Майкл ответил на приветствие, не поднимаясь со стула. Один из генералов расстегнул мундир, медленно достал скрученный в тугую трубку пергамент, передал сержанту. Раздалось сухое шуршание: сержант развернул пергамент и положил его на стол перед Майклом.
– Акт капитуляции, – доложил сержант. – Вам поручено принять капитуляцию немецкой армии от лица союзников.
Майкл важно кивнул и небрежно глянул на документ. Вроде бы все в порядке. Он взял ручку, обмакнул в чернильницу и размашисто написал внизу, под двумя немецкими подписями: «Майкл Уайтэкр, личный номер 32403008, рядовой первого класса, США». Перо неприятно поскрипывало в могильной тишине. Майкл положил ручку на стол и поднялся.
– Все, господа, – сухо бросил он немцам.
Оба генерала вновь отдали честь. Руки их дрожали. Майкл не отреагировал. Он смотрел поверх их голов в зеленоватые зеркала.
Генералы четко повернулись кругом и, все так же печатая шаг, направились к двери. Сапоги оглушительно стучали по полу, иронично позвякивали шпоры. Тяжелая дверь открылась, генералы вышли. Дверь закрылась. Сержант исчез. Майкл остался один в освещенном свечами зале с единственным стулом, длинным полированным столом, чернильницей, ручкой и желтоватым листом пергамента, на котором стояла его подпись.
– Бросай х…, хватай носки! – ворвался в тишину зала громкий голос. – Подъем! Подъем!
Пронзительные трели свистков зазвучали и в этом старом доме, и в других домах на той же улице. Послышались стоны солдат, тяжело просыпающихся в темноте.
Майкл открыл глаза. Спал он на нижней полке, а потому взгляд его уперся в доски и соломенный матрас над головой. Солдат, занимавший верхнюю койку, спал беспокойно, и каждую ночь на Майкла сыпались пыль и соломенная труха.
Майкл перекинул ноги через край койки, посидел, ощущая горечь во рту, вдыхая ужасные, отвратительные запахи холодного пота и немытого тела, источаемые двадцатью мужчинами, которые спали в одной с ним казарме. Часы показывали половину шестого утра. Окна, которые никогда не открывались, были еще затянуты светомаскировочными шторами.
Дрожа от утреннего холода, Майкл оделся, стараясь не слушать стонов, проклятий и ругательств, которыми армия встречала грядущий день.
Щурясь от света, он надел шинель, спустился вниз по скрипучим лестницам ветхого дома, отданного под казарму рядовых, и вышел в пронизывающую сырость лондонского утра. Вдоль всей улицы солдаты лениво строились на утреннюю поверку. Невдалеке стоял дом, стену которого украшала бронзовая табличка, уведомляющая, что здесь в девятнадцатом столетии жил и творил Уильям Блейк. Интересно, как бы отреагировал Уильям Блейк на утреннее построение? Что подумал бы Уильям Блейк, глядя из окна на толпу сквернословящих, жаждущих промочить горло пивом заокеанских вояк, которые дрожали от холода под аэростатами воздушного заграждения, невидимыми в густом, черном тумане? Что сказал бы Уильям Блейк сержанту, приветствовавшему каждое утро нового дня, который предстояло прожить человечеству на его долгом пути к совершенству, милым сердцу окриком: «Бросай х…, хватай носки»?
– Галани?
– Здесь.
– Абернети?
– Здесь.
– Тэтнолл?
– Здесь.
– Каммергаард?
– Здесь.
– Уайтэкр?
– Здесь.
Уильям Блейк, я здесь. Джон Китс, я здесь. Сэмюэль Тейлор Кольридж, я здесь. Король Георг, я здесь. Генерал Веллингтон, я здесь. Леди Гамильтон[52], я здесь. О, быть в Англии сейчас, когда там есть Уайтэкр[53]. Лоренс Стерн, я здесь. Принц Хол[54], я здесь. Оскар Уайльд, я здесь. С каской, с противогазом, продуктовой карточкой в армейский магазин, с прививкой против столбняка, брюшного тифа, сыпного тифа, любого тифа и ветряной оспы. Проинструктированный, как вести себя в английской семье (еда в дефиците, так что от добавки следует отказываться). Предупрежденный о том, что от саксонских нимф Пиккадилли можно легко подцепить сифилис. Я уже начистил медные пуговицы так, что не стыдно появиться рядом с английским солдатом. Я здесь, Пэдди Файнукейн, сбитый над Ла-Маншем в своем «спитфайре», я здесь, Эйзенхауэр, я здесь, Роммель, я здесь, Монтгомери. Пребываю в полной боевой готовности за своей пишущей машинкой, вооруженный бумагой и копиркой. Я здесь, здесь, здесь, Англия, прибыл сюда через Вашингтон и семнадцатый сборный пункт, через Майами и Пуэрто-Рико, через Тринидад и Гвиану, через Бразилию и остров Вознесения. Я здесь, позади океан, в котором по ночам, словно акулы, всплывают субмарины, чтобы обстрелять самолеты, летящие без огней, в кромешной тьме, на высоте десяти тысяч футов. Здесь творится история, здесь останется мое прошлое, здесь, где среди руин на затемненных улицах слышится до боли знакомый выговор американцев со Среднего Запада, кричащих: «Такси! Такси!» Здесь, сосед мой Уильям Блейк, здесь я, американец, и да поможет нам всем Господь!
