порода. Никак не возьму в толк, чего они добиваются.
И Файн вышел, каждой мышцей широченных плеч, мощной шеей, пулеобразной головой, всем своим видом показывая, что он полностью разочаровался в лежащем на больничной койке, крепко избитом парне, с которым по прихоти судьбы и по решению призывной комиссии пересекся его жизненный путь.
Шел последний бой, и останься Ной на земле, все бы на этом и закончилось. Сквозь кровавый туман он всмотрелся в стоящего над ним Брайслфорда, одетого в брюки и майку. Брайслфорд вроде бы качался на фоне слившихся в один круг зрительских лиц и серого неба. Уже второй раз Брайслфорд сшиб Ноя с ног. Но и у него самого заплыл один глаз, а после удара в живот Брайслфорд жалобно вскрикнул от боли. Если Ной не поднимется, если еще пять секунд простоит на одном колене, тряся головой в надежде, что она прояснится, все закончится. Десять боев уйдут в прошлое вместе с долгими днями в лазарете, нервной рвотой в дни поединка, гулом крови в ушах, когда ему приходилось вставать и вновь видеть перед собой эти самоуверенные, ненавистные лица и всесокрушающие кулаки.
Еще пять секунд, и он все докажет. Все, что хотел, пусть и далось это дорогой ценой. Им придется признать, что победу в конечном счете одержал он. Но нет, девять раз он действительно не мог встать, а сейчас просто уходил от драки. Душа же одерживала победу лишь в том случае, когда проходила полный круг мук и боли. Даже эти невежественные, грубые мужланы, с которыми сейчас он марширует по пыльным дорогам Флориды, а потом пойдет по другим дорогам, поливаемым свинцовым дождем, должны осознать, что он продемонстрировал волю и мужество, на которые способны только лучшие из них…
Все, что от него требуется, – остаться на одном колене.
Ной встал.
Он поднял руки, ожидая атаки Брайслфорда. Медленно, медленно начали проясняться черты его лица. Бледного, в красных потеках, очень нервного. Ной в несколько шагов преодолел разделявшую их полоску травы и ударил по этому бледному лицу изо всей силы. Брайслфорд упал. Ной тупо уставился на распростертое у его ног тело. Брайслфорд тяжело дышал, хватаясь руками за траву.
– Поднимайся, трусливый подонок! – крикнул кто-то из зрителей.
Ной моргнул. Впервые на импровизированном ринге честили не его, а кого-то еще.
Брайслфорд поднялся. В отличие от остальных противников Ноя большая часть его массы приходилась не на мышцы, а на жир. Служил он писарем и всеми способами отлынивал как от тяжелой работы, так и от физических упражнений. Дыхание со свистом вырывалось из его груди. Когда Ной двинулся на него, на лице Брайслфорда отразился ужас. Поднятые руки дрожали.
– Нет, нет… – шептал он.
Ной остановился, посмотрел на него, покачал головой и шагнул вперед. Оба ударили одновременно, и Ной оказался на земле. Все-таки массой Брайслфорд значительно превосходил его, да и удар пришелся в висок. Ною удалось сесть. Ноги не желали слушаться, он глубоко вдохнул, снизу вверх посмотрел на Брайслфорда.
Писарь стоял над ним, выставив вперед сжатые в кулаки руки, и, тяжело дыша, шептал: «Пожалуйста, пожалуйста…» Сидя на земле, ощущая стук крови в ушах, Ной усмехнулся, потому что знал, что означают эти слова: Брайслфорд молил Ноя остаться на траве, не вставать.
– Как бы не так, поганая деревенщина, – процедил Ной. – Я выбью из тебя дух. – Он встал, и усмешка его стала шире, когда он увидел страдание, застывшее в глазах писаря. А потом, широко размахнувшись, Ной ударил.
Брайслфорд тяжело повис на нем, войдя в клинч и размахивая кулаками. Но силы в его ударах не было, Ной их просто не чувствовал. Прижатый к жирной туше Брайслфорда, задыхаясь от запаха пота, струящегося по его телу, Ной знал, что победил своего противника только тем, что поднялся. Минутой раньше, минутой позже, но победу сегодня будет праздновать он. Морально Брайслфорд сломался.
Ной выскользнул из потных объятий и врезал по корпусу. Удар достиг цели. Ной почувствовал, как глубоко вошел кулак в жировую прослойку на животе писаря. Руки Брайслфорда упали. Он стоял, покачиваясь, взглядом моля о пощаде. Ной хохотнул.
– Получай, капрал!
И он ударил по бледному, окровавленному лицу. Брайслфорд просто стоял. Не падал и не пытался ответить ударом на удар. Ною оставалось только подняться на цыпочки и молотить по физиономии писаря. Что он и делал.
– Вот тебе! Вот! Вот!
Он бил от души, со всего размаху. Чувствовал, как сила наполняет его кулаки. Все его враги, все те, кто украл его деньги, кто клял его на марше, кто изгнал из города его жену, стояли сейчас перед ним, подавленные морально, окровавленные. При каждом ударе кровь брызгала с костяшек его пальцев.
– Не падай, капрал. Пожалуйста, не падай, – приговаривал Ной, размахиваясь вновь и вновь, все быстрее и быстрее. С влажным чмоканьем врезались его кулаки в физиономию Брайслфорда. А когда ноги писаря начали подгибаться, Ной одной рукой попытался задержать его падение, чтобы еще два, три, десять раз ударить по ненавистному лицу, и даже заплакал от злости, не сумев удержать жирную тушу. Брайслфорд рухнул на траву.
Ной опустил руки и повернулся к зрителям. Никто не посмел встретиться с ним взглядом.
