– Слушаюсь, сэр. – Секретарша с неохотой поднялась и вышла из кабинета.
Льюис посмотрел ей вслед. Толстые ноги, чулки, как обычно, перекручены. Ну почему на службу поступают именно такие крокодилы, невольно подумал Льюис. И тут же нервно нахмурился, словно сидящая перед ним молодая женщина с открытым взглядом могла каким-то образом прочитать его мысли. Она наверняка была бы ими шокирована и возмущена.
– Полагаю, вы в курсе событий, хотя не виделись с мужем и не получали от него писем.
– Да, – кивнула Хоуп. – Его друг, рядовой Уайтэкр, который служил с ним во Флориде, проезжал через Нью-Йорк и заглянул ко мне.
– Печальная история, очень печальная. – Тут Льюис покраснел, потому что его сочувствие вызвало у женщины ироническую улыбку. – На текущий момент ситуация такова. Ваш муж попросил перевести его в другую часть… Если исходить из буквы закона, он может пойти под трибунал по обвинению в дезертирстве.
– Но он же не дезертировал. Он явился с повинной.
– Если исходить из положений военного кодекса, получается, что дезертировал, поскольку в тот момент, когда он покидал свой пост, возвращаться в армию он не собирался.
– Я понимаю, – вздохнула Хоуп. – На любой случай жизни есть свой параграф, не так ли?
– Боюсь, что да. – Льюису было не по себе. Молодая женщина пристально смотрела на него. Лучше б она плакала, подумал капитан. – Однако, – бесстрастно продолжал он, – армия понимает, что налицо смягчающие обстоятельства…
– О Господи! – Хоуп невесело рассмеялась. – Это же надо – смягчающие обстоятельства!
– …учитывая которые, – Льюис предпочел не заметить ее иронии, – армия не будет настаивать на судебном процессе и разрешит вашему мужу продолжить службу.
Вот тут лицо Хоуп осветила теплая, добрая улыбка. Какая же она хорошенькая, подумал Льюис, куда красивее любой из двух манекенщиц…
– Значит, все довольны? Ной хочет вернуться на службу, армия готова…
– Не все так просто. Генерал, командующий базой, с которой дезертировал ваш муж, настаивает на том, чтобы он вернулся в прежнюю роту. Здешнее начальство предпочитает не вмешиваться в эту историю.
– Понятно. – Улыбка Хоуп угасла.
– Ваш муж возвращаться отказывается. Говорит, что скорее пойдет под трибунал, чем вернется во Флориду.
– Если он вернется, его убьют. – В голосе Хоуп слышалась обреченность. – Они ведь этого добиваются, не так ли?
– Ну что вы, что вы. – Льюис полагал, что должен защищать армию – хотя бы потому, что сам носил форму. – Не так уж все и плохо.
– Не так уж? – с горечью переспросила Хоуп. – Тогда что, по-вашему, было бы плохо?
– Я очень сожалею, что все так вышло, миссис Аккерман, – промямлил Льюис. – Я понимаю, какие чувства вы сейчас испытываете. Но, пожалуйста, помните, что я пытаюсь помочь…
– Конечно. – Хоуп импульсивно коснулась его руки. – Простите меня.
– Если ваш муж пойдет под трибунал, его наверняка приговорят к тюремному заключению. – Льюис помолчал. – Срок дадут большой. Очень большой. – Он не сказал, что написал резкое письмо в генеральную военную инспекцию и положил его в стол, чтобы подработать утром. А когда перечитывал, то подумал, что может сильно подставиться. Армия выработала надежный способ борьбы с офицерами, которые очень уж рьяно выполняли свои обязанности да еще смели критиковать начальство. Этих офицеров быстренько переводили за тридевять земель, в Ассам, на Новую Гвинею, в Исландию. Не стал Льюис говорить Хоуп и о том, что письмо он переложил в карман, за день перечитал его четыре раза, в пять часов порвал на мелкие клочки, а вечером напился до чертиков. – Двадцать лет. Двадцать пять, миссис Аккерман. – Он старался говорить как можно мягче. – Военно-полевой суд обычно дает по максимуму.
– Я знаю, почему вы вызвали меня, – безжизненным голосом пробубнила Хоуп. – Вы хотите, чтобы я уговорила Ноя вернуться в прежнюю роту.
Льюис сглотнул слюну.
– В принципе да, миссис Аккерман.
Хоуп посмотрела в окно. Трое заключенных в синей рабочей одежде закидывали мусор в кузов грузовика. Позади стояли двое охранников с оружием.
– На гражданке вы тоже работали психиатром, капитан? – неожиданно спросила она.
– Э… да… а что? – Вопрос застал Льюиса врасплох.
Хоуп нервно рассмеялась.
– Сегодня вам за себя не стыдно?
– Пожалуйста, – в голосе Льюиса послышались твердые нотки, – не забывайте, что я на службе и в меру своих сил выполняю порученную мне работу.
Хоуп с трудом поднялась, ребенок уже нарушал координацию ее движений. Платье, слишком тесное для нее, обтягивало живот. И внезапно Льюис отчетливо представил себе, как Хоуп в отчаянии пытается переделать свои платья, не имея денег, чтобы купить новые, предназначенные для будущих матерей.
– Хорошо. Я с ним поговорю.
– И правильно. – Льюис просиял. В конце концов, сказал он себе, это оптимальный выход, да и парень не так уж пострадает. Льюис и сам почти в это уверовал, когда набирал номер управления начальника военной полиции, чтобы сообщить капитану Мэйсону о достигнутом результате.