– Разойдись!
Майкл вернулся в казарму, заправил свою койку. Затем побрился, протер мокрой тряпкой сортир, взял столовые принадлежности и, позвякивая алюминиевым котелком, побрел по просыпающимся в сером утреннем свете улицам Лондона. Путь его лежал в большой дом из красного кирпича, где в другие времена обитало семейство какого-то графа. Над головой гудели тысячи моторов: «ланкастеры» пролетали над Темзой, возвращаясь с ночных бомбардировок Берлина.
На завтрак дали грейпфрутовый сок, овсянку, яичницу из порошка и толстый, недожаренный кусок бекона, плавающего в собственном жиру. Ну почему, думал Майкл, наворачивая овсянку, почему никто не может научить армейского повара варить кофе? Как можно выполнять свои обязанности, напившись такой отравы?
– Энская авиагруппа истребителей просит прислать комика и нескольких танцовщиц, – докладывал Майкл капитану Минси, своему непосредственному командиру. Тот сидел в отдельном кабинете, стены которого украшали фотографии знаменитостей, побывавших в Лондоне по линии ОООВС. – И им не нужны пьяницы. Джонни Саттер крепко набрался там в прошлом месяце, оскорбил пилота в столовой и дважды получил по зубам.
– Пошли им Фленнера, – простонал Минси. Он страдал астмой, много пил, а сочетание виски и лондонского климата по утрам напрочь выбивало его из колеи.
– У Фленнера дизентерия, и он отказывается выходить из «Дорчестера».
Минси вздохнул:
– Пошли к ним аккордеонистку. Как ее зовут? Ту, с выкрашенными синькой волосами.
– Им нужен комик.
– Скажи им, что у нас остались только аккордеонистки. – Минси поднес к носу трубочку с лекарством и сделал вдох.
– Слушаюсь, сэр, – кивнул Майкл. – Мисс Роберту Финч нельзя посылать в Шотландию. В Солсбери у нее произошел нервный срыв. Она продолжает раздеваться в столовых для рядовых и пытается покончить с собой.
– Пусть все-таки едет. – Минси вздохнул. – Но ты подготовь подробный рапорт о неадекватном поведении Финч и отправь его в штаб-квартиру в Нью-Йорк, чтобы нам потом было чем прикрыться.
– Труппа Маклина находится в порту Ливерпуля, – продолжал Майкл, – но на их корабле объявлен карантин. Один из матросов заболел менингитом, и они еще десять дней не смогут сойти на берег.
– Это просто кошмар, – покачал головой Минси.
– Получено секретное донесение из энской авиагруппы тяжелых бомбардировщиков. В прошлую субботу там выступал оркестр Ларри Крозетта. После концерта они всю ночь играли в покер. Нагрели летчиков на одиннадцать тысяч долларов. Полковник Коукер утверждает, что карты у них крапленые, и готов представить доказательства. Полковник требует, чтобы его летчикам вернули деньги, а не то он обратится в соответствующие инстанции.
Минси тяжело вздохнул и поднес стеклянную трубочку к другой ноздре. До войны он держал в Цинциннати ночной клуб и теперь часто мечтал о том, чтобы вновь оказаться среди комиков и кордебалета.
– Сообщите полковнику Коукеру, что я возьму этот случай под личный контроль. Разберусь и доложу.
– Капеллан штаба десантной дивизии протестует против непристойностей, которые имеют место в нашей постановке «Ошибок молодости». Он говорит, что главный герой семь раз поминает черта, а во втором акте инженю обзывает кого-то сукиным сыном.
Минси покачал головой.
– Я же велел этому идиоту убрать из текста все непристойности. Он поклялся, что уберет. Актеры! – Он застонал. – Передай капеллану, что я абсолютно с ним согласен и что виновные будут сурово наказаны.
– На сегодня все, капитан.
Минси вздохнул и убрал стеклянную трубочку с лекарством в карман. Майкл направился к двери.
– Одну минуту, Уайтэкр, – остановил его Минси.
Майкл повернулся. Минси смотрел на него припухшими, слезящимися глазами.
– Право слово, Уайтэкр, выглядишь ты отвратительно.
Майкл глянул вниз. Увиденное нисколько его не удивило. Китель на размер больше, мешковатые брюки.
– Согласен с вами, капитан.
– Лично мне без разницы. Приходи сюда хоть с нагуталиненным под негра лицом и травяной юбочке. Но здесь бывают офицеры из других подразделений, они морщатся при виде того, что открывается их глазам.
– Да, сэр.
– Такая часть, как наша, должна выглядеть даже более боевой, чем парашютисты. Мы должны блестеть. Мы должны сверкать. А тебя словно направили в наряд по кухне в болгарской армии.
– Да, сэр.
– Разве ты не можешь достать другой китель?
– Я два месяца прошу об этом. Сержант, который заведует складом, перестал со мной разговаривать.
– По крайней мере начисти пуговицы. Я же не требую невозможного, не так ли?
– Нет, сэр.
– Как знать, а вдруг к нам заглянет сам генерал Ли?
– Разумеется, сэр.
– Кроме того, у тебя на столе слишком много бумаг. Это нехорошо. Убери все в ящики. На столе в любое время должен лежать только один документ.
– Да, сэр.
– И вот что еще, – пробурчал Минси. – Нет ли у тебя наличных? Вчера вечером я не смог расплатиться в «Амбассадоре», а деньги получу только в понедельник.