— А после?
— Как дело пойдет. Барышня на первый взгляд простушка, но что-то в ней есть. Не поверишь — зацепила. Наивностью, что ли? Чистотой. Любить не будет, но и изменять не станет. А главное, у нее не хватит мозгов, чтобы понять, каково мое реальное положение дел. Сколько у меня денег, недвижимости и прочего. Как у Ленки, которая с китайцем сбежала, — усмехнулся Квашнин. — Стерва! — сказал он с чувством. — Но умная. Вот что получается, Ленчик, когда у бабы есть мозги. Лучше, когда у нее есть совесть.
«Повар» понимающе молчал. Он знал, когда можно лезть со своими умозаключениями, а когда не следует.
…Поскольку Нина не высказала пожелания насчет ресторана, водитель Квашнина привез ее в гостиницу. Нина не хотел туда идти, она прекрасно поняла намек. Но потом решила, что если уж выстояла один раз, то подобное вряд ли повторится.
Квашнин уже ждал ее за столиком. Василий Дмитриевич был одет в строгий черный костюм-тройку, который, если и не стройнил его, то делал значительным. Квашнин и без того вызывал трепет, а сейчас, в костюме и в пустом гостиничном ресторане, где они с Ниной были одни, казался властелином мира. Он казнил, он миловал, жаловал дворянство, и Нина вдруг почувствовала себя наложницей, которую привели на смотрины. Отказаться нельзя, а выбирать ему, Квашнину.
Она заметно нервничала, хотя платье выбрала скромное. Юбка целомудренно закрывала колени, лиф — грудь. Широкий пояс подчеркивал тонкую Нинину талию, туфельки на шпильке — изящные щиколотки.
— Садись, — кивнул Квашнин на стул, который проворно отодвинул официант. — Извини за вчерашнее, — отрывисто сказал Василий Дмитриевич, — не удержался. Уж больно соблазнительно ты выглядела. А платье на днях пришлют из Москвы. Взамен того, которое я испортил.
Нина вспыхнула. Он откровенно ее разглядывал, и также, не стесняясь, говорил о своих чувствах. В отличие от того же Боброва, который после «потом, Андрей», послушно разжимал руки. Им Нина легко могла управлять, Квашниным — нет. И то, что вчера он так легко сдался, означало лишь, что место было выбрано неудачно. Да и время тоже.
— Что пить будешь? — Квашнин кивком подозвал официанта.
— Я не буду пить, — тихо сказала Нина.
— Значит, шампанское. Бутылку, — он перевел взгляд на официанта. — Брют. Что там у вас есть?
— Крымское.
— Давай, — вздохнул Квашнин. — Сырную тарелку и фрукты для дамы. Не на диете? — он вновь посмотрел на Нину.
— Я поужинала.
— А я нет. Поскольку мой повар занят более важными делами, накормите меня вы, — Василий Дмитриевич опять посмотрел на официанта.
— Биточки неплохие.
— Ага. Биточки. Что ж, вытерпим и биточки. Раз уж я в это ввязался. А из первого?
— Борщ.
— Несите.
Официант ушел.
— И что ты делаешь здесь, в глуши? — Квашнин внимательно посмотрел на Нину. — Щи, биточки, турбаза с сомнительными удобствами, посиделки в саду. Грязь, комары… Когда в мире есть такие прекрасные Мальдивские пляжи, вышколенные слуги, голубые лагуны, белоснежные яхты, лобстеры, и шампанское «Дом Периньон». И платьице твое миленькое, конечно, но это не твое платье. Ты достойна большего, — вкрадчиво сказал Квашнин. — И ты все это можешь получить.
— Не все меряется деньгами, — закусила губу Нина.
— Правда? — искренне удивился Квашнин. — А я, дурак, не знал. Выходит, не тем всю жизнь занимался. Надо было не деньги делать, а… — он задумался. — Бог дал мне тело, которое, скорее обуза, чем радость, но не поскупился на мозги. Он знал, что я правильно смогу распорядиться этим активом, и мое тело получит максимум комфорта. И уже не будет меня так обременять, и даже приносить порою радость. Радость, когда я вкусно ем, когда лежу в постели с хорошенькой женщиной… А какие у тебя радости, Нинон? — внезапно прервался он.