– Вот так! – громко воскликнул он. – Концерт окончен!
Но ни один из зрителей ничего ему не ответил. Словно по команде, все развернулись и зашагали прочь. Ной провожал взглядом их спины, растворяющиеся в повисших между казармами сумерках. Брайслфорд лежал там, где упал. Никто не задержался, чтобы помочь ему.
Майкл тронул Ноя за плечо:
– Теперь будем ждать немецкую армию.
Ной сбросил его руку.
– Они ушли. Эти мерзавцы просто ушли!
Он посмотрел на Брайслфорда. Писарь начал приходить в себя, но по-прежнему лежал, уткнувшись лицом в траву. Он плакал. Потом медленно потянул руку к глазам. Ной подошел к нему, присел на корточки.
– Оставь глаз в покое, – приказал он, – а то сейчас вотрешь в него грязь.
Ной начал поднимать Брайслфорда. Майкл присоединился к нему. Вдвоем они довели писаря до казармы, и им пришлось промывать ему ссадины, потому что Брайслфорд лишь стоял перед зеркалом, беспомощно опустив руки, и плакал.
На следующий день Ной дезертировал.
Майкла вызвали в канцелярию роты.
– Где он? – закричал Колклу.
– Кто, сэр? – спросил Майкл, застыв по стойке «смирно».
– Ты прекрасно знаешь, о ком я говорю. Твой друг, где он?
– Я не знаю, сэр.
– Только не вешай мне лапшу на уши! – вскинулся Колклу. Все сержанты стояли за спиной Майкла, всматриваясь в лицо капитана. – Вы же дружили, не так ли?
Майкл замешкался с ответом. Вроде бы их с Ноем отношения на дружбу не тянули.
– Говори, солдат! Дружили?
– Полагаю, что да, сэр.
– Я хочу, чтобы ты отвечал как положено, Уайтэкр. «Да, сэр», или «нет, сэр». Дружили вы или нет?
– Да, сэр.
– Так куда он отправился?
– Я не знаю, сэр.
– Ты лжешь! – Лицо Колклу побелело как мел, нос задергался. – Ты помог ему сбежать. И вот что я тебе скажу, если ты забыл Военные статьи[50]. Наказание за содействие дезертиру или за недонесение о его замыслах точно такое же, как и за дезертирство. Ты знаешь, чем это чревато во время войны?
– Да, сэр.
– И чем же? – Внезапно капитан успокоился, голос его заметно смягчился. Он сел за стол и снизу вверх ласково взглянул на Майкла.
– Смертной казнью, сэр.
– Смертной казнью, – кивнул Колклу. – Смертной казнью. Послушай, Уайтэкр, твоего приятеля, считай, уже поймали. А когда его привезут сюда, мы спросим, помогал ли ты ему дезертировать, говорил ли он тебе, что собирается дезертировать. Если он тебе говорил, а ты не доложил об этом, значит, ты нарушил закон. Тебе это известно, Уайтэкр?
– Да, сэр, – ответил Майкл. «Это просто невероятно, – думал он, – такое не может происходить наяву, да еще со мной. Это же забавный анекдот об армейских чудиках, который я слышал на какой-то вечеринке».
– Я тебя успокою, Уайтэкр, – продолжал Колклу. – Едва ли военно-полевой суд приговорит тебя к смерти за недоносительство. Но тебе вполне могут дать двадцать лет тюрьмы. А то и тридцать. Или влепить пожизненное заключение. Федеральная тюрьма, Уайтэкр, не Голливуд. И не Бродвей. Находясь в Ливенуорте, в колонки светской хроники не попадешь. Если твой друг признается, что говорил тебе о намерении удрать из части, считай, дело сделано. А ему не раз представится случай признаться в этом… Не раз… Поэтому… – Колклу положил руки на стол. – Я не хочу раздувать из мухи слона. Моя задача – подготовить роту к боевым действиям, и я не желаю отвлекаться от главного. От тебя требуется сказать только одно – где Аккерман, и мы обо всем забудем. Обо всем. Только скажи, где, по-твоему, он может быть… Не так уж много я от тебя и требую.
– Да, сэр.
– Значит, с этим все ясно. Так где он?
– Я не знаю, сэр.
У капитана опять задергался нос. Он нервно зевнул.
– Послушай, Уайтэкр, нет нужды хранить верность таким, как Аккерман. Ему все равно не место в нашей роте. Солдат из него никакой, с ним никто не пойдет в разведку, и с самого первого дня мне от него одни неприятности. Надо быть сумасшедшим, чтобы ради него идти на такой риск. Пожизненное заключение – это не шутки. Ты же интеллигентный человек, Уайтэкр, многого добился на гражданке, да и солдат со временем получится из тебя неплохой. Я ведь хочу тебе помочь… А теперь… – Он улыбнулся, предвкушая победу. – Где же рядовой Аккерман?
– Очень сожалею, сэр, но я не знаю. – Что еще мог ответить Майкл?
Колклу встал.
– Ну хорошо. Пшел отсюда, еврейский защитничек!
– Слушаюсь, сэр, благодарю вас, сэр. – Майкл отдал честь и вышел.
Брайслфорд поджидал Майкла у столовой, привалившись к стене, ковыряя в зубах и сплевывая. Он растолстел еще больше, причем с того дня, как Ной взял над ним верх, с лица Брайслфорда не сходило недовольное выражение, а голос то и дело срывался на визг. Майкл заметил его, выходя из двери, отяжелевший после плотного обеда, состоявшего из свиной отбивной с картофелем и спагетти и куска персикового пирога. Брайслфорд призывно замахал рукой, но Майкл прикинулся, будто не видит писаря, и направился в другую сторону. Но Брайслфорд устремился следом.