Но им не повезло. Они попали под огонь пулеметчика, залегшего в канаве в углу поля. Прежде чем солдаты попадали на землю, двое получили по пуле. Одному, невысокому мужчине средних лет с печальными глазами, разворотило нижнюю половину лица, и ему приходилось с шумом выдувать воздух, чтобы не задохнуться от собственной крови. Кристиан помог наложить повязку, но кровь не останавливалась, а больше они ничем помочь не могли.
– Оставайтесь здесь, – приказал Кристиан раненым. – Место тут укромное, американцы вас не заметят. Мы вернемся за вами, как только найдем штаб полка. – Говорил он очень уверенно, хотя прекрасно понимал, что больше не увидит этих людей.
Солдат с размозженной челюстью что-то пискнул, но Кристиан сделал вид, что не слышит его. Взмахом руки он предложил остальным двигаться дальше, но никто не шевельнулся.
– Пошли! – рявкнул Кристиан. – Чем быстрее мы уйдем отсюда, тем больше у нас шансов остаться в живых. Если будете стоять, тоже получите по…
– Послушайте, сержант, какой смысл обманывать себя? – Штаух, присев в заросшей травой канаве, выразил общее мнение. – Мы отрезаны, шансов у нас нет, тут целая американская дивизия, а мы аккурат посередине занятой ею территории. Кроме того, эти люди умрут, если в самое ближайшее время не попадут в госпиталь. Я готов выйти из-за изгороди с белым флагом и договориться о сдаче в плен… – Он замолчал, не смея поднять глаза на Кристиана.
Тот оглядел остальных. Побледневшие, испуганные лица яснее ясного показывали, что действие кальвадоса прекратилось.
– Первого человека, который перелезет через изгородь, я застрелю лично, – ровным, спокойным голосом произнес Кристиан. – Есть еще предложения?
Все молчали.
– Наша задача – разыскать полк, – продолжил он. – Штаух, пойдешь первым, а я – последним. Буду приглядывать за вами. Держитесь этой стороны изгороди, не высовывайтесь и пошевеливайтесь. Все, в путь!
Держа «шмайсер» на изготовку, Кристиан наблюдал, как десять человек гуськом, пригнувшись, двинулись по канаве. Солдат, раненный в челюсть, все еще пытался что-то сказать, но Кристиан прошел мимо, не повернув головы.
Дважды они останавливались и смотрели, как немецкие танки, урча моторами, мчались по дороге к берегу. Это обнадеживало. Однажды увидели джип с тремя американцами, выскочивший из-за угла деревенского дома. Кристиан чувствовал, как идущих перед ним солдат охватывает отчаянное желание побежать, упасть на землю, зарыдать, умереть и покончить со всем этим кошмаром. Им попались две дохлые коровы, угодившие под артобстрел. Посеченные осколками, они лежали, вскинув кверху ноги. По дороге мимо них промчалась ошалевшая лошадь с выпученными от страха глазами. На мгновение она остановилась и вновь понеслась вперед, глухо стуча копытами по влажной глине.
То и дело они видели трупы немцев и американцев, встретившихся со смертью на французских полях. По положению тел солдат, по направлению, в котором они стреляли, не представлялось возможным определить, где проходила оборона и в какую сторону сместился бой. Время от времени снаряды то рвались неподалеку, то с тихим посвистом пролетали над их головами. На одном поле практически на одной линии лежали пятеро американских десантников, у которых не раскрылись парашюты. От удара их буквально впечатало в землю, лямки лопнули, все снаряжение в беспорядке валялось вокруг, словно выложенное для инспекции.
Потом Кристиан увидел, как Штаух, остановившись в тридцати метрах от него, предупреждающе вскинул руку. Пригнувшись, Кристиан побежал вперед. Когда он добрался до конца канавы, Штаух указал Кристиану на прореху в зеленой изгороди. В двадцати метрах от них двое американских десантников пытались освободить третьего. Его парашют зацепился за дерево, и десантник беспомощно болтался на стропах в двух метрах от земли. Двумя короткими очередями Кристиан уложил обоих американцев. Один шевельнулся, попытался приподняться на локте. Кристиан выстрелил снова. Американец затих. Парашютист, висящий на дереве, задергался, но стропы держали крепко.
Кристиан услышал, как Штаух, скорчившийся рядом, шумно втянул в себя воздух. Кристиан дал сигнал троим солдатам следовать за ним, и вчетвером они осторожно зашагали к десантнику, раскачивающемуся над двумя мертвецами.
Кристиан широко улыбнулся американцу.
– Как тебе понравилась Франция, Сэмми? – спросил он.
– Срал я на тебя с высокой башни, приятель! – фыркнул десантник.
Кристиан отметил, что у него грубое лицо профессионального боксера, сломанный нос, ледяной взгляд. Раскачиваться он перестал и теперь смотрел в глаза Кристиану.
– Вот что я тебе скажу, немецкая морда. Сними меня отсюда, и я соглашусь взять вас всех в плен.
Кристиан все улыбался. «Мне бы таких парней сегодня, – подумал он, – вместо этих слизняков…»
И пристрелил десантника.
Он похлопал по ноге покойника, сам не понимая, что означает этот жест: жалость, восхищение или насмешку. Затем вернулся к остальным. «Господи, – думал Кристиан, – если они все такие, нам против них не устоять».
