– Я сегодня же подам рапорт, чтобы получить разрешение своего непосредственного начальства, – попытался отшутиться Майкл.
– Давай без хаханек, черт бы тебя побрал! – Луиза резко повернулась и пошла за пальто.
Он наблюдал, как она пересекает зал. Полковник Тринор остановил Луизу, взял за руку, начал что-то говорить. Она вырвала у него руку и скрылась в гардеробной. Какая у нее легкая походка, отметил Майкл. Стройные, красивые ноги, миниатюрные стопы. И в каждом движении гордая женственность. Наскок Луизы озадачил его, и он сожалел о том, что ему не хватает смелости пройти в бар и пропустить стаканчик виски. Ведь все было так хорошо, так легко и просто. Милые, приятельские отношения, не накладывающие никакой ответственности, не приносящие никаких хлопот. Легкая интрижка, более чем уместная именно в этот период ожидания, предшествующий настоящей войне, период, когда ему, подавляя чувство стыда, приходится служить под началом Минси. Ни к чему не обязывающая связь, ласкающая его самолюбие – именно ласкающая, а не позволяющая задирать нос. Эта тонкая ширма, воздвигнутая Луизой из некой псевдолюбви, надежно укрывала его от комичной и в то же время гадкой армейской жизни. И теперь, похоже, на всем этом придется ставить точку. Женщины, с негодованием думал Майкл, никак не могут научиться порхать с цветка на цветок. По натуре они наседки, им бы свить уютное гнездышко, невзирая на войны, потопы, ураганы. Плевать им на открытие какого-то второго фронта или на крушение государств. «Нет, – подумал он, – я на такое не пойду. Инстинкт самосохранения требует, чтобы я пережил это время в одиночку».
К черту этих генералов, решил он и, забыв о робости, расправив плечи, твердым шагом направился к бару.
– Виски с содовой, пожалуйста, – попросил он бармена и с наслаждением одним глотком ополовинил стакан.
Рядом английский полковник интендантской службы разговаривал с английским подполковником авиации. На Майкла они внимания не обращали. Полковник немного перебрал.
– Герберт, старина, – язык у полковника заплетался, – я бывал в Африке, поэтому знаю, о чем говорю. В одном у американцев полный порядок. Тут соревноваться с ними бесполезно. Я о снабжении. Не могу этого отрицать. В снабжении они кому хочешь дадут сто очков вперед. Грузовики, склады горючего, транспортный контроль – все на высшем уровне. Но давай смотреть правде в глаза, Герберт: воевать они не умеют. Если бы Монтгомери был реалистом, он бы им сказал: «Друзья, мы отдадим вам все наши грузовики, а вы отдайте нам все ваши танки и пушки. Вы будете отвечать за снабжение, потому что в этом вам нет равных, а мы будем воевать, и в итоге к Рождеству мы все разъедемся по домам».
Летчик-подполковник согласно кивнул, и английские офицеры заказали себе по порции виски. УВИ, мрачно подумал Майкл, глядя на розовую лысину полковника, проглядывающую сквозь редкие седые волосы, напрасно транжирит деньги налогоплательщиков на этих двух союзничков.
Потом он увидел Луизу, вышедшую из гардеробной в сером пальто свободного покроя. Майкл поставил на стойку недопитый стакан и поспешил к ней. Серьезное выражение покинуло лицо Луизы, на губах играла привычная ироническая улыбка, словно она не верила половине того, с чем сталкивалась в этом мире. Беря ее под руку, Майкл подумал, что в гардеробной Луиза взглянула в зеркало, сказала своему отражению: «Больше я не буду выдавать своих истинных чувств», – и нацепила маску, причем проделала это с такой легкостью, будто надела перчатки.
– Боже мой! – Майкл, улыбаясь, повел ее к дверям зала. – Какая страшная нависла надо мной опасность.
Луиза искоса глянула на него, потом вроде бы поняла и улыбнулась в ответ:
– Только не думай, что она уже миновала.
– Господи, как можно?!
Они рассмеялась и спустились в вестибюль «Дорчестера», где пожилые дамы по-прежнему пили чай с племянниками, молодые летчики-капитаны под руку с миловидными девушками направлялись к стойке бара и где звучал ужасный английский джаз, так много потерявший из-за отсутствия в Англии негров, которые вдохнули бы в него жизнь. Майкла так и подмывало подойти к музыкантам и сказать саксофонисту и барабанщику: «О, миста, ты слишком уж зажат! Миста, слушай сюда, вот как это делается. Держись свободней, миста, что ты так вцепился в эту бедную трубу…» Майкл и Луиза шли, весело улыбаясь, держась за руки, вновь, пусть на мгновение, нырнув за ширму своей счастливой, но хрупкой псевдолюбви. А с другой стороны Гайд-парка в свежем, холодном ночном воздухе догорающие пожары, зажженные немецкими бомбами, празднично подсвечивали темное небо.
Медленным шагом они направились к Пиккадилли.
– Сегодня я приняла важное решение, – нарушила молчание Луиза.
– Какое?
– Я должна добиться, чтобы тебе присвоили офицерское звание. Хотя бы произвели в лейтенанты. Не можешь же ты всю войну оставаться в рядовых. Это глупо. Я переговорю кое с кем из своих друзей.