— Я Нина.
— Это сейчас ты Нина. Но имя тоже не твое. Нинон Ланкло была знаменитой куртизанкой. А Нина… Что такое Нина? Разве у Лермонтова, в «Маскараде». И чем закончилось? Ревнивый муж ее отравил. Нет, это не героиня.
— Я хочу дом, семью, детей… — Нина говорила то же, что и Боброву, но на этот раз не столь уверенно.
— Ага. Замуж, значит, хочешь. Что ж, это легко устроить. Тебе я, полагаю, без разницы, чьи это будут дети? Мужа или любовника? — Поскольку Нина молчала, Квашнин с удовлетворением кивнул: — Я думаю, мы договоримся. А вот и наше харчо. И шампанское. Охлажденное, надеюсь?
Официант озадаченно молчал.
— Это не совсем ресторан, — заступилась за него Нина. — У нас в Чацке тоже знают, что шампанское надо подавать в ведерке со льдом. Лобстеров, конечно, нет, но есть королевские креветки. А раков таких и в Москве нет.
— А ты давно была в Москве? — живо спросил Квашнин.
— Нет, то есть… — Нина запнулась. — Я там была, конечно, но я страшно занята, и…
— Чем? Конкурсами красоты?
— А что в этом плохого?
— Все когда-нибудь кончается, — пожал плечами Квашнин. — Сегодня тебе двадцать, и ты королева красоты. А завтра придет другая, моложе, красивее. Или у нее будет богатый спонсор. До сих пор тебе везло, ты брала призовые места без участия спонсора. Так и масштаб не тот. Ну, что такое мисс Чацк? Ты Москву возьми. А это можно устроить, — вкрадчиво сказал он. И вдруг накинулся на официанта, замершего с бутылкой в руке: — Парень, ты уснул? Чаевых не получишь.
Официант встрепенулся, рванул пробку, и пышная пена залила Нинино платье. Она вскочила.
— Растяпа, — презрительно сказал Квашнин.
— Я сейчас, — Нина кинулась в туалет.
Как только она ушла, Квашнин достал из кармана деньги и протянул официанту тысячу:
— Молодец.
— Стараюсь, Василий Дмитриевич. А для парней нет таких конкурсов красоты?
— Есть, но это не по моей части.
— Появится такое предложение — вы знаете, где меня найти, — не растерялся парень.
Квашнин посмотрел на него с интересом и расхохотался:
— Молодец, — повторил он, и встал. — Ну что, дубль два?
Нина стояла в одном нижнем белье и замывала в раковине платье, когда дверь в туалет открылась. Девушка не сразу подняла голову, занятая платьем, поэтому Квашнин хорошенько ее рассмотрел.
— Оно того стоит, — с удовлетворением кивнул он.
Нина вздрогнула и шарахнулась к кабинкам.
— Не бойся, не трону, — успокоил ее Квашнин. — Я уже понял, не в туалете тебя в первый раз надо трахнуть. Хотя мог бы и здесь. Сегодня все было бы иначе, ведь так?
Нина замерла, прижав платье к груди. Она уже поняла, что никто не войдет, кричи не кричи. И свидетелей потом не найдешь. Всем заплачено. Квашнин делал с ней все, что хотел. Короче, забавлялся. Ей было и стыдно, и, как ни странно, приятно. Поэтому она с вызовом опустила руки. Квашнин уставился на ее грудь с очаровательными родинками и тяжело задышал.
— Почти королева, — с удовлетворением сказал он. — Лоску не хатает, но это дело наживное. Время и место выберешь сама. И еще: кого бы ты хотела в мужья?
— Боброва, — решительно сказала Нина.
— И опять он, — пробормотал Квашнин, отступая в холл. Он увидел и услышал все, что хотел. Для этого и загнал Нину в дамский туалет. Девицы, когда их застанешь врасплох, гораздо сговорчивей.
