— Видите ли, нас поймали две акулы, и мы можем быть уверены, что они продадут нас тем, кто пожелает нас купить…
— Надеюсь, — перебил Теренс, — что ты ошибаешься. Неволю было бы очень тяжело переносить одному. Вместе какое бы то ни было горе мы перенесем гораздо легче. Я все-таки надеюсь, что нас не разлучат.
Разговор окончился на этом пожелании, и, невзирая на свое печальное положение, они вскоре заснули.
Глава IX. ДУАР НА РАССВЕТЕ
C первыми лучами утреннего солнца весь дуар был уже на ногах.
Женщины поднялись первыми и теперь готовили завтрак, состоявший из просяной похлебки.
Там и сям виднелись мужчины, доившие верблюдиц; некоторые же из более нетерпеливых просто-напросто высасывали молоко из полного вымени верблюдицы. Остальной народ занят был разбиранием палаток, так как предстоял переезд на новое место.
Трое мичманов, дрожа от холода, с любопытством смотрели на это зрелище. Старый моряк тоже весь дрожал от ночного холода. Разбойники-арабы оставили на нем только рваные бумажные панталоны.
Причина, почему все четверо отчаянно мерзли, была в том, что в Сахаре, после знойного дня, ночью и утром температура бывает до того низка, что кажется, будто наступил зимний холод.
Это не мешало, впрочем, молодым людям видеть все, что происходит вокруг них, делиться друг с другом своими наблюдениями.
Но им не долго пришлось разговаривать: арабы не замедлили со свойственной им грубостью напомнить пленникам о себе и приказали им помогать хозяевам при сборах к отъезду.
Билла его хозяин призвал к работе пинком ноги. Моряк нехотя поднялся, покорно принялся за исполнение своих новых обязанностей раба.
Как мало понадобилось времени на приготовление завтрака, так же скоро он был уничтожен. Скудость завтрака удивила молодых мичманов. Самые важные лица из шайки получили на свою долю лишь маленькую порцию молока и похлебки. Одним только шейхам подали нечто похожее на завтрак. Все же остальные и в том числе и черные невольники должны были довольствоваться менее чем пинтой кислого молока, наполовину разбавленного водой. Арабы называли это блюдо «шени».
Ну, а что же дадут пленникам? Вопрос этот сильно занимал как молодых мичманов, так и старого Билла. Они были голодны как гиены, а им ничего не давали есть. Наконец они стали знаками выражать свою просьбу, но их жалобные призывы только вызвали смех арабов. Арабы не рассчитывали дать работу их желудкам, зато руки и ноги пленников, по их мнению, не должны были оставаться в бездействии. Как только все было готово к отъезду, пленников нагрузили тяжелыми ношами, с угрозами, заставившими их понять, что всякое сопротивление будет бесполезно. Теперь моряки явственно осознали, что они стали рабами.
Еще убирая палатки, пленники заметили разницу между двумя шейхами, в руки которых они так несчастливо попались. Как уже было сказано, черный шейх представлял собой истинно африканский тип, и большая часть его подчиненных принадлежала к той же расе; лишь некоторые, должно быть, были из другого племени, да и те, по всей видимости, были невольниками.
Шайка другого шейха состояла из таких же арабов, как и он сам, лишь за немногими исключениями.
Покончив все приготовления, обоим шейхам оставалось только обменяться прощальными приветствиями, но эти приветствия все не произносили. Можно было подумать, что шейхам не хотелось расставаться и что их взаимные чувства были самые сердечные.
И действительно черный шейх вместо того, чтобы сказать арабу «селям алейкюм», возвысил голос и потребовал у него разговора наедине по важному делу.
Глава X. ГОЛАХ
Само собою разумеется, мичманы ничего не поняли из разговора обоих шейхов, но взгляды, которые бросали на них араб и негр, их оживленные жесты лучше всяких слов давали им понять, что предметом разговора служили именно молодые пленники.
Через полчаса им показалось, что разговаривающие пришли к соглашению. Араб направился к месту, где были собраны невольники черного вождя и, тщательно их осмотрев, выбрал троих самых сильных, самых толстых, самых молодых негров из всей толпы и велел им стать отдельно.
— Нас, очевидно, будут менять… — прошептал Теренс. — Мы будем принадлежать негру и, вероятно, будем путешествовать вместе с Биллом.
— Погодите немного, — сказал Колин, — мне кажется, не все еще кончено.
В эту минуту черный шейх двинулся вперед к троим невольникам и прервал их разговор.
Чего он хотел? Вероятно, взять с собой, как это сделал араб с тремя неграми.
К их великому огорчению, только один О’Коннор был уведен африканцем, а что касается двух остальных, то им угрожающими жестами было приказано оставаться там, где они были. Итак, значит, условия обмена были трое черных за одного белого.
Теренса отвел его новый хозяин и поставил возле троих черных.
Но этим дело не кончилось. Старый Билл, судя по тому, что он уже раньше видел, и по делаемым опять приготовлениям, крикнул своим товарищам:
— Мы будем тут ставкой, Терри, вот посмотрим! Вы пойдете со мной, потому что чернокожий побьет желтокожего, это верно!
