не пойду я на войну, лучше в Лондоне остаться да…
Снаружи завыли сирены воздушной тревоги.
– Фрицы совсем распоясались, – проворчал один из корреспондентов. – Только вчера я отправил в редакцию статью, в которой убедительно доказал, что люфтваффе каюк. Я сложил самолеты, которые не собираются на заводах, разбомбленных Восьмой воздушной армией, Девятой воздушной армией и Королевским воздушным флотом, с самолетами, которые сбивают во время налетов на Англию, и получилось, что от люфтваффе давно уже ничего не осталось. Самолетов уничтожено на сто шестьдесят восемь процентов больше, чем произведено. Три тысячи слов.
– Вы боитесь авианалетов? – спросил Майкла низенький толстячок корреспондент по фамилии Акерн. Его серьезное круглое лицо от выпитого пошло красными пятнами. – Вопрос не праздный. Я собираю статистику. Хочу написать большую статью о страхе для журнала «Коллиерс». На этой войне страх – один из главных факторов, обусловливающих поведение людей независимо от того, на чьей стороне они воюют. Так что проанализировать страх в чистом виде – очень актуальная задача.
– Ну, – начал Майкл, – дайте вспомнить, как я…
– А вот я, – Акерн наклонился к Майклу, пахло от него, как от винокурни, – обнаружил, что страх вызывает у меня обильное потоотделение. При этом я вижу все гораздо отчетливее и с самыми мелкими подробностями. Однажды я попал на боевой корабль, даже сейчас не имею права сказать, как он назывался. Это было неподалеку от Гуадалканала. Вдруг японский самолет спикировал буквально до самой воды и полетел на орудийную башню, в которой я находился. Я повернул голову и увидел правое плечо матроса, стоявшего рядом со мной. Я знал его уже три недели, много раз видел и одетым, и раздетым, но только тут заметил, что на его правом плече вытатуирован фиолетовый висячий замок, дужка которого увита зелеными листочками, а поверх алым полукругом тянется надпись латинскими буквами: «Amor omnia vincit»[62]. Татуировку эту я запомнил на всю жизнь, хоть сейчас нарисую ее на этой вот скатерти во всех деталях, со всеми цветовыми оттенками. Ну а что происходит с вами? Как реагирует ваш организм, если ваша жизнь в опасности? Обостряется ли…
– Честно говоря, я еще не попадал…
– У меня также появляются проблемы с дыханием. – Акерн сверлил Майкла взглядом. – Словно я в самолете, который с огромной скоростью несется сквозь разреженный воздух, а на мне нет кислородной маски. – Неожиданно он отвернулся от Майкла. – Передайте, пожалуйста, виски.
– Война меня не интересует, – разглагольствовал Павон. Где-то далеко заговорили зенитки, сообщая о начале воздушного налета. – Я человек сугубо гражданский, так что пусть моя форма не вводит вас в заблуждение. Куда больше меня интересует послевоенный мир.
Самолеты уже ревели над головой, вели огонь зенитки, расположенные рядом с клубом. По одному, по два самолеты пикировали на улицы. Миссис Керни совала свою визитную карточку главному сержанту, который наконец-то дожарил рыбу и вышел из кухни.
– Эта война неизбежно завершится. Причем исход ее предопределен, – продолжал Павон. – Вот почему я не испытываю к ней ни малейшего интереса. С того момента, как радио сообщило о нападении японцев на Перл-Харбор, я знал, что мы победим…
– Как прекрасно это утро, – запел какой-то американец. – Как чудесно день прошел. И я знаю почему-то, что все будет хорошо.
– Америка не может проиграть войну. – Рот Павона не закрывался ни на секунду. – Вы это знаете, я это знаю, а теперь это знают даже японцы и немцы. Повторяю, – он скорчил гримаску и глубоко затянулся сигарой, – война меня нисколько не интересует. Меня интересует послевоенный мир, ибо еще далеко не ясно, что нас там ждет.
В клуб вошли два польских капитана в жестких остроконечных фуражках, всегда напоминавших Майклу колючую проволоку и шпоры. С закаменевшими, осуждающими лицами они проследовали к стойке.
– Мир качнется влево. Весь мир, за исключением Америки. Это произойдет не потому, что люди начитаются Карла Маркса или придут агитаторы из России. Причина в другом: после окончания войны другого пути у них просто не останется. Все остальное они уже перепробовали и везде потерпели фиаско. И я боюсь, что Америка окажется в изоляции, остановится в развитии, все будут ее ненавидеть. Мы будем напоминать одиноко проживающую среди леса старую деву, которая, зашив денежки в матрас, накрепко запирает дверь, перед сном заглядывает под кровать, но не может спать, потому что в каждом порыве ветра и каждом скрипе половиц ей мерещится злодей, вламывающийся в дом, что убить хозяйку и завладеть ее сокровищами…
Корреспондент-венгр подошел к их столику, чтобы наполнить стакан виски.