«Бобров, Бобров… что он такое, этот Бобров?» — бормотал Квашнин, возвращаясь к себе в номер. Нину он оставил «на сладкое», когда с делами в Чацке будет покончено. А, впрочем, как пойдет.
…Этот же вечер Бобров провел в обществе Оси Гольдмана. Обсуждали, само собой, громкое убийство в Чацке. Ося задумчиво вертел в руках Уголовный Кодекс. Шахматы были забыты.
— Расскажи еще раз: как все было? — попросил Боброва Ося.
— А что рассказывать? — Бобров аж передернулся. — Когда вторым ключом открыли ячейку, она оказалась пуста.
— А первый ключ? Его что, не нашли?
— Должно быть, нет, если полиция потребовала наш ключ.
— Странно… Убийца, выходит, украл из квартиры своей жертвы ключ от пустой банковской ячейки? Зачем?
Бобров пожал плечами:
— Полиция считает, что это ограбление. Ха-ха, — нервно рассмеялся он. — И впрямь, ограбление. Только не деньги украли, а ключ. От пустой ячейки. Ха-ха…
Ося внимательно посмотрел на него и полез в карман:
— На-ка, Андрюша. Выпей таблеточку.
— Убери! — Бобров резко оттолкнул его руку, и таблетка покатилась по полу. Ее никто не стал поднимать. — Что за дрянь ты мне все время подсовываешь?
— Это не дрянь, а лекарство, — ласково сказал Гольдман. — Тебя вон, трясет. И волосы постоянно лапаешь. Не к добру это, Андрюша.
— Да, трясет! Потому что мне тяжело и гадко, Ося. Главное мне гадко оттого, что я, как и все, пресмыкаюсь перед Квашниным. Что я торчу в этом Чацке, который ненавижу, в этом чертовом банке, провались он, — в сердцах сказал Бобров. — Ося, я трус. Жалкий трус. Я каждый день себя спрашиваю: что ты делаешь? Кому ты приносишь пользу? А я ведь умный мужик. Я такие схемы могу проворачивать, — он осекся, потом горько сказал: — Опять-таки, криминальные схемы, которые обогащают людей, типа Квашнина. Что ты можешь после этого обо мне думать? Я понимаю, почему ты хочешь оглушить мое сознание наркотиками. Чтобы моя совесть спала. Чтобы я не мучился так.
— Андрюша, это смешно. С тех пор, как стоит мир, все вперед движется брюхом. Колесницу прогресса толкает голод. Не ты первый, не ты последний. Разве у тебя был выбор? Либо в Чацк, либо на улицу. Работы сейчас нет. С твоей репутацией ты бы устроился в Москве только дворником.
— И дворником бы не устроился, — горько сказал Бобров. — Там своя мафия. Все разбились на сообщества, если ты не примкнул к какому-нибудь клану, не попал в обойму, значит, ты одиночка, и ты обречен.
— Ну и о чем речь?
— О стыде, Гольдман, — резко сказал Бобров. — Ведь я даже не пытался возражать. Не потребовал свое. Утерся и уполз в Чацк. Я не боец. Не мужик.
— Точно: истеришь, как баба, — резко сказал Гольдман. — Надо приспосабливаться. А как жить иначе? Во всякой профессии есть свои скользкие пунктики. Взять нас, докторов. Ты думаешь, у нас все хорошо, все прозрачно? Да мы ведь дальше хирургии ничего не знаем. Если болит, а диагноз не ясен — отрезать все на хрен. Мы выдумываем лекарства, забывая, что из тысячи нет и двух сколь-нибудь похожих организмов. Надо учитывать наследственность, условия проживания, режим, по которому живет пациент. А мы разве вникаем во все эти вопросы? В психологию конкретного человека? Нет, для нас все они винтики, и на всех — одна инструкция. Мы развиваем фармакологию, но упустили из виду, что если несведущему человеку дать простой воды и уверить его