— Ура! Ура! — закричали «счастливцы».
Все вдруг вскочили.
— За это надо пить стоя! — заорал подхалим Свежевский.
— Гнусная речь, — сказал Гольдман Бетси, которая, как и он, осталась сидеть.
— Даже пить за это не хочу, — кивнула Бетси и демонстративно отставила свой бокал с красным вином.
Но возбужденные сотрудники банка не обращали на них внимания. Всем захотелось чокнуться с Квашниным. Бобров стоял, как оглушенный. Он машинально встал, повинуясь порыву, когда вскочили все. Но потом он увидел, что Мартин сидит, и тоже сел.
Какое-то время под навесом была сумятица. Огромный Квашнин своей, казалось, неимоверно длинной рукой дотягивался до всех стаканов, которые к нему протягивали. Банковские наперебой хвалили его красноречие и гениальность. Ум и прозорливость. Щедрость и чуть ли не красоту! Наконец, все желающие чокнулись с боссом, и выпили, кто вино, кто водку, кто коньяк. Трезвенников не нашлось. Бобров от отчаяния и с досады хлопнул чуть ли не стакан коньяка. На душе было муторно.
«Соль соли земли», воодушевившись, поедала бутерброды с икрой и осетриной, поверив в свою исключительность.
Квашнин, пригубив коньяк, сел и орлиным взором обвел пирующих сотрудников «Счастливого». Бобров замер. «Ну, начали за здравие. Но кто же вор? Неужели он сейчас это скажет?!»
Ему самому кусок в горло не шел. Приближался момент. Тот самый момент истины, которая должна быть озвучена. Без этого москвичи не уедут.
Воспользовавшись паузой, когда все дружно и с аппетитом закусывали, Квашнин весомо сказал:
— Я не закончил свою речь.
— Так! Тихо всем! — тут же скомандовал враз выпрямившийся Свежевский. Который на полусогнутых стоял за плечом Квашнина, на посылках. Казалось, Стас готов немедленно вцепиться в глотку всякому, кто посмеет перебить Василия Дмитриевича. Народ затих.
— Надеюсь, вы не забыли цели моего визита в Чацк? — спросил Квашнин. — Я приехал с ревизией, чтобы навести в банке порядок. Об этом я буду говорить сидя. Все меня если не увидят, то услышат. Итак, причиной ревизии послужило воровство из клиентских ячеек. К которому добавились два убийства. В банке орудовала преступная группа, состоящая, как выяснилось, из четырех человек. Да, четырех. Двое из которых убиты. Что до остальных, с ними разберутся не далее как в понедельник. Не скрою: дело запутанное и сложное, но мы с моим помощником во всем разобрались, — Квашнин взглядом нашел Байдашева. Тот привстал. — Сиди, Леня. Итак, дело, можно сказать, закрыто.
— И… кто? — выдохнул сидящий справа от Квашнина Шелковников.
— Не будем, друзья, портить праздник.
Боброву показалось, что слово «друзья» Квашнин произнес с презрением. Ну, какие они ему друзья, все эти люди? Он уедет в понедельник в столицу, на свою Рублевку, они останутся здесь. Вместе с воспоминаниями о грандиозном празднике, который для Квашнина так, номер отбыть. Заигрывать с народом сейчас модно. Вот он и заигрывает.
— Но все-таки, Василий Дмитриевич? — робко спросил кто-то. — Ведь он среди нас, убийца-то.
— Возможно, — загадочно улыбнулся Квашнин. — За ним приглядывают, не беспокойтесь. И если он сам, добровольно захочет сейчас признаться… — Квашнин замолчал.
Все видели, куда он смотрит. На стол, за котором сидели Зиненки. Нина вздрогнула и побледнела.
— Ну? Я жду! — требовательно сказал Квашнин.
Все затихли. Слышно было, как пикируют на сидящих за столами «счастливцев» одуревшие от дыма мангалов и такого количества вкуснятины комары. Людей, чьей крови можно было напиться до одури, мало заботили комариные укусы, так они, эти люди были пьяны. От вкусной еды, от водки и вина, от осознания своей избранности.
Байдашев напрягся. Вор уже дважды доказал, что может выкинуть фортель, поэтому Ленчик машинально нащупал лежащий в кармане джинсовой куртки пистолет. Табельный Макаров, пристрелянный, надежный. Стрелял Байдашев, как Бог, и Василий Дмитриевич сказал чистую правду: вор под присмотром. Точнее, под прицелом. Снять его Байдашеву не проблема, если вор вдруг побежит, даже в сумерках.
Пауза затянулась. Даже самые голодные перестали жевать, понимая важность момента. Последнее предупреждение. Все невольно косились друг на друга: кто? Но ни один из сидящих за столом не встал. Через минуту стало понятно, что и не встанет.
Наконец, в полной тишине Квашнин сказал:
— Что ж… Пусть события развиваются своим чередом, — и взял со стола наполовину пустую рюмку.
Все сочли это сигналом и дружно потянулись к своим. Какое-то время под навесом еще царило напряжение, но по мере того, как народ наполнял пустеющие стаканы, становилось все оживленнее. Миллер, получив сигнал от Свежевского, ринулся настраивать аппаратуру. Вот-вот народ захочет пуститься в пляс. Олег заметно нервничал, ведь ему доверили такое ответственное дело! Бобров видел, как у Миллера трясутся руки, и он путается в проводах. Даже захотелось Олега подбодрить: да все будет нормально. Лишь бы громко.
— Как микрофон, Василий Дмитриевич? — угодливо сунулся Миллер к боссу. — Не подвел?
