Рука Гарденбурга, бледная, отдающая в желтизну, костлявая, прямо-таки не рука, а ее рентгеновский снимок, замерла на белом коконе.
– Где она? – сипло спросил лейтенант. – Где моя рука, Дистль?
– На его груди, – прошептал Кристиан, не сводя глаз с растопыренных пальцев цвета слоновой кости.
– На его сердце, – уточнил лейтенант. – Как раз над его сердцем. Мы практикуемся уже две недели, каждую ночь. – Он повернулся, с уверенностью слепого самостоятельно дошел до своей кровати и лег, подтянув одеяло до шлема-повязки, начинающейся от его плеч. – А теперь неси штык. За себя не волнуйся. После твоего отъезда я буду прятать его два дня, так что никто не сможет обвинить тебя в убийстве. Я сделаю это ночью, когда сюда никто не заходит. И он будет молчать. – Гарденбург хохотнул. – Часовщик у нас молчун.
– Хорошо, господин лейтенант. – Кристиан поднялся. – Я принесу штык.
На следующее утро он принес большой нож. Кристиан украл его в столовой, пока владелец ножа увлеченно горланил «Лили Марлен», распивая пиво с двумя солдатами из интендантской службы. Под кителем Кристиан пронес нож в мраморную виллу лионского фабриканта и сунул под матрас в указанное Гарденбургом место. Попрощавшись с лейтенантом, он обернулся у самой двери, в последний раз посмотрел на две безлицые, неподвижные фигуры, лежащие на параллельно поставленных кроватях в веселенькой, залитой солнечным светом комнате, из большущих окон которой открывался прекрасный вид на Неаполитанский залив.
Хромая по выстланному мрамором коридору, где каждый шаг сапог отдавался грубым, плебейским шумом, Кристиан чувствовал себя выпускником университета, который покидает стены альма-матер, выучив наизусть практически все учебники и впитав в себя все знания.
Глава 18
– Смирна-а! – тревожно, с надрывом крикнули у двери, и Ной, вытянувшись, замер у своей койки.
Вошел капитан Колклу в сопровождении главного сержанта и сержанта Рикетта, чтобы провести субботний осмотр. Он неспешно шагал по тщательно выдраенному центральному проходу казармы между двумя застывшими рядами чисто выбритых, одетых в отглаженную форму солдат. Тяжелый взгляд падал то на стрижку, то на начищенные ботинки. Лица его не интересовали. Казалось, он инспектирует не солдат своей роты, а позиции противника. Яркое флоридское солнце светило сквозь незашторенные окна. Капитан остановился перед новобранцем, рядовым Уайтэкром.
– Восьмой приказ по строевой части, – процедил он, холодно уставившись в узел галстука Уайтэкра.
– В случае пожара или беспорядков немедленно подать сигнал тревоги, – без запинки ответил Уайтэкр.
– Перевернуть постель этого солдата, – приказал Колклу.
Сержант Рикетт шагнул в проход между койками и сбросил постель на пол. В мертвой тишине казармы сухо зашуршали простыни.
– Здесь тебе не Бродвей, Уайтэкр, – заметил Колклу. – И живешь ты не в отеле «Астор». Горничная не приходит сюда по утрам. Тут тебе придется самому научиться заправлять койку.
– Слушаюсь, сэр.
– Не смей раскрывать свой поганый рот! – рявкнул Колклу. – Когда я захочу, чтобы ты говорил, я задам тебе прямой вопрос, а ты ответишь «да, сэр» или «нет, сэр».
Колклу двинулся дальше, громко стуча каблуками. Сержанты бесшумно следовали за ним, словно и громкий стук дозволялся только командиру роты.
Колклу остановился перед Ноем. Мрачно взглянул на него. Изо рта Колклу шел отвратительный запах, словно у него в желудке что-то постоянно медленно гнило. Родом Колклу был из Миссури, до войны работал в похоронном бюро в Джоплине и служил в Национальной гвардии. У прежних его клиентов, подумал Ной, этот запах не вызывал неприятных ощущений. Он судорожно проглотил слюну, надеясь утопить в ней зачатки смешка, пока капитан разглядывал его подбородок в поисках несбритого волоска.
Колклу посмотрел на тумбочку Ноя, аккуратно сложенные носки, расставленные в строгом порядке туалетные принадлежности.
– Сержант, убрать крышку.
Рикетт наклонился, поднял крышку. Взгляду открылись сложенные полотенца, выглаженные рубашки, шерстяное нижнее белье, а под ним – книги.
– Сколько у тебя здесь книг, солдат? – спросил Колклу.
– Три.
– Три, значит?
– Три, сэр.
– Эти книги выданы в части?
Под шерстяным нижним бельем лежали «Улисс» Джеймса Джойса, сборники стихов Элиота и пьес Джорджа Бернарда Шоу.
– Нет, сэр, – ответил Ной.
– Солдат, – Колклу дышал Ною в лицо, – в тумбочке можно хранить только книги, выданные в части. Тебе об этом известно, солдат?
– Да, сэр, – ответил Ной.
Колклу наклонился, сбросил шерстяное нижнее белье на пол. Взял потрепанный томик «Улисса» в сером переплете. Ной машинально опустил голову.
– Смотреть перед собой! – гаркнул Колклу.
Ной уставился на противоположную стену.
Колклу открыл книгу, пролистал несколько страниц.