Попросив телефонистку коммутатора соединить его с капитаном и воспользовавшись паузой, Льюис спросил Хоуп:
– Между прочим, ваш муж знает… о ребенке? – Посмотреть на женщину он не решался.
– Нет, – ответила она. – Понятия не имеет.
– Вы могли бы… э… использовать это как довод, – Льюис вслушивался в жужжание в телефонной трубке, – на случай, если ваш муж не захочет изменить свое решение. Ради ребенка… отец в тюрьме, опозоренный…
– Здорово, однако, быть психиатром. Человек становится таким практичным.
Льюис почувствовал, как у него застыло лицо. Эта дамочка ему уже надоела.
– Я не имел в виду ничего такого, что…
– Пожалуйста, капитан, – оборвала его Хоуп, – будьте любезны, если вам не трудно, не раскрывать свой глупый рот.
«Боже мой, – подумал Льюис, – она права, армия из любого сделает идиота. В штатском я бы такой дури себе не позволил».
– Капитан Мэйсон, – раздалось в трубке.
– Привет, Мэйсон, – поздоровался Льюис. – У меня в кабинете миссис Аккерман. Ты сможешь распорядиться, чтобы рядового Аккермана немедленно привели в комнату для свиданий?
– У вас пять минут, – предупредил конвоир. Он стоял у двери пустой комнатушки с забранным решеткой окном и двумя деревянными стульями посередине.
Хоуп с невероятным трудом сдерживала слезы, дав себе зарок не плакать. Ной выглядел таким маленьким. Многое в нем изменилось, и только к худшему: расплющенный нос, изуродованное ухо, рассеченная бровь. Но все это как-то отступало на второй план, потому что более всего ее поразило другое: каким же он стал маленьким. Синюю форму ему выдали на два или три размера больше, так что Ной буквально тонул в ней. Как же они его замордовали! Все, все выражало в нем покорность и робость. За исключением глаз. Как осторожно вошел он в комнату для свиданий. Какая неуверенная улыбка появилась на его губах, когда он увидел ее. Как смущенно, торопливо поцеловал ее на глазах у конвоира. Как тихонько поздоровался: «Привет». Не хотелось думать о той долгой, жестокой обработке, которая заставила ее мужа покориться. Только глаза горели все так же яростно.
Они опустились на жесткие стулья, колени в колени, словно две старушки, решившие попить чайку в пять часов дня.
– Наконец-то, – нежно улыбнулся ей Ной. – Наконец-то. – На месте выбитых зубов зияли черные провалы, придавая изуродованному лицу какое-то придурковатое и одновременно хитрое выражение. Но Уайтэкр рассказал ей про выбитые зубы, так что Хоуп и бровью не повела. – Знаешь, о чем я сейчас все время думаю?
– О чем? – спросила Хоуп. – О чем ты думаешь?
– У меня не выходят из головы твои слова.
– Какие?
– «Видишь, не так уж и жарко, даже совсем не жарко». – Он улыбнулся, и ей вновь пришлось бороться со слезами. – Я помню, как и когда ты их произнесла.
– Ну ты даешь, – тоже попыталась улыбнуться Хоуп. – Нашел что помнить.
Они молча смотрели друг на друга, словно исчерпали все темы для разговора.
– Твои тетя и дядя по-прежнему живут в Бруклине? И сад…
– Да. – Конвоир подался к двери, начал чесать спину о дверной косяк. Грубая материя шуршала, скользя по дереву. – Послушай, я разговаривала с капитаном Льюисом. Ты знаешь, чего он от меня хочет…
– Да, – кивнул Ной. – Знаю.
– Я не собираюсь уговаривать тебя. Как ты решишь, так и будет.
Тут Хоуп увидела, что округлившиеся глаза Ноя не отрываются от ее живота, обтянутого стареньким платьем.
– Я ничего ему не обещала… Ничего…
– Хоуп, – Ной смотрел на округлившийся живот своей жены, – скажи мне, когда?
Хоуп вздохнула:
– Хорошо. Через пять месяцев. Не знаю, почему я тебе ничего не написала. Большую часть времени мне придется провести в постели. С работы я ушла. Доктор говорит, что у меня может быть выкидыш, если я буду работать. Наверное, поэтому я тебе ничего и не сообщила. Хотела убедиться, что все у меня будет хорошо.
Ной поднял на нее глаза:
– Ты рада?
– Не знаю. – Хоуп очень хотелось, чтобы конвоир провалился сквозь землю. – Ничего не знаю. Но ребенок не должен повлиять на твое решение.
Ной вздохнул, наклонился и поцеловал жену в лоб.
– Это прекрасно. Потрясающе.
Хоуп посмотрела на вэ-пэ, окинула взглядом пустую комнату, решетку на окне.
– Не самое удачное место для того, чтобы узнать столь важную новость.
Конвоир все чесался у двери.
– Осталась одна минута, – напомнил он о своем присутствии.
– Обо мне не беспокойся. – Хоуп заторопилась, слова налезали друг на друга. – Со мной все будет хорошо. Я поеду к родителям. Они позаботятся обо мне. Не надо тебе волноваться.
Ной встал.
– Я не волнуюсь. Ребенок… – Он по-мальчишески взмахнул рукой, и даже здесь, в этой страшной комнатушке, Хоуп не смогла сдержать смех: такой дорогой, такой до боли знакомый жест. – Что ж… Ну что тут можно поделать? – Ной подошел к окну, посмотрел на тюремный двор, потом повернулся к жене. Огонь в глазах потух, они стали пустыми, тусклыми. – Пожалуйста, пожалуйста, скажи капитану Льюису, что я поеду в любое место, куда они меня пошлют.