Как только палатки были расставлены, он приказал негритянке, матери ребенка, которого нес Колин, подать ему мешок с финиками, которые ей поручено было сохранять.
Женщина встала и повиновалась, но при этом дрожала всем телом. Крумен бросил на белых невольников взгляд ужаса, и хотя последние не поняли приказа Голаха, но почувствовали, что произойдет что-то ужасное.
Женщина подала мешок, оказавшийся наполовину пустым.
Финики, которые раздавались невольникам три дня тому назад еще возле иссохшего колодца, были взяты из другого мешка, хранившегося у Фатимы.
Значит, мешок, который в эту минуту подавала Голаху вторая жена, должен быть нетронутым, и Голах спросил, почему мешок наполовину пуст.
Негритянка с дрожью отвечала, что она и ее дети ели финики.
Услышав этот ответ, Фатима насмешливо засмеялась и произнесла несколько слов, заставивших задрожать негритянку.
— Я переведу вам, — сказал крумен, сидевший возле мичманов, — что сказала Фатима Голаху: «Собака-христианин поел финики.» Голах убьет как его, так и жену.
Затем крумен пояснил морякам, что по законам пустыни нет большего преступления, чем похищение у путешественника пищи или воды или же, путешествуя с другими, есть или пить потихоньку от своих спутников. Неумолимый закон пустыни — строго наказывать виновных.
Провизия, которую отдают на сохранение кому-нибудь, должна быть сохранена даже в том случае, если бы для этого пришлось пожертвовать жизнью.
Ни в каком случае такое доверенное лицо не имеет права располагать ни малейшей частицей пищи без общего согласия всех, и все должно быть разделено поровну.
Если Фатима сказала правду, то преступление, совершенное негритянкой, само по себе было настолько велико, что она могла быть осуждена на смерть, но, как оказалось, вина ее была еще больше.
Она покровительствовала невольнику, собаке-христианину и возбудила ревность своего повелителя.
Фатима казалась счастливой, потому что знала — по меньшей мере надо было случиться чуду, чтобы спасти жизнь второй жены, ненавистной соперницы.
Вытащив свою саблю и зарядив ружье, Голах приказал невольникам сесть на землю в одну линию. Этот приказ был немедленно выполнен.
Сын Голаха и другой страж стали против них тоже с заряженными ружьями. Им было приказано стрелять во всякого, кто встанет. Тогда шейх направился к Колину и, схватив его за темно-русые кудри, оттащил в сторону и тут оставил его одного.
Голах роздал затем порцию шени всему каравану, за исключением негритянки и Колина.
Шейх считал излишним давать пищу тем, которые должны умереть. Между тем видно было, что он еще не решил, каким образом предать их смерти.
Оба стража, с ружьями в руках, зорко следили за белыми невольниками, пока Голах разговаривал с Фатимой.
— Что же нам теперь делать? — спросил Теренс. — Старый негодяй придумывает какую-нибудь мерзкую штуку, но как ему помешать исполнить то, что он задумал? Не можем же мы позволить ему убить бедного Колина?
— Надо действовать немедленно, — сказал Гарри, — мы и так слишком долго ждали, скверно только, что мы отделены от остальных невольников!.. Билл, что ты нам посоветуешь?..
— И сам не знаю, что вам сказать, — тихо отвечал моряк. — Если мы кинемся на них дружно, пожалуй нам удастся убить человека два или даже три при первом натиске и, пожалуй, все бы кончилось отлично, если бы остальные черные невольники согласились к нам присоединиться.
Крумен, услышав слова старого Билла, сообщил, что готов присоединиться к ним. Еще он прибавил, что уверен — его соотечественник тоже готов помогать. Что же касается остальных черных, то он за них не отвечает.
— Тогда отлично, — объявил Гарри, — нас было бы шестеро против троих; ну, что же, подавать сигнал?
Это был отчаянный план, но, по-видимому, все были согласны сделать смелую попытку. Со времени своего ухода от колодца они были убеждены, что не могут иначе избавиться от рабства, как вступив в бой с поработителями.
— Ну, все согласны? Я начинаю, — прошептал Гарри, стараясь не возбуждать внимания стражи. — Раз!
— Остановись! — вскричал Колин, внимательно прислушивавшийся к тому, что затевалось. — Двое или трое будут немедленно убиты, а остальных шейх докончит своей саблей. Лучше пусть он убьет меня одного, если уж он так решил, чем вам жертвовать собою всем четверым в надежде меня спасти.
— Мы хлопочем не об одном тебе, — отвечал Гарри, — у нас тоже не хватает больше терпения подчиняться этому дикарю.
— Ну, в таком случае бунтуйте тогда, когда у вас будут хоть какие-нибудь шансы на успех, — возразил Колин. — Вы все равно не можете спасти меня и только рискуете поплатиться за это жизнью.
— Голах наверняка собирается кого-нибудь убить, — сказал крумен, устремив глаза на шейха.
Последний в это время все еще говорил с Фатимой и на лице его читалось выражение страшной жестокости.