– Я знаю эту книгу. Мерзкая, грязная книжонка. – Он швырнул ее на пол. – Выброси ее, солдат. Выброси их все. Здесь не библиотека, солдат. Ты тут не для того, чтобы читать. – Книга лежала на полу, посреди центрального прохода, обложкой вниз, с помятыми страницами. А Колклу уже направлялся мимо Ноя, мимо двухъярусных коек, к окну. Ной спиной почувствовал его тяжелый взгляд, от предчувствия беды внутри все похолодело. – Окно не вымыто, – громко объявил Колклу. – Это не казарма, а чертов свинарник. – Широкими шагами он вернулся в центральный проход и, не останавливаясь, чтобы осмотреть остальных солдат, стоящих у своих коек, прошел к выходу, сопровождаемый сержантами. У двери капитан повернулся. – Я намерен научить вас держать дом в чистоте. – Колклу чеканил каждое слово. – Если среди вас есть один грязный солдат, вам придется уяснить, что заставить его соблюдать чистоту можете только вы. До завтрашнего утра всем запрещаю покидать казарму. Никаких увольнительных на уик-энд. Следующий осмотр завтра, в девять утра. Настоятельно рекомендую к этому часу навести в казарме должный порядок.
Он повернулся и вышел.
– Вольно! – прокричал Рикетт и вслед за капитаном и главным сержантом покинул казарму.
Медленно, ощущая на себе сотню обвиняющих взглядов, Ной вышел на середину центрального прохода, где лежала книга. Наклонился, подобрал ее, расправил смятые страницы. Затем подошел к окну, ставшему основной причиной свалившихся на роту неприятностей.
– Субботний вечер! – В голосе, который донесся из другого конца казармы, звучало горькое разочарование. – Сидеть в казарме в субботний вечер! А ведь у меня свидание с одной официанткой. Она практически согласилась лечь под меня, а завтра утром приезжает ее муж. Просто хочется кого-то убить!
Ной осмотрел окно. Прозрачные, сверкающие стекла, за ними ровная, пыльная, выжженная солнцем земля. На нижней планке в углу лежал мотылек. Каким-то образом он ударился о стекло и умер, оставив на чисто вымытой поверхности крошечное желтое пятнышко. Ной машинально снял мотылька с планки.
Он услышал за спиной шаги, перекрывающие недовольный гул голосов, но не повернулся, держа мотылька в руке, ощущая пальцами покрытые пыльцой сломанные крылышки, уставившись на далекий сосновый лесок, который рос на другом конце лагеря.
– Ну что, еврейчик? – раздался за спиной голос Рикетта. – Наконец-то ты своего добился.
Ной по-прежнему смотрел в окно. Трое солдат спешили к воротам, спешили с пропусками в карманах, спешили к ждущим автобусам, барам в городе, услужливым девушкам, навстречу тридцатичасовой разлуке с армией, до утра понедельника.
– Кру-гом! – скомандовал Рикетт.
Гул голосов смолк, и Ной знал, что все сейчас смотрят на него. Медленно Ной повернулся лицом к Рикетту, высокому, крепко сбитому мужчине со светло-зелеными глазами и узкими, без кровинки губами. Передние зубы ему выбили в давно забытой драке, отчего у него всегда неприятно кривился рот, а на техасский выговор иной раз накладывалось пришепетывание.
– Значит, так, солдат! – Рикетт положил руки на верхние койки и угрожающе наклонился вперед. – Теперь я возьму тебя, кайк, под личную опеку. Парни! – Не спуская с Ноя сурового взгляда, он возвысил голос, дабы его услышали все. – Парни, я вам обещаю, что этот маленький кайк в последний раз портит вам субботний вечер. Богом клянусь, такого больше не повторится. Это не вонючая синагога в Ист-Сайде, кайк, это казарма армии Соединенных Штатов Америки, и она должна быть безупречно чистой. Тут все должно сверкать, как и положено в доме белого человека, кайк. В доме белого человека!
Ной в изумлении таращился на высокого, почти безгубого мужчину, нависшего над ним меж двух коек. Сержанта лишь неделю назад прислали в их роту, и раньше он не обращал на Ноя никакого внимания. За два месяца службы в армии Ною ни разу не напомнили о его национальности. Ной обвел взглядом остальных солдат, но все промолчали, осуждающе глядя на него.
– Один из вас займется уборкой прямо сейчас. Кайк, надевай рабочую робу и раздобудь ведро. Вымоешь все окна в этой гребаной казарме, и вымоешь их, как белый христианин, который каждое воскресенье ходит в церковь. И чтоб я остался доволен. Робу надевай немедленно, кайк, и за работу! И если эти окна, когда я приду их принимать, не будут блестеть, как живот проститутки на Рождество, клянусь Богом, ты об этом пожалеешь.
Рикетт лениво развернулся и неспешно вышел из казармы. Ной шагнул к своей тумбочке, начал развязывать галстук. Переодеваясь в рабочую робу, он чувствовал, как вся казарма враждебно наблюдает за ним – ведь он наказал всех, такое не забывается и не прощается.
Только новичок, Уайтэкр, не смотрел на Ноя, он старательно заправлял койку, разоренную Рикеттом по приказу капитана Колклу.
Перед тем как начало смеркаться, в казарму зашел Рикетт и проверил окна.
– Хорошо, кайк. На этот раз я тобой доволен. Я принимаю окна. Но помни, я буду приглядывать за тобой. И заявляю тебе прямо сейчас: меня тошнит от всяких ниггеров, евреев, мексиканцев или китайцев, так что в этой роте тебе придется туго. С этого момента твое дело – поджать хвост и не вякать. А для начала сожги эти книги, как и велел капитан. Хочу сказать тебе, что капитана ты тоже достал, и если он опять увидит книги, тебе придется туго. Пшел вон, кайк, надоело мне смотреть на твою мерзкую образину.