К десяти утра они встретили полковника, который выводил на восток остатки штаба полка. До полудня им еще дважды пришлось вступать в бой, но полковник знал свое дело, так что они сломили сопротивление пытавшихся остановить их американцев и продолжили путь. Солдаты Кристиана дрались не лучше, но и не хуже других солдат, находившихся под командой полковника. К вечеру четверо из них погибли, а Штаух застрелился после того, как пулеметной очередью ему перебило ногу, – ведь выносить его с поля боя никто не собирался. Но все сражались достойно, и никто не предпринял попытки сдаться в плен, хотя возможностей таких в этот день хватало с лихвой.
Глава 27
– В Талсе, когда я учился в средней школе, – говорил Фэнсток, с ленивой размеренностью работая молотком, – меня прозвали Жеребцом. С тринадцати лет мой главный интерес в жизни – женщины. Если б я смог найти в городишке английскую деваху, ничего бы не имел против этой дыры.
Выбив гвоздь из старой доски, Фэнсток бросил его в жестянку, что стояла рядом, а потом сплюнул на землю табачный сок. Пластина жевательного табака, похоже, не покидала его рта ни днем, ни ночью.
Достав из заднего кармана рабочих брюк пинтовую бутылку джина, Майкл сделал приличный глоток и убрал бутылку, не предложив Фэнстоку, чтобы тот составил ему компанию. Фэнсток каждую субботу напивался в стельку, но на неделе до отбоя не брал в рот ни капли, а часы показывали только десять утра. Кроме того, Фэнсток изрядно надоел Майклу. Уже больше двух месяцев они служили в одной роте Центра пополнения. Один день возились с кучей старых досок, вытаскивая и выпрямляя гвозди, на следующий – шли в наряд по кухне. Сержант, старший по наряду, за что-то их невзлюбил, а потому последние пятнадцать раз поручал им самую грязную работу – выскребать дочиста большие жирные котлы и мыть плиты после того, как повара закончат свою работу.
Насколько мог судить Майкл, ему и Фэнстоку, который по своей глупости не годился ни на что другое, предстояло до конца войны, а то и жизни делить свое время между грудой старых досок и кухней. Когда Майкл осознал, какие радужные у него перспективы, то решил было податься в дезертиры, но остановился на компромиссном варианте: приналег на джин. Он очень рисковал, потому что по дисциплине лагерь не уступал колонии строгого режима и солдаты постоянно получали длительные тюремные сроки за куда меньшие проступки, чем употребление алкоголя на рабочем месте. Однако лишь постоянная подпитка крепким джином, отупляющим, иссушающим мозг, позволяла Майклу жить в столь скотских условиях, так что с бутылкой он не расставался.
Вскоре после того как его приставили к куче досок, он написал письмо полковнику Павону с просьбой похлопотать о переводе, но полковник не ответил, а растущая с каждым днем усталость не позволяла Майклу написать новое письмо или подыскать другой вариант спасения из этой клоаки.
– Лучшие денечки в армии я провел в Сент-Луисе, в казармах Джефферсона, – бубнил Фэнсток. – В баре познакомился с тремя сестрами. Они работали на пивоваренном заводе Сент-Луиса в разные смены. Одной было шестнадцать, второй – пятнадцать, третьей – четырнадцать. Деревенские девки, только что приехавшие с плато Озарк. На заводе они работали три месяца, а до того ни у одной не было и пары чулок. Я так сокрушался, когда получил приказ собирать вещички и отправляться в Англию.
– Послушай, – Майкл осторожно вытащил из доски гвоздь, – не мог бы ты поговорить о чем-нибудь еще?
– Я же пытаюсь убить время, – надулся Фэнсток.
– Вот и убивай его как-нибудь иначе. – Майкл чувствовал, как джин горячей волной разливается по желудку.
Какое-то время они стучали молча.
Двое заключенных под присмотром охранника с ружьем прикатили две тачки с обрезками досок и принялись перекидывать их в общую кучу. Двигались они размеренно, неспешно, понимая, что теперь торопиться им совершенно некуда.
– А ну пошевеливайтесь! – прикрикнул на них охранник, опершись на ружье.
Заключенные не обратили на его слова ни малейшего внимания.
– Уайтэкр, – сказал охранник Майклу, – достань-ка бутылку.
Майкл мрачно глянул на него. Полиция, подумал он, везде одинакова: собирает свою долю с нарушителей закона. Майкл достал бутылку, протерев горлышко, протянул ее охраннику и с завистью наблюдал, как джин переливается из бутылки в его рот.
– Я пью только по праздникам. – Охранник вытер губы и вернул бутылку.
Майкл убрал ее в задний карман.
– А что у нас сегодня? – спросил он. – Рождество?
– Разве ты не слышал?
– Не слышал что?
– Сегодня утром мы высадились в Нормандии. Сегодня у нас День «Д», братец. Разве ты не рад, что сейчас находишься здесь?
– Откуда тебе все это известно? – недоверчиво спросил Майкл.
– Эйзенхауэр выступил с речью по радио. Я слышал. Он сказал, что мы освобождаем лягушатников.
– Я еще вчера понял: что-то будет, – подал голос один из заключенных, невысокий, задумчивого вида человек, который получил тридцать лет за то, что послал в нокаут лейтенанта в канцелярии роты. – Они пришли ко мне и предложили помиловать, а после демобилизовать с полагающимися привилегиями, если я соглашусь вернуться в пехоту.