Майкл рассмеялся:
– Не трать время и силы.
– Ты не хочешь стать офицером?
Майкл пожал плечами:
– Может, и хочу. Как-то не думал об этом. Но… это лишние хлопоты.
– Почему?
– Они ничего не смогут сделать.
– Они могут сделать все что угодно, – возразила Луиза. – А если их попрошу я…
– Ничего из этого не выйдет. Запрос уйдет в Вашингтон, а там им откажут.
– Почему?
– Потому что в Вашингтоне есть человек, который утверждает, что я – коммунист.
– Ерунда.
– Конечно, ерунда, – согласился Майкл, – но такой человек есть.
– А ты коммунист?
– Такой же, как и Рузвельт. Ему бы они тоже не присвоили офицерского звания.
– Ты пытался?
– Да.
– Боже, – воскликнула Луиза, – до чего же нелепо устроен этот мир!
– Да это в конце концов не так уж важно, – улыбнулся Майкл. – Мы все равно выиграем войну.
– Разве ты не разозлился, когда узнал об этом?
– Было такое, – признал Майкл. – Скорее опечалился, чем разозлился.
– У тебя не возникло желания послать все это к чертям?
– Возникло на час или два. Потом я понял, что веду себя как ребенок.
– Очень уж ты благоразумен.
– Возможно. Впрочем, это не совсем так, с благоразумием дело у меня обстоит не очень хорошо. Но в любом случае какой из меня солдат? Армии от меня пользы чуть. Идя в армию, я решил, что отдаю себя в ее полное распоряжение. Я верю в справедливость этой войны. Но это не означает, что я верю в армию. Я не верю ни в какую армию. Бесполезно ждать справедливости от армии. Взрослый, здравомыслящий человек может ждать от нее только победы. Если вопрос ставить именно так, то наша армия, вероятно, наиболее справедливая из всех существовавших на земле. Я верю, что армия позаботится обо мне в силу своих возможностей, что она будет стараться уберечь меня от смерти, и, вполне вероятно, у нее это получится, а предвидение и опыт ее командиров позволят заплатить за победу минимальную цену. Довольно для каждого дня своей победы[60].
– А ты, однако, циник, – покачала головой Луиза. – УВИ такое отношение очень бы не понравилось.
– Возможно, – согласился Майкл. – Я ожидал, что армия продажна, неэффективна, жестока, расточительна, и все это в ней есть, как и в других армиях мира, но далеко не в той степени, как я предполагал. Коррупции, к примеру, у нас гораздо меньше, чем в немецкой армии. И это нам в плюс. Победа, которую мы одержим, не будет столь блистательной, какой она могла бы быть, если бы у нас была другая армия, но это будет лучшая из побед, какую можно ожидать в этот день и в этот век, и я благодарен за это нашей армии.
– Что же ты собираешься делать? – пожелала знать Луиза. – Торчать в этой дурацкой конторе и до самой победы поглаживать хористок по заду?
Майкл широко улыбнулся:
– На войне бывают места и похуже. Но я не думаю, что на мою долю не выпадет ничего другого. Не знаю уж, каким образом, но армия в конце концов переместит меня в такое место, где я смогу отработать съеденный мной хлеб, где мне придется убивать и где могут убить меня.
– И как тебе такая перспектива? – полюбопытствовала Луиза.
– Меня она пугает.
– А откуда уверенность, что так оно и будет?
Майкл пожал плечами:
– Понятия не имею. Предчувствие. Мистическое ощущение того, что справедливость будет доверено творить мне, но и со мной также разберутся по справедливости. С тридцать шестого года, с Испании, меня не покидает чувство, что наступит день, когда мне предъявят счет. Год за годом я оттягивал этот момент, но чувство, что этот день придет, только нарастало. Заплатить меня попросят, сомнений в этом нет.
– Ты думаешь, что еще не заплатил?
– Если и заплатил, то чуть-чуть. Проценты с долга. Сам долг остался нетронутым. За должком придут, и отнюдь не в контору ОООВС.
Они повернули на Сент-Джеймс-стрит. Впереди возвышалась темная громада средневекового дворца, среди зубчатых башенок бледным пятном выделялся циферблат часов.
– Возможно, – улыбнулась в темноте Луиза, – в тебе действительно нет командирской жилки.
– Может, и нет, – не стал спорить Майкл.
– Однако ты мог бы стать хотя бы сержантом.
Майкл рассмеялся:
– Как же мы мельчаем! Мадам Помпадур в Париже добывает для своего фаворита маршальский жезл. А Луиза Маккимбер забирается в постель короля ради трех сержантских лычек для своего рядового первого класса.
– Давай обойдемся без гадостей! – вскинулась Луиза. – Ты сейчас не в Голливуде.
Трое подвыпивших английских матросов, обнявшись, обогнали их, горланя непристойную песенку:
Повали меня в стожок.
Нету сил уже, дружок.
Полюби меня сейчас.
Так уже четвертый раз!
Качало матросов во всю ширину улицы.
– Перед тем как встретиться с тобой сегодня, я думал о Достоевском, – оборвал затянувшуюся паузу Майкл.
– Ненавижу образованных людей, – твердо заявила Луиза.
– Кажется, у Достоевского князь Мышкин хотел жениться на проститутке, чтобы искупить свой грех и загладить вину.