– На этот счет у меня есть своя теория. Я разработал целую систему. Со временем обязательно опубликую ее основные положения в журнале «Лайф». Я, Ласло Цигли, знаю, как спасти капитализм в Америке. – Загрохотала расположенная неподалеку, в Грин-парке, зенитная батарея. Венгр воспользовался моментом, чтобы приложиться к стакану и бросить в потолок укоризненный взгляд. – И название уже есть: «Путь в демократию», – продолжал он, как только стало чуть тише. – Посмотрите вокруг… – Ласло Цигли широким жестом обвел комнатушку. – Что вы видите? Всеобщее процветание. Каждый мужчина, который хочет работать, имеет хорошую работу. Каждая женщина, которой прежде не доверили бы промывать резиновые соски, теперь изготовляет высокоточные инструменты, получая за это восемьдесят семь долларов в неделю. Миссисипские регулировщики, в мирное время получавшие тысячу сто долларов в год, теперь уже полковники, и платят им не меньше шестисот двадцати долларов в месяц. Студенты, тяжким бременем висевшие на семейном бюджете, нынче майоры военно-воздушных сил с месячным жалованьем в пятьсот семьдесят долларов. Заводы работают круглые сутки, безработицы нет и в помине, каждый ест больше мяса, чаще ходит в кино и чаще трахается, чем раньше. Все энергичны, счастливы, все в прекрасной физической форме. А какова причина всех этих благотворных изменений? Война. Но вы скажете, что война не может продолжаться вечно. Увы, это правда. Немцы в конце концов предадут нас и сдадутся, и нам не останется ничего другого, как возвращаться к закрывшимся заводам, безработице, низкой заработной плате. Это же трагедия. Есть только два способа ее избежать. Или заставить немцев сопротивляться до скончания веков, но скорее всего ничего из этого не выйдет, или… – он отпил виски, широко улыбнулся, – …или притвориться, что война продолжается. Не останавливать заводы. Изготовлять по пятьдесят тысяч самолетов в год, выплачивая два с половиной доллара в час каждому, кто может взять в руки отвертку. Производить танки стоимостью в сто тысяч долларов. Строить авианосцы, каждый из которых тянет на семь миллионов. Да, конечно, вы скажете, что возникнет проблема перепроизводства. В системе Цигли это учтено. На текущий момент японцы и немцы утилизируют нашу продукцию, спасая нас от затоваривания. Они сбивают наши самолеты. Топят наши авианосцы. Дырявят нашу одежду. Решение очень простое. Мы сами должны выступить в роли немцев и японцев. Каждый месяц мы будем брать оговоренное число В-17, оговоренное число авианосцев, оговоренное число танков… и как мы с ними поступим?
Он с пьяной гордостью оглядел слушателей и продолжил:
– Мы затопим их в океане и тут же закажем новые. Далее, – продолжал он со всей серьезностью, – самая деликатная проблема – люди. Перепроизводство товаров, скажете вы, не такая уж беда. А вот перепроизводство человеческих существ… Тут мы ступаем на тонкий лед. Сейчас каждый месяц мы избавляемся от ста тысяч человек, двухсот тысяч – точных цифр, естественно, вам не назовет никто. В мирное время убийство такого же количества людей вызовет определенные возражения, даже если только такой ценой удастся удержать экономику в рабочем состоянии. С протестом выступят некоторые общественные организации, скажет свое веское слово церковь, так что тут я предвижу немалые затруднения. Вот я и говорю – давайте проявим гуманизм, давайте не будем забывать о том, что у нас цивилизованное общество Не надо их убивать. Достаточно просто оставить их в армии. Выплачивать им жалованье, повышать их в звании, награждать генералов, выдавать пособия их женам, но держать этих людей подальше от Америки. Посылать их из страны в страну, целыми соединениями, с четкими инструкциями. Пусть проповедуют идеи доброй воли, несут с собой процветание, щедро тратят американскую валюту, оплодотворяют качественным демократическим семенем Нового Света одиноких иностранных женщин и, что очень важно, своей энергией и целеустремленностью показывают пример местным мужчинам. Тем самым будет обеспечено главное – эти люди не будут конкурировать за рабочие места с теми, кто остался в Америке. Но время от времени часть солдат надо демобилизовывать и возвращать домой. Там они смогут вернуться к прежней жизни с женами, тещами и штатскими работодателями. Они быстро сообразят, какую сотворили глупость, и потребуют, чтобы их вернули в армию. Но назад мы возьмем только самых лучших. И в итоге получим десять или двенадцать миллионов наших отборных представителей, которые и будут разъезжать по всему миру. А в Америке останутся более инфантильные, более глупые, те, кто уже не будет яростно конкурировать друг с другом, поэтому жалоб на нервную жизнь поубавится, все расслабятся…
Снаружи, откуда-то сверху, послышался пронзительный свист. Он нарастал, пока не превратился в ревущий, оглушающий, громоподобный вой, рвущийся из темноты, словно поезд из тоннеля. Посетители клуба бросились на пол, все прекрасно знали, что сие означает.
Мощный взрыв ударил по барабанным перепонкам. Пол поднялся и опустился. Зазвенели тысячи разбивающихся стекол. Лампы мигнули, и за мгновение до того, как они окончательно погасли, Майкл увидел, что хозяйка клуба медленно сползает со стула, при этом ее очки по-прежнему болтаются на одном ухе. Грохот взрывов накатывал волнами, каждая последующая ослабевала по мере того, как разваливались здания, рушились стены, кирпичами заваливало гостиные и воздушные шахты. Пианино в дальней комнате взревело так, словно десять человек одновременно ударили по клавишам.