– Уайтэкр, можно тебя на минуту?
Майкл со вздохом остановился и обернулся к Брайслфорду.
– Чего тебе?
Брайслфорд нервно огляделся. Другие солдаты выходили из столовой с плотно набитыми животами и лениво проходили мимо.
– Поговорим в другом месте. Давай прогуляемся.
– Слушай, перед построением мне надо кое-что сделать, – попытался отвертеться Майкл.
– Я займу у тебя не больше минуты. – Брайслфорд заговорщически подмигнул Майклу. – Думаю, что могу рассказать тебе кое-что интересное.
Майкл пожал плечами:
– Хорошо.
И они зашагали к плацу.
– Эта рота мне обрыдла, – начал Брайслфорд. – Я пытаюсь добиться перевода. В штабе полка есть сержант, которого должны демобилизовать по болезни, у него артрит, и я уже кое с кем переговорил. А от этой роты меня просто бросает в дрожь…
Майкл снова вздохнул. Он-то надеялся добраться до своей койки и полежать двадцать минут, положенных на послеобеденный отдых.
– Слушай, чего тебе от меня надо?
– С того самого боя эти мерзавцы в упор меня не видят. Слушай, я не хотел, чтобы моя фамилия значилась в том списке. Но они сказали, это же шутка, в списке должны значиться десять самых здоровых парней роты, а я входил в их число. Я же ничего не имел против еврея. Они заверили меня, что драться он не решится. Я не хотел драться. Какой из меня боксер? В нашем городке меня били все, несмотря на мои внушительные габариты. Какого черта, ну не люблю я драться! Это же не преступление?
– Нет, – согласился с ним Майкл.
– И организм у меня слабый. В четырнадцать лет я переболел воспалением легких и с тех пор не выдерживаю больших нагрузок. Доктор даже освободил меня от марш-бросков. А попробуй сказать об этом Рикетту. Или остальным. С того дня, как Аккерман меня побил, они ведут себя так, словно я продал немцам государственные секреты. Я держался, пока хватало сил, так ведь? Я держался, а он бил и бил, но я долго не падал, правда?
– Правда, – кивнул Майкл.
– Аккерман прямо зверь какой-то. Пусть маленький, но дерется как бешеный. В конце концов, он же разбил нос самому Донелли, а ведь тот участвовал в турнире «Золотые перчатки». Так чего они ожидали от меня?
– Слушай, мне все это известно, – прервал его жалобы Майкл. – Чего ты от меня хочешь?
– Нет у меня перспектив в этой роте, абсолютно никаких перспектив. – Брайслфорд выбросил зубочистку, печально уставился на пыльный плац. – И я хотел сказать, что их нет и у тебя…
Майкл резко остановился.
– Это еще почему?
– Я хочу тебе помочь, поскольку в тот день только ты и еврей отнеслись ко мне по-человечески, – продолжал Брайслфорд. – Я хотел бы помочь и ему, клянусь Богом, если бы мог…
– Ты что-нибудь слышал? – спросил Майкл.
– Да, – кивнул писарь. – Его взяли на Губернаторском острове, в Нью-Йорке, прошлой ночью. Только помни, никто не должен об этом знать, это тайна, но я знаю, потому что все время сижу в канцелярии…
– Я никому не скажу. – Майкл покачал головой, думая о Ное, сцапанном военной полицией, в синей робе с большой буквой «З», с которой начиналось слово «заключенный», на спине, об охранниках, которые держали его на мушке. – Он в порядке?
– Не знаю. Об этом ничего не говорят. Колклу на радостях налил нам всем по глотку виски «Три перышка». Но я хотел поговорить с тобой не об этом. Речь пойдет о тебе. – Брайслфорд выдержал театральную паузу, прекрасно понимая, что полностью завладел вниманием Майкла. – Ты подавал заявление о приеме в офицерское училище. Довольно давно.
– Да, – кивнул Майкл. – И что?
– Оно вернулось. Вчера. Тебе отказано.
– Отказано? – помрачнел Майкл. – Но я прошел комиссию и…
– Отказ получен из Вашингтона. Двух других парней из нашей роты приняли, а тебя завернули. ФБР сказало «нет».
– ФБР? – Майкл всмотрелся в лицо Брайслфорда, подозревая, что его разыгрывают. – При чем тут ФБР?
– Они проверяют всех. Проверили и тебя. И сказали, что в офицеры ты не годишься. Лояльность хромает.
– Ты меня разыгрываешь?
– На кой черт мне тебя разыгрывать? – надулся Брайслфорд. – Теперь я с шутками завязал. В ФБР считают, что ты нелоялен, а потому в офицерском училище делать тебе нечего.
– Нелоялен, – недоумевая, повторил Майкл. – И что же на меня повесили?
– Ты красный. Так у них записано в твоем деле. В досье, как говорят в ФБР. Тебе нельзя доверять сведения, которые могут представлять интерес для противника.
Майкл оглядел плац. Тут и там люди лежали на пыльной траве, двое солдат лениво перебрасывались бейсбольным мячом. На другой стороне плаца под легким ветерком развевался на высокой стойке звездный флаг. Где-то в Вашингтоне в этот самый момент какой-то мужчина, сидящий за столом, возможно, смотрел на такой же флаг, тот самый мужчина, который твердой рукой, без всяких угрызений совести написал на его деле: «Нелоялен. Сочувствует коммунистам. В рекомендации отказать».
– Испания, – добавил Брайслфорд. – Это имеет какое-то отношение к Испании. Я краем глаза заглянул в твое личное дело. Разве в Испании коммунизм?
– Не совсем.
– Ты бывал в Испании?
– Нет. Я помогал организовать комитет, который посылал туда санитарные автомобили и донорскую кровь.