Женщина, судьбу которой они в эту минуту решали, ласкала своих детей, без сомнения предчувствуя, что ей осталось лишь несколько минут, чтобы сказать им последнее «прости». Ее черты носили странный отпечаток спокойствия и покорности. Третья жена удалилась в сторону. Держа своих детей на руках, она смотрела на все происходившее с любопытством, смешанным с удивлением и сожалением.
— Колин, — вскричал Теренс, — мы положительно не в силах оставаться здесь спокойными зрителями твоей смерти на наших глазах! Не лучше ли нам сделать попытку освободить тебя и себя, пока еще имеются некоторые шансы на успех. Пусть Гарри подаст сигнал.
— Но ведь это безумие! — возразил опять Колин. — Подождите, по крайней мере, пока мы не узнаем, что он думает делать. Быть может, он решит сохранить меня для будущей мести, и вы тогда будете иметь возможность предпринять что-нибудь в удобную минуту, а не так, как теперь, когда перед вами стоят два человека настороже, готовые всадить вам пулю в лоб.
Мичманы сознавали, что товарищ их говорит правду, и они решили ждать молча, устремив глаза на палатку шейха.
Вскоре Голах двинулся в их сторону. Скверная улыбка играла на его лице.
Прежде всего он достал кожаные ремни, которые были привязаны у седла его верблюда, потом повернулся к обоим сторожам и оживленно с ними заговорил, приказывая, по всей вероятности, им хорошенько сторожить, потому что они тотчас же направили свои мушкеты на пленников и, казалось, только ждали приказа стрелять.
Затем шейх сделал Теренсу знак приблизиться к нему. Последний колебался.
— Ступай, товарищ, — сказал Гарри, — он тебе не желает зла.
В эту минуту Фатима вышла из палатки своего мужа, вооруженная саблей и, по-видимому, очень желавшая иметь случай пустить ее в дело.
Теренс, повинуясь знаку начальника, приподнялся. Затем крумен получил точно такой же приказ, и Голах увел их обоих в палатку. Фатима последовала за ними.
Тогда шейх сказал несколько слов африканцу. Последний перевел их молодому мичману:
— Голах велел передать тебе, — сказал крумен, — что одно только может спасти тебя — полное повиновение. Тебе свяжут руки и он советует тебе, если ты дорожишь своей жизнью, не звать на помощь своих товарищей. Если ты останешься спокойным, то тебе нечего бояться, но малейшее сопротивление с твоей стороны будет сигналом смерти для всех белых.
Теренс был одарен редкой для своего возраста силой, но он понимал, что в борьбе с африканским колоссом был бы неизбежно побежден. И он решил, что было бы безумием рисковать сражаться с ним одному. А не дать ли своим товарищам условленный сигнал? А что, если это подвергнет их немедленной смерти? Их стражи уж наверное не промахнутся при первой же попытке возмущения.
И он подчинился.
Голах вышел из палатки и тотчас же вернулся с Гарри Блаунтом. Увидев Теренса и крумена связанными, молодой человек бросился к выходу и стал бороться, желая высвободиться из объятий негра. Но усилия его были напрасны. Побежденный своим страшным соперником, который в то же время ограждал его от ярости Фатимы, он тоже должен был позволить себя связать.
Затем Теренс, Гарри и крумен были выведены наружу на то место, которое ранее занимали.
Билла и Колина ожидала такая же участь.
— Чего этому черту от нас надо? — спросил старый моряк, пока Голах связывал ему руки. — Уж не собирается ли он нас убить?
— Нет, — отвечал крумен, — он убьет только одного.
И глаза его обратились на Колина.
— Колин! Колин! — крикнул Гарри. — Видишь, что ты наделал… Ты не хотел нашей помощи вовремя, а теперь мы уже и не можем помочь тебе.
— Тем лучше для вас! — ответил последний. — По крайней мере, с вами не случится ничего дурного.
— Но если у него нет дурных намерений, зачем он нас так связал? — спросил моряк. — Странная манера доказывать свою дружбу.
— Да, зато этот способ самый надежный. В этом виде вы не можете подвергать себя опасности безумным сопротивлением его воле.
Теренс и Гарри поняли, что хотел сказать Колину, и почему с ними так поступил начальник: он хотел лишить их возможности вмешаться, когда он будет расправляться с осужденными на смерть.
Как только Голаху удалось так хорошо устроить дело с белыми невольниками, а остальных ему нечего было бояться, он и оба сторожа удалились в палатку закусить.
Через некоторое время Голах вышел из палатки и направился к одному из верблюдов. Он достал из вьюков две лопаты и передал их двоим черным невольникам, которые тотчас же принялись копать яму в песке.
— Они копают могилу для меня или для этой бедной женщины, а может быть, и для нас обоих, — сказал Колин, смотря на них спокойно.
Трое остальных европейцев согласились со словами своего товарища, но промолчали.
Тем временем Голах активно занялся приготовлениями к отъезду.
Когда невольники вырыли в мягком песке яму глубиною около четырех футов, шейх приказал им копать другую.
— Будут две жертвы, — сказал Колин.
— Ему следовало бы убить всех нас! — вскричал Теренс. — Мы подлые трусы потому, что не боролись за нашу свободу.