— Ты кто? — Квашнин удивленно обернулся.
— Я это… за музыку отвечаю, — тупо улыбнулся Олег. И поспешно добавил: — И за микрофон.
— Сергей Валерьевич, к пуговицам претензии есть? — насмешливо спросил Квашнин у Шелковникова.
— Э-э-э… не понял вас?
— Молодой человек отвечает за микрофон. Похвальное рвение.
— Олег у нас на хорошем счету, — приободрился Шелковников. — У нас все сотрудники готовы совмещать по несколько должностей. Вот и он…
— Хватит, — оборвал его Квашнин. — Я просто пошутил. Молодой человек, занимайтесь своим делом. Тяните провода, или что у вас там?
— Сей момент! — Олег расцвел улыбкой.
Нина сидела, молчаливая, задумчивая. Ей, похоже, не понравилась речь Квашнина. Вторая ее часть. Она прекрасно видела, что говоря о воре, Василий Дмитриевич смотрел на ее отца. Нина гадала: как это отразится на ней? На ее будущем? Бобров услышал, как Василий Дмитриевич негромко сказал Байдашеву:
— Второе предупреждение, Леня. И — ноль эмоций.
— После первого убили Липкину, — напомнил тот.
— Ты говоришь, у тебя есть и вторая банковская крыса?
— Да, есть, — кивнул Байдашев. Он обернулся, ища глазами Шурочку: — Операционистка. Я сейчас ею займусь.
— Погоди, пока все разбредутся. Без шума и пыли, понял?
— Есть.
«Вот оно, начинается!» — занервничал Бобров. «Эта длинная ночь, когда всякое может случиться. Не пей Андрей, слышишь?»
Но рука сама потянулась к стакану. Внутренний барометр Боброва был на пределе. Прыгающую стрелку необходимо было выровнять. Иначе Бобров за себя не ручался. И он залпом выпил коньяк.
На него, не отрываясь, смотрели огромные, печальные глаза Нины.
Глава 16
Впоследствии Бобров с усмешкой думал, что это была, пожалуй, самая долгая ночь в его жизни. Она вместила в себя столько событий, в основном печальных, и столько коньяка, что потом Бобров диву давался: как смог столько выпить и все запомнил? В мельчайших подробностях. Пил и не пьянел, хотя, временами казалось, будто лес вокруг качается, а могучие сосны, обнявшись, ведут хоровод.
Хотя… главное он упустил. Вернее, в ту ночь он еще не понял, какое событие было главным. С чего все началось, весь этот ужас. Бобров сидел под навесом, мрачно пил коньяк и истекал слюной, как и все, пока над жаркими углями сочились жиром и соком огромные куски мяса. В спешке Зиненки нарезали крупно, что свинину, что телятину, а баранину вместе с костями порубили так, что под ее кусками прогибались шампуры.
— Сыро горячо не бывает! — то и дело раздавалось от столов. — Несите уже!
Миллер все суетился на глазах у начальства, из кожи лез вон, чтобы его старания заметили, не отставал и Свежевский.
— Василий Дмитриевич, снимете пробу? — лебезил он. — Первый кусок — вам.
Квашнин же, вместо того, чтобы его осадить, снисходительно улыбался. Бобров, да и все, кто еще был в состоянии соображать, недоумевали: что происходит? Почему вдруг Стас в такой милости? Из-за того, что организовал эту поездку на турбазу? Или есть другая причина?
Шашлык ели уже под музыку: Олег запустил дискотеку. Народ поначалу стеснялся высокого начальства, но по мере того, как все напивались, отпускало. И вот один парнишка высигнул в центр дощатого танцпола, потянув за собой подружку, другой — и понеслась! За юркими продажниками потянулись тяжеловесы: бухгалтерия с юристами. Танцпол постепенно заполнялся людьми. Только понурый Зиненко сидел, опустив голову и вцепившись в стакан.
— Гриша, веди себя прилично, — шипела, нагнувшись над ним, Анна Афанасьевна. — Не напивайся, слышишь?
— Так все пьют…
— А ты не пей, как все!
— Ты слышала, что он сказал? — Зиненко взглядом указал на Квашнина.
— Ну а причем тут ты?
— Он ведь на меня смотрел!
— Да мало ли куда он смотрел!
— Да был я в этих гаражах, Нюся, ты, что не понимаешь?! У Толокно. Видели меня там.
— Гриша! — Анна Афанасьевна испуганно закрыла ладонью рот. Зиненко с усилием, будто он был неимоверно тяжелым, оторвал стакан с водкой от стола и осушил до дна.
Анна Афанасьевна нетерпеливо стала оглядываться: где дочь? Нина по-прежнему сидела за столом. Она почти не ела и не пила. Квашнин увлеченно беседовал о чем-то с Шелковниковым и Мартином. Точнее, Василий Дмитриевич говорил, Шелковников угодливо подхихикивал, а Мартин стеклянными глазами смотрел на бутылку коньяка, которая стоял перед ним.
Анна Афанасьевна воспользовалась моментом и дернула дочь за плечо:
— Нина!
Та вздрогнула и обернулась.
— Иди, скажу чего.
Нина нехотя встала. Мать потянула ее в темноту, подальше от гремевшей музыки.
— Да куда ты меня тащишь?! — возмутилась, наконец, Нина.
— Поговорить надо.
— Господи, чего тебе еще?! — Нина в отчаянии заломила руки.
Мать была пьяная, как и все, Нина поняла это по ее возбуждению и путаной речи.