем, наверное, одурели». Кристиан заснул, опустившись на колени и привалившись к стене окопа. А секунду спустя его тряс за плечо Гарденбург.
– Ты еще жив, черт бы тебя побрал? – спросил он, всматриваясь в лицо Кристиана.
Тот попытался что-то ответить, но зубы выбивали дробь, а глаза не желали открываться. Поэтому он лишь нежно улыбнулся Гарденбургу, а тот схватил его за шиворот и вытащил из окопа, словно мешок с картошкой. Голова Кристиана болталась, как у китайского болванчика, он словно кивал трупам, лежащим по обеим сторонам окопа. Кристиан удивился, обнаружив, что на дворе уже ночь, а в нескольких шагах стоит грузовик с работающим мотором, и громко произнес: «Ну-ка, тихо». Рядом с ним кто-то плакал и бормотал: «Меня зовут Рихард Кнулен». И много позже, уже в грузовике, на дощатом полу, под вонючим брезентом, подскакивая на каждом ухабе, он без конца повторял: «Меня зовут Рихард Кнулен, я живу в доме номер три по улице Карла Людвига». Когда же Кристиан окончательно проснулся и понял, что в данный момент смерть ему не грозит, до него наконец дошло, что они отступают, а у него по-прежнему приступ малярии. «Хотелось бы мне сейчас увидеть генерала, – подумал Кристиан. – Любопытно, поубавилось у него уверенности или нет».
Грузовик остановился, у заднего борта возник Гарденбург.
– Выходите! Все выходите!
Медленно, тяжело, словно они месили ногами густую грязь, солдаты двинулись на голос. Двое или трое упали, перелезая через задний борт, да так и остались лежать на земле. Другие спрыгивали и валились на них, но упавшие не жаловались. Кристиан покинул грузовик последним. «Я стою, – торжествующе подумал он. – Стою!»
В лунном свете Гарденбург как-то странно посмотрел на него. С обеих сторон сверкали вспышки орудийных выстрелов, воздух вибрировал от гула разрывов, но маленькая победа (еще бы, он выпрыгнул из кузова и приземлился, как положено, на обе ноги) вдохновила Кристиана, и он решил, что ничего особенного не происходит.
Кристиан всмотрелся в солдат. Одни пытались подняться, других, уже стоящих на ногах, качало из стороны в сторону. Узнал он немногих, но подумал, что утром вспомнит и остальных.
– Где же рота? – спросил он.
– Вся рота здесь, – ответил Гарденбург.
Кристиан не узнал его голоса. Решил, что совсем другой человек выдает себя за лейтенанта. Пусть он и вылитый Гарденбург. Но Кристиан подумал, что разбираться с этим он будет потом, когда уляжется суета.
Гарденбург вскинул руку и ребром ладони двинул Кристиана в лицо. Он руки пахло машинным и ружейным маслом, от манжета – потом. Кристиан подался назад, моргнул.
– Ты в порядке? – спросил Гарденбург.
– Так точно, господин лейтенант. В полном порядке. – Кристиану хотелось бы знать, где остальная рота, но он понимал, что с этим вопросом можно повременить.
Грузовик медленно покатился по песку, и двое солдат – откуда только силы взялись – побежали за ним.
– Стоять! – рявкнул Гарденбург. Солдаты остановились, не сводя глаз с ревущего мотором грузовика, который, набирая скорость, уносился на запад по поблескивающему в лунном свете песку. Они же остались у подножия небольшого холма. Солдаты наблюдали, как грузовик преодолевает подъем. Вот он, скрипя рессорами, поравнялся с мотоциклом Гарденбурга, вот добрался до вершины, на мгновение застыл, огромный, уже ставший им домом, и исчез за гребнем.
– Окапываемся там. – Гарденбург указал на выбеленный луной песчаный склон. Солдаты тупо следили взглядами за направлением его руки. – Приступить немедленно. Дистль, останешься со мной.
– Слушаюсь, господин лейтенант, – четко, как положено по уставу, ответил Кристиан и подошел к лейтенанту, безмерно обрадованный тем, что может ходить.
Гарденбург двинулся в гору, как показалось Кристиану, с нечеловеческой прытью. Потрясающе, думал он, следуя за лейтенантом, такой худой, щуплый, после десяти дней боев…
Солдаты медленно двинулись за ними. Преодолев треть подъема, Гарденбург короткими взмахами руки начал показывать каждому, где он должен зарыться в песок. Их осталось тридцать семь человек, и Кристиан напомнил себе, что надо справиться у лейтенанта, что случилось с остальными. Когда Гарденбург расставил всех, получилась длинная неровная линия, протянувшаяся с большими промежутками поперек склона. Кристиан оглядел зарывающиеся в песок фигурки и внезапно понял, что стоять в этих окопах придется до конца: если англичане их атакуют, отступить по открытому склону не удастся. Вот тут он начал осознавать, что происходит.
– Дистль, – вырвал его из раздумий голос лейтенанта. – За мной!