Дырочки, в которых играли в хельгу накануне вечером, были снова проделаны, и игра началась.
Предсказание Билла оказалось верным: черный шейх выиграл Теренса О’Коннора.
Араб казался очень недовольным, и видно было по его беспокойным движениям, что он на этом не остановится.
У него оставалось еще двое белых — с ними он мог еще отыграться. Игра началась снова, но с тем же результатом.
Трое мичманов присоединились к Биллу и стали возле черного шейха. Не прошло после этого и двадцати минут, как все четверо уже продвигались через пустыню к Тимбукту.
Четверо моряков входили в состав каравана из шестнадцати взрослых и шести или семи детей.
Все они сделались собственностью черного шейха.
Пленники скоро узнали, что негра звали Голахом — имя, без сомнения, происходившее от испорченного «Голиаф».
Конечно, Голах был человек умный, созданный для того, чтобы повелевать. У него было три жены, владевшие даром замечательной говорливости; но одного слова, взгляда, движения вождя достаточно было, чтобы их остановить.
У Голаха было семь верблюдов, четверо из которых несли на себе его самого с женами, детьми, палатками и багажом.
Три остальных верблюда были нагружены добычей, собранной после кораблекрушения.
Двенадцать человек взрослых из всего отряда были принуждены идти пешком и поспевать за большими шагами верблюдов.
Один из черных мужчин был сын Голаха, молодой человек лет восемнадцати. Он был вооружен длинным мавританским мушкетом, тяжелой испанской шпагой и кортиком, отнятым у Колина.
Главным его занятием, казалось, было стеречь невольников с помощью другого молодого мальчика — как мичманы позднее узнали — брата одной из жен Голаха. Последний тоже был вооружен мушкетом и саблей. Рабов было еще шестеро, кроме Билла и его спутников.
Билл решил, что двое из этих шести невольников должны быть круменами. Он часто встречал похожих на них в качестве матросов на кораблях, возвращавшихся от африканских берегов.
Другие были гораздо менее темнокожими; старый моряк называл их «черными португальцами». Все они, по-видимому, только с недавнего времени сделались невольниками.
Моряки чувствовали сильное негодование против своих поработителей. К этому чувству присоединялись страдания голода, жажды, утомление, испытываемое ими от ходьбы по горячему песку равнины под жгучим солнцем, палившим над их головами.
— С меня довольно, — сказал Гарри Блаунт своим спутникам. — Мы можем потерпеть еще несколько дней, но я не вижу цели делать опыт, сколько именно дней я выдержу без воды, еды и одежды.
— Продолжай. Ты думаешь и говоришь за меня, Гарри, — перебил Теренс.
— Нас четверо, — продолжал Гарри. — Все мы принадлежим к той нации, которая хвалится, что никогда не знала гнусного рабства; кроме того, у нас еще шесть товарищей по плену, а они тоже могут значить кое-что в стычке; неужели мы так и останемся безропотными слугами трех черных скотов?
— Я именно это и думал, — сказал Теренс. — Если мы не убьем старого Голаха и не бежим с его верблюдами, то заслуживаем, чтобы окончить дни наши в неволе.
— Хорошо сказано. Когда же мы начнем? — спросил Гарри. — Я жду.
Во время этого разговора потерпевшие крушение заметили, что один из круменов старается держаться возле них и, по-видимому, внимательно прислушивается к разговору. Его блестящие глаза выдавали самое живое любопытство.
— Разве вы нас понимаете? — строго спросил его Билл, повертываясь к нему.
— Да, сэр, немного, — отвечал африканец, словно не замечая гнева моряка.
— А зачем вы подслушиваете?
— Чтобы слышать, что вы говорите, — мне хотелось бы бежать с вами.
Билл и его товарищи с большим трудом понимали язык крумена и все же поняли из его рассказа, что он служил на английских кораблях и там немного научился английскому языку, и что он был в плену уже четыре года и тоже вследствие кораблекрушения.
Крумен успокоил моряков, сказав им, что так как Голах не имеет средств содержать невольников, то они, вероятно, скоро будут проданы какому-нибудь береговому английскому консулу.
Крумен еще прибавил, что у него нет надежды даже и на это, потому что его родина не выкупает подданных, попавших в неволю. Когда он увидел, что у Голаха есть невольники англичане, он порадовался, что, может быть, и его выкупят вместе с ними, потому что он раньше служил на английских кораблях.
Дорога через пустыню казалась бесконечной.
Черные невольники, хорошо зная свои обязанности, подбирали куски сухого верблюжьего помета, который служил топливом на бивуаках.
Голах приказал остановиться только на закате. Верблюды были быстро развьючены, палатки расставлены, огонь для приготовления пищи разведен. Около четверти всей похлебки, которой едва хватило бы на одного человека, было роздано невольникам на обед, а так как они ничего не ели с самого утра, то пища эта показалась им прелестной.