– На этом тебя и зацепили. Теперь ты у них на крючке. Правды они, конечно, тебе не скажут. Будут напирать на то, что тебе недостает качеств, необходимых командиру. Но я назвал тебе истинную причину.
– Спасибо. Я тебе очень благодарен.
– Пустяки, – отмахнулся Брайслфорд. – Ты, во всяком случае, отнесся ко мне как к человеку. Мой тебе совет – постарайся добиться перевода. Мне в этой роте ничего не светит, но для тебя все гораздо хуже. Колклу ненавидит красных. Так что теперь ты будешь ходить в наряд по кухне, пока мы не отправимся за океан. А там тебя то и дело будут посылать в разведку, так что живым тебе скорее всего оттуда не вернуться.
– Спасибо, Брайслфорд, – повторил Майкл. – Думаю, я воспользуюсь твоим советом.
– И правильно. Сам о себе не позаботишься, так и никто не позаботится. Кому мы нужны в этой армии? – Он достал новую зубочистку. – Только помни, – писарь сплюнул в пыль, – я тебе ничего не говорил.
Майкл кивнул, а потом долго наблюдал, как Брайслфорд бредет по кромке плаца к канцелярии роты, в которой у него не было никаких перспектив.
Издалека, пролетев по тысячам миль проводов, до Майкла донесся голос Кахуна:
– Да, это Томас Кахун. Да, я согласен оплатить телефонный звонок рядового Уайтэкра…
Майкл закрыл за собой дверь телефонной будки в отеле «Роулингс». Он специально поехал в город, потому что не хотел говорить из лагеря, где его могли подслушать.
– Пожалуйста, уложитесь в пять минут, – попросила телефонистка. – Другие ждут.
– Привет, Том, – поздоровался Майкл. – Дело не в бедности. Просто у меня нет запаса четвертаков и десятицентовиков.
– Привет, Майкл. – По голосу чувствовалось, что Кахун рад его звонку. – Ничего страшного. Я спишу стоимость разговора с подоходного налога.
– Том, слушай меня внимательно. У тебя есть знакомые в управлении Специальной службы в Нью-Йорке? Знакомые, которые организуют поездки артистических бригад и показы спектаклей в лагерях и на базах?
– Есть, – ответил Кахун. – И много. Я постоянно с ними работаю.
– Слушай, в пехоте мне надоело. Не мог бы ты попытаться устроить мне перевод? Я хочу уехать из этой страны. Специальная служба каждый день отправляет людей за океан. Я бы хотел попасть в одну из таких групп.
На другом конце провода помолчали.
– Ладно. – В голосе Кахуна отчетливо слышались разочарование и упрек. – Конечно. Если ты этого хочешь.
– Сегодня вечером я отправлю тебе заказное письмо, – продолжал Майкл, – с указанием моего личного номера, звания и номера части. Они тебе потребуются.
– Отправляй. Я сразу же этим займусь. – Из трубки повеяло холодком.
– Мне очень жаль, что все так вышло, Том. По телефону объяснить не могу. Но при встрече все расскажу.
– Тебе не надо ничего объяснять, – отозвался Кахун. – Ты это знаешь. Я уверен, что причины у тебя веские.
– Да, – согласился Майкл. – Причины веские. Заранее благодарю. Давай заканчивать. Тут ждет сержант, которому надо позвонить в родильный блок далласской больницы.
– Удачи тебе, Майкл, – донеслось с другого конца провода, и Майкл почувствовал, что Кахун старается вложить в эти слова как можно больше тепла. Ему это почти удалось.
– До свидания. Надеюсь, скоро увидимся.
Майкл открыл дверь телефонной будки и вышел, уступив место технику-сержанту, который, вооружившись пригоршней четвертаков, уселся на маленькую скамейку у телефонного аппарата.
Вдоль по улице, подсвеченной неоновыми вывесками салунов, Майкл направился в конец квартала, где находилось отделение ОООВС[51]. Он уселся за один из длинных столов, за которыми сидели солдаты; некоторые из них спали, развалившись на обшарпанных стульях и положив голову на стол, другие что-то писали.
«Я все-таки это делаю, – думал Майкл, пододвигая к себе лист бумаги и развинчивая перьевую ручку. – А ведь дал себе зарок, что никогда на такое не пойду. Вот у этих парней, что сидят рядом, такой возможности нет. Я же использую друзей, их влияние, свои заслуги на гражданке. Кахун совершенно прав, разочаровавшись во мне. Не трудно представить себе, какие мысли бродят сейчас в голове Кахуна, сидящего в собственной квартире у телефонного аппарата, по которому он только что говорил со мной. Он наверняка думает, что интеллигенты все одинаковы, кем бы они себя ни мнили. Как только начинает пахнуть жареным, они дают задний ход. Когда артиллерийская канонада становится все отчетливее, они разом вспоминают, что у них масса дел и совсем в другом месте…»
Но он еще расскажет Кахуну о Колклу, симпатизирующем Франко, а не Рузвельту сотруднике ФБР, который одним росчерком пера решает судьбу человека, причем решение это обжалованию не подлежит. И еще он расскажет Кахуну об Аккермане и десяти кровавых поединках перед безжалостными глазами роты. Он расскажет, каково служить под командой человека, который хочет видеть тебя мертвым. Штатские в принципе не могут этого понять, но он попытается рассказать. Жизнь на гражданке и жизнь в военном лагере – разные вещи. Американский гражданин знает, что в любом случае может обратиться в соответствующие инстанции, которым поручено вершить правосудие. Но солдат… Надевая армейские башмаки, ты сразу теряешь всякую надежду на действенность жалоб. «Обратись к капеллану, Господь тебе поможет». На другое лучше не рассчитывать.