Вслед за Гарденбургом он вернулся к проложенной в песке колее и молча помог лейтенанту закатить мотоцикл на вершину. Время от времени кто-то из солдат переставал копать, задумчиво наблюдая за двумя мужчинами, тащившими мотоцикл к гребню холма. Кристиан совсем выбился из сил, когда они наконец преодолели подъем. Тяжело дыша, он повернулся и вместе с Гарденбургом оглядел цепочку людей, закапывающихся в песок. Какая-то нереальная мирная картина: луна, бескрайняя пустыня, неспешные взмахи лопат… прямо эпизод из Библии.
– Если начнется бой, они не смогут отступить, – помимо воли вырвалось у Кристиана.
– Совершенно верно, – бесстрастно ответил Гарденбург.
– Они тут умрут.
– Правильно.
И тут Кристиану вспомнились слова Гарденбурга, произнесенные еще в Эль-Агейле: «В критической ситуации, когда надо продержаться как можно дольше, умный офицер расставляет людей так, чтобы лишить их возможности отступать. Если занятая позиция предлагает им на выбор лишь два варианта: сражаться или умереть, значит, офицер выполнил порученное ему дело».
– Что произошло? – спросил Кристиан.
Гарденбург пожал плечами:
– Англичане прорвали фронт по обе стороны от нас.
– Где они сейчас?
Гарденбург окинул усталым взглядом орудийные вспышки на юге и чуть более отдаленные – на севере.
– Кто знает? – Он наклонился, взглянул на приборный щиток мотоцикла. – Километров на сто бензина хватит. Сможешь удержаться на заднем сиденье?
Кристиан наморщил лоб, пытаясь сообразить, о чем, собственно, речь. Наконец ему это удалось.
– Да, господин лейтенант.
Кристиан вновь повернулся, чтобы посмотреть на зарывающиеся в песок фигурки людей, которым предстояло умереть на этом склоне. На мгновение у него мелькнула мысль сказать Гарденбургу: «Нет, господин лейтенант, я останусь здесь». Но какой толк от такого героизма?
Война, конечно же, имеет свою систему ценностей, и Кристиан понимал, что поступок Гарденбурга – не трусость, не стремление спасти свою шкуру. Да, сейчас он хотел остаться в живых, но лишь для того, чтобы на другой день заставить врага заплатить куда более высокую цену за его жизнь. Эта жалкая горстка людей не могла оказать серьезного сопротивления противнику. Наверное, они задержат продвижение английской роты на час, но не более того. Если он и Гарденбург здесь останутся, их усилий не хватит даже на то, чтобы продлить сопротивление еще на десять минут. Такой вот получался расклад. Возможно, в следующий раз умирать на склоне холма оставят его, а кто-то другой будет трястись на заднем сиденье мотоцикла в надежде на спасение.
– Останься здесь, – приказал Гарденбург. – Сядь и отдохни. Я должен спуститься к ним и сказать, что мы едем за взводом минометчиков, которые поддержат огнем нашу оборонительную позицию.
– Слушаюсь, господин лейтенант, – ответил Кристиан, и у него тут же подогнулись колени.
Он увидел, что Гарденбург спускается к окопчику, который рыл Гиммлер, а потом завалился набок и заснул еще до того, как его голова коснулась земли.
Кто-то грубо тряхнул его за плечо.
Кристиан раскрыл глаза и посмотрел на лейтенанта. Он знал, что не сможет сесть, не сможет встать, не сможет пройти два шага до мотоцикла. Ему хотелось сказать: «Оставьте меня в покое», – и вновь провалиться в сон. Но Гарденбург схватил его за грудки и потянул вверх. Каким-то образом Кристиану удалось встать на ноги. Шаг, другой, сапоги хрустели по песку, и это напоминало ему хруст накрахмаленного белья под утюгом матери. Кристиан помог Гарденбургу сдвинуть мотоцикл с места. Лейтенант легко перекинул ногу через седло и начал пинать педаль стартера. В моторе что-то трещало, но заводиться он не желал.
Кристиан наблюдал, как Гарденбург в тусклом лунном свете яростно терзает несчастную педаль. Он понял, что они не одни, лишь когда человек подошел к ним практически вплотную. Это был Кнулен, тот самый, что плакал в кузове грузовика. А теперь он нарушил приказ, прекратил рыть окоп и следом за лейтенантом поднялся на гребень холма. Кнулен ничего не говорил. Он просто стоял и смотрел, как лейтенант вновь и вновь пинает педаль.
Гарденбург заметил его, медленно, глубоко вдохнул, слез с мотоцикла и повернулся к солдату.
– Кнулен, возвращайся на пост.
– Слушаюсь, господин лейтенант, – ответил Кнулен, но не сдвинулся с места.
Гарденбург подошел к нему и сильно ударил кулаком по носу. Полилась кровь. Кнулен хлюпнул носом, но остался на месте. Руки его висели как плети, словно он уже и забыл, для чего они предназначены. Винтовку и саперную лопатку он оставил на склоне, там, где рыл окоп. Гарденбург отступил на шаг и с любопытством, без злобы воззрился на Кнулена, словно столкнулся с проблемой, которая хоть и не слишком сложна, но требует времени для своего разрешения. Вновь подступив к солдату, он дважды ударил